Было пять часов – еще целый час до конца работы. Но я чувствовал, что больше мне не выдержать. А потому взял плащ, письма и вышел.

Лифтер терпеть не мог подниматься на два этажа, пришлось без конца давить на кнопку, пока он не соизволил прикатить. Он был весь белый и прямо онемел от злости, а я, доставив себе хотя бы это Удовольствие, съехал вниз, вышел на улицу и уже дошел до «Принцессы Мэй», когда спохватился, что все еще держу письма в руке. Я сунул их в карман и, плюнув на все, вошел в бар.

– Темного? – спросил Джек.

Я собирался заказать виски, но подумал, что пиво, пожалуй, лучше, и кивнул.

– Ты чего такой смурной? – спросил Джек, пододвигая мне кружку. – Бабулю что ли похоронил?

– Да ну… – я отхлебнул из кружки. – Просто жизнь подлая.

– Или со службы вытурили? – облокотясь о стойку, с интересом расспрашивал он.

– Такого счастья пока не подвалило.

– Или с девчонкой поцапался?

– Не-а…

– Стукнул машину?

– Единственное, чего пока не случалось…

– Слушай, кстати, я кое-что вспомнил, – сказал он и, пошарив в ящичке за стойкой, вытащил оттуда обрывок сигаретной пачки, на котором было что-то написано. – Тут один клиент ищет подержанную MG. Ты случаем свою не продаешь?

Я уже чуть не сказал «нет», но потом передумал.

– А сколько он даст?

– Может дать двести, если подойдет.

– И сразу бабки на стол?

– Этого он не говорил, – сказал Джек, внимательно разглядывая бумажку. – Но вроде ему молено верить. А что, надумал продавать?

– Все может случиться. Дай-ка ему мой телефон, если еще появится.

Я записал ему на том же обрывке свой телефон, и он вернул его в свой ящик.

Другой мне уже не видать, я это знал, и оттого, что с машиной придется расстаться, стало еще хуже.

По дороге домой я думал о машине. Я размышлял, как вытащить ее из автомастерской, если тот человек захочет на нее взглянуть в уикенд. Это было не так-то просто, потому что хозяин мастерской, тип с физиономией, как у хорька, в последнее время стал вести себя как-то старомодно – требовать, чтобы перед тем, как забрать машину, я гнал деньги на бочку.

Время было шесть с хвостиком, мастерская, по идее, уже закрыта. Я решил, что попытка не пытка. При виде пустой стоянки я приободрился – иногда хозяин еще целых полчаса болтался перед входом. Но потом я свернул к мастерской, увидел, что там одиноко играет в классики его дочка, девчонка дет десяти-двенадцати, и настроение тут же снова удало. Заметив меня, она сразу удрала. Я отпер гараж, вывел свою MG и только стал запирать, как возник Хорек.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Пришли расплатиться?

– К сожалению, у меня нет при себе денег.

– Тогда вам придется завести ее обратно в гараж и вернуть мне ключи. Я в извинениях и обещаниях не нуждаюсь. Я убил на эту машину десять часов плюс бензонасос, плюс карбюратор и прокладки. Пожалуйста, можете на ней поездить, но только при условии, что вы оплачиваете стоянку в гараже. Мое терпение лопнуло. Платите, или машина остается здесь.

Я молча вынул бумажник и подсчитал содержимое. Семь фунтов бумажками – день получки.

– Я бы мог дать пару фунтов задатка, – сказал я.

– Я вам уже сказал. Мне нужно все.

– Мне очень жаль, мистер Рикет, но таких денег у меня нет. Я постараюсь раздобыть.

– Старайтесь получше! – рявкнул он… Лицо у него стало белым от злости, и маленькая головка грозно выдвинулась вперед, будто он собрался меня забодать.

– Но не хочется быть с вами нелюбезным, – продолжил он через минуту, немного смягчаясь. Наверно, решил, что это лучше, чем ничего. – Вы можете ее забрать, если заплатите сейчас половину и пообещаете вернуть остальное в конце недели.

Половина – это около четырех фунтов. То есть никакой платы миссис Нолан за постой, никаких ленчей и никаких свиданий с Маурой. Я вдруг вспомнил, что мы с ней вечером встречаемся, и эта мысль сразу так меня согрела, что я отдал ему эти четыре фунта. И потом сделал еще одну попытку.

– Может, нальете мне пару галлонов? А то там, кажется, совсем пусто.

Он взглянул на меня, и что-то схожее с улыбкой пробежало по его звериной физиономии.

– Вы, я смотрю, нахал! – сказал он. Но, видимо, мое нахальство так его ошарашило, что он вынул шланг и дал мне залить галлон бензина.

– Это чтобы вы исчезли с горизонта.

Он стоял и, все еще улыбаясь, глядел, как я отъезжаю от бензоколонки, и эта его уступка моей наглости плюс удовольствие от того, что я снова за рулем, подняли мне настроение. Я задом вырулил на шоссе, развернулся двумя четкими, уверенными движениями и перед тем, как уехать, помахал ему рукой. Он не ответил.

Эта старенькая красная спортивная машина была моим главным Достоянием – пусть не слишком дорогим (как это только что выяснилось), но для меня гораздо более ценным, чем его реальная стоимость. Перед тем как ее купить, я целую неделю просто думать ни о чем не мог. А думать надо было бы о многом – например, о том, как обеспечить себя жильем и какой-нибудь мебелишкой. Главная беда была в том, что я совершенно не представлял, чем хочу заняться. Если бы далекий причал, именуемый бизнесом, не маячил передо мной все эти годы, я бы, может, что-то и предпринял. Но я был ленив и совершенно не способен изобрести какую-то альтернативу маменькиным грезам об уготованном мне великом будущем.

А маменькино представление о бизнесе было столь смехотворно, что я и слушать про это стеснялся. Конечно, при жизни отца все было несколько привлекательнее – офис тогда занимал целый этаж, и где-то в Ист-Энде помещались большие склады. Но потом импорт из Чехии прекратился, и Хрюн переключился на какие-то мелочи. Он теперь сидел в затхлой двухкомнатной конторе, скроенной точно по нему.

Когда я изредка наезжал сюда из университета и из армии, то видел, что бизнес у Хрюна все больше хиреет и вянет, и его все возрастающий оптимизм («Ну вот, Николас, скоро мы закажем для тебя рабочий стол!») повергал меня во все большее уныние. На самом-то деле он даже и этого обещания не выполнил: ко мне перешел стол клерка, которого он выкинул со службы.

Я так и не понял, было ли это частью хитроумного плана, по которому Хрюн старался представить мне будущее столь неприглядным, чтобы мне и самому захотелось убраться, или же просто с годами его бизнес стал отражением его сущности. Как бы то ни было, перспектива просидеть рядом с ним всю жизнь доставляла мало радости.

Примерно таков был мой душевный настрой, когда я впервые увидел эту тачку, высовывавшую передок из шеренги выставленных на продажу старых машин. «Скоростная!», «Потрясающе выгодная покупка!» – преувеличивало объявление. У меня было 170 фунтов, и я как раз шел смотреть квартиру, за которую просили 120 фунтов, так как она с мебелью. Я дошел до угла, даже свернул за него и остановился закурить сигарету. А потом медленно двинулся обратно.

Продавец в грязном белом плаще заухмылялся и закивал головой.

– Да я уж заметил, как ты ее оглядываешь! Не сомневался, что вернешься. Сила, а? Ну-ка, перебрось копыта, садись!

Я «перебросил копыта» через низкую дверь и сел за руль.

– А ты крутани. Чувствуешь, какой тугой?

Руль и правда был упругий (чего, увы, хватило ненадолго).

– Вот так! И мчи себе хоть до Китая.

Он отошел в сторону и оставил меня наедине с машиной. А я сидел в кабине, глядел на капот и был как двинутый. Этот роковой момент, когда я знал, что могу позволить себе либо квартиру, либо машину, но уж никак и то и другое сразу, был самым острым в моей жизни. Я представлял, как лечу по пестрым от солнечных пятен дорогам вдоль искрящегося моря – вольный, вольный, как птица… а вовсе не деловой юноша с папкой в руке (маменькина голубая мечта), вовсе не юноша, просиживающий штаны в конторе, чтобы в конце концов выучиться нудному, беспросветному, ничтожному бизнесу; такая картина была новой для меня, и она была ярче, желаннее.