Выкопав яму между корней, Туран снова осмотрел ящик. Не горячий и не холодный, не тяжелый, но и не сказать, чтоб совсем легкий. Что-то крупное в нем не поместилось бы. Когда Туран осторожно потряс его, то ничего не услышал.

Он спрятал сопряжатель в яму, засыпал, набросал сверху травы. Отошел, приглядевшись, вернулся и подровнял так, чтобы это место не бросалось в глаза случайному путнику. Снова отошел. Теперь ни за что не определить, что между корней кто-то ковырял землю. А потом еще вырастет новая трава… Да никому и в голову не придет рыться под старым деревом у Железной горы.

Туран сел в грузовик и поехал дальше, включив радио.

Шаар Скиталец рассказывал о ценах на наркотик-мамми, который продается на Мосту, о том, сколько серебра нынче дают за мешок кукурузной муки и сколько придется выложить за десяток куриц и бочонок сладкой патоки. Голос его все слабее доносился сквозь шипение — вокруг Железной горы всегда сильные помехи — и в конце концов Джай вырубил приемник. Револьвер он сунул в нагрудный карман комбинезона, хотя смысла в этом не было. По кому здесь стрелять? Но уж очень угнетающе на него действовала эта гора, с оружием расставаться не хотелось.

«Панч» медленно катил вдоль отвесного склона. Стало тяжело дышать, в глазах плясали искры, Туран часто сглатывал, морщился и тер лоб. В ушах звенело — неприятно, назойливо. Придерживая руль коленом, он прижал к ушам ладони, но звук только усилился. Звенел воздух и земля под колесами, склоны вокруг — звенело все это необычное место.

Достигнув свободного от камней участка дороги, он повернул на широкую тропу, серпантином огибающую Железную гору. Двигатель натужно гудел, но зудения в ушах заглушить не мог. И как Знахарка с братом изо дня в день выносят это? Или они ничего не слышат? А может, излучение Железной горы усиливает знахарские способности старухи? Но при этом и сводит с ума… Оба старика — люди, мягко говоря, чудаковатые.

Еще два витка спирали, и дорога, немного не дотянув до вершины, стала горизонтальной. Взгляду открылась обширная расселина в склоне. За много лет сюда нанесло земли, на которой выросла трава и чахлый кустарник. Посреди расселины стояла хижина.

Туран нажал на тормоз, увидев обугленные стены, провалившуюся крышу и сломанную изгородь. Раздался выстрел. Пуля ударила в центр лобового стекла между листами брони.

*

По стеклу разошлась паутина трещин. «Панч» встал. Распахнув дверцу, Джай скатился с подножки, отпрыгнул и присел за колесом. Выхватив из кармана револьвер, он прицелился в человека, что сидел рядом с хижиной, но узнал Старика и опустил оружие.

Старик всегда казался ему вместилищем контрастов. Грива седых волос, длинная борода, широкие плечи, крепкая шея, суровое лицо с крупными чертами — и трясущиеся руки, ввалившиеся щеки, неловкие движения…

Хозяин хижины полулежал под обугленной бревенчатой стеной, вытянув ноги. Он держал древнее, как сама Пустошь, ружье с узким раструбом на конце ствола. Когда Туран выскочил из грузовика, руки Старика бессильно опустились, и оружие упало.

— Это я! — прокричал Джай, выходя из-за «Панча». — Сын Бориса-фермера! Старик, слышишь? Не стреляй!

Клетчатая рубаха на груди хозяина потемнела от крови. Бледное морщинистое лицо было обращено в сторону машины.

— Не стреляй! — повторил Туран.

Старик попытался поднять лежащее на коленях ружье, но не смог и прохрипел, вперив в гостя мрачный взгляд:

— Ты… Подойди.

Туран медленно пошел к нему. Отец и Назар рассказывали, что когда-то этот человек много путешествовал, сражался с мутафагами Восточного фронтира и кочевниками, от которых получил прозвище Счина-Ленгу — Воин Пустоши. Хоть руки его и дрожали, Старик все еще оставался отличным стрелком, это он преподал старшему сыну Бориса Джай-Кана первые уроки. Годы и аномальное излучение Железной горы повлияли на психику Счина-Ленгу: он заговаривался, слышал призрачные голоса, Знахарка рассказывала, что иногда брат молчит по нескольку дней…

Его ранили трижды: пулевое отверстие в груди, разрез на левом плече и дырка в бедре. Присев на корточки рядом, Туран на всякий случай повторил:

— Это я, Туран Джай.

От обугленной хижины шел жар. В оконном проеме Туран видел черную, засыпанную пеплом пещеру, в которую превратилась комната.

— Где Знахарка?

— Мертва! — хрипло каркнул Старик.

— Она в доме? Сгорела? Из-за чего случился пожар? Кто в тебя стрелял?

— Там… — Старик попытался показать, но не смог поднять руку.

Привстав, Туран разглядел двоих людей, лежащих на краю расселины, вскинул револьвер и прицелился. Они не шевелились.

— Почему ты здесь? — спросил Старик.

Туран покосился на него и опять уставился на мертвых незнакомцев. Впрочем, незнакомцев ли? Кажется, это… Он сделал в ту сторону несколько шагов. Брезентовые куртки, соломенные шляпы… Багор и Лютый. Это же люди атамана Макоты!

Шакал, Чеченя и незнакомый бандит, — вспомнил Джай. Теперь все сложилось в логичную картину: пятеро бандитов приехали разделаться со Знахаркой и Стариком, сожгли дом вместе с хозяйкой, ранили ее брата, который сумел убить двоих. Выстрелами он не подпустил остальных к себе. Понимая, что ему не жить, трое оставшихся поехали обратно и наткнулись на летунов. Конечно, бандиты не могли упустить такой случай…

— Почему ты здесь? — сурово повторил Старик.

Но зачем Макоте убивать Знахарку, сжигать хижину? Какой вред от безобидных стариков?

— Ты должен быть дома, защищать семью.

Раньше атаман не трогал Знахарку, ведь она лечила и его людей тоже…

— Что? — Туран повернулся к Старику. — Что ты сказал?

Налитые кровью глаза смотрели на него.

…Но еще больше, чем банде Макоты, Знахарка помогала Борису Джай-Кану — она врачевала его батраков и охотников, она…

Челюсть Старика задрожала.

— Трус! Песчаный шакал! Ты не воин! Никогда не будешь им! Ты должен был остаться с ними, защищать ферму…

— От кого защищать? Что ты несешь?! — выкрикнул Туран в морщинистое лицо.

Этим криком он будто добил Старика. Тот захрипел, схватил Джая за воротник, притянул к себе и выдохнул в ухо:

— Не воин — трус!

И умер. Жизнь покинула израненное тело, пальцы разжались, рука упала на землю. Еще мгновение Туран смотрел на Старика, затем бросился к «Панчу».

*

Атаман Макота со своей бандой пришел с запада Пустоши в начале Сухого сезона. Он обосновался в так называемом Дворце, убив часть его обитателей, а остальных заставил служить себе. Макоту интересовали окрестные фермы. Две, хозяева которых сопротивлялся упорнее прочих, атаман приказал сжечь, остальные с тех пор платили дань — отдавали половину урожая. Макота разбогател; недавно он даже отправил в Харьков большой караван мотоповозок с вяленым мясом, шкурами и солеными грибами. Грибы эти выращивали в сырых подвалах Дворца, там же и солили. Говорили, что атаман выгодно обменял свой товар на оружие и боеприпасы.

Макота трижды присылал своих людей на ферму Бориса Джай-Кана. В последний раз тому едва удалось отбиться, да и то лишь благодаря тому, что Борис объединился с соседним фермером, которого звали Ефраил.

Упав за руль, Туран принялся разворачивать грузовик. В узкой расселине сделать это было нелегко. Теперь все стало на свои места: и необычное поведение отца, и желание спровадить сыновей, и запасы в грузовике, и предложение переночевать у Знахарки, и требование зайти к матери… то был прощальный разговор!

Туран вывернул на серпантин. Раньше он не рискнул бы ехать здесь так быстро. Двигатель выл, скрипели рессоры, из-под колес летели мелкие камешки, стучали по днищу «Панча».

Назар, отец, мать… и Мика! Он позволил брату уйти, отпустил — из-за своей жадности, из-за того что хотел заполучить шкурки ползунов!

Грузовик вылетел на Столовую гору, пронесся по склону, повернул. Туран даже не бросил взгляда в сторону холма, возле которого приземлились летуны. Он и думать забыл о железном ящике, спрятанном в корнях дерева, о воздушной битве и опустившейся авиетке.