В своем первом значении это слово переводится с французского как «житель города» — то же самое, что и «бюргер» в немецком. Но к середине девятнадцатого века это было уже понятие, звучавшее как оскорбление для одних и вожделенный статус для других.

Ругательством слово «буржуазия» сделал Флобер. Под «буржуа» он понимал определенный тип людей. Плоский склад ума, расплющенного выученной с детства житейской мудростью. Ритуальная религиозность без настоящих чувств. Приземленная рациональность, способная убить в человеке любые опасные порывы. Отсутствие вкуса, отделяющее буржуа от всякого истинного искусства. И конечно, культ приличий, какие бы ужасы за ними не скрывались. Буржуазию кормят покупатели и изобретение потребностей. Так что и потребностей, и потребителей должно быть все больше. Несмотря на брезгливое фырканье аристократов, торговый строй быстро приравнял все ценности к рыночным ценам.

Во флоберовском понимании, которое быстро укоренилось в литературе и прессе, буржуа это тот, кто занят только своей частной жизнью. А его частная жизнь сводится к сохранению и приращению частной собственности. Перед нами пошловатый энтузиаст, глядящий на облако, но мечтающий всего-навсего купить его и перепродать фермерам, которым нужен дождь.

Второе, не менее популярное значение, принадлежит Марксу: буржуа это класс. Те, кто покупает чужой труд, а потом присваивает себе основную прибыль. Работают одни, богатеют другие. Буржуа заняли место ненужных посредников между работником и потребителем. А если их не упразднит революция, то скоро они превратят всю реальность в товар.

Марксово понятие быстро смешалось с флоберовским. В наши дни большинство людей интуитивно понимают под «буржуа» некий собирательный портрет. Хотя, конечно, завершенный образ буржуа сегодня мы получаем из массмедиа. Прежде всего из кино.

Если бы кино изобрели на пару веков раньше, мы знали бы немало фильмов, передающих авантюрный и героический дух ранней буржуазии. Это были бы истории отважных купцов-путешественников, организаторов мятежей против европейских корон и меценатов, поддерживающих назло церкви светские науки и энциклопедические знания. Но кино возникло лишь сто лет назад, и мы находим в нем портреты буржуа, уже лишенные романтизма. Сбиваясь в монополии и корпорации, они укрупняют капитал («Трехгрошевая опера»). Делают пошлым и примитивным все, чего касаются («Игрушка»). Манипулируют медиа («Гражданин Кейн»). Финансируют любые режимы, гарантирующие неприкосновенность их прибыли («Гибель богов»). И, наконец, внушают всему остальному обществу желание подражать им, извлекая и из этой массовой имитации немалый доход при помощи «гламурной истерии».

В фильме «Дьявол носит „Прада“» главная героиня Миранда Пристли делает деньги на моде. Она буржуа-класс, занимается строгим воспитанием юной практикантки и прививает ей все рефлексы, которые должен иметь современный буржуа-тип. Гламурный карнавал фильма — отличный фон, чтобы передать бездонное одиночество буржуа. Почти все готовы им продаться и выбрать карьеру, а не творчество, но почти никто не готов их любить. Сами буржуа видят в этом антропологию: Миранда уверена, что ее не любят посредственности, завидующие чужой энергии и таланту. Но тут можно найти и экономику: не хватало еще симпатизировать тому, кто тебя покупает!

«Шоу Трумана» с Джимом Керри — фильм о судьбе первого ребенка, усыновленного корпорацией. Труман — страховой агент, живущий в абсолютно искусственном мире, где у любого поступка есть зрительский рейтинг и большинство слов — скрытая реклама. Он — «буржуа как тип». Кристоф, создатель круглосуточного шоу, имеет с жизни Трумана огромные деньги и делает все, чтобы шоу длилось вечно, герой ни о чем не догадывался, путал спектакль с жизнью и никогда бы не покинул своего «острова». Кристоф — «буржуа как класс». Когда Труман решает вырваться в реальность, Кристоф, взявший на себя роль божества, говорит ему с неба: «Там, куда ты стремишься, столько же лжи, сколько и здесь!» Кажется, что он жалеет своего героя. Но фарисейство этой заботы очевидно: только что Кристоф был готов убить Трумана в море и не сделал этого только потому, что это поставило бы крест на всей его корпорации. Кристоф действительно не может представить себе реальности, где «меньше лжи», такой реальности, где ложь, как постоянная смазка человеческих отношений, просто не нужна, потому что сами эти отношения изменились.

В книге и на экране буржуа не нуждаются в защите. Они защищены уже своим капиталом и влиянием. Потому-то кинематограф к ним столь критичен. Исключение составляют разве что сериалы типа «Династии» или «Далласа». Но их никто никогда не считал искусством и потому их создатели свободно могут себе позволить симпатизировать буржуазной жизни.

Первым образцовым портретом буржуа на экране стал «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса. Кейн — медиакрат и манипулятор, умеющий управлять как отдельными людьми, так и массами. Он, правда, так и не стал губернатором, но это оттого, что слишком любит удовольствия, чтобы соблюсти все принятые в политике нормы. У него другие способы воздействия, ведь он владеет газетами. Прототип Кейна, реальный творец желтой прессы, Хёрст успешно организовал бойкот фильма и добился запрета на его показ во многих штатах.

Другое грандиозное полотно — «Гибель богов» Висконти. С размахом античной драмы там показана семья промышленников, имеющих прибыль со стали и оружия. Именно они приводят Гитлера к власти, признав его «рентабельным». У них тоже есть вполне реальные прототипы: немецкая династия Круппов, стальных королей, поддержавших Гитлера в обмен на его обещание расправиться с наиболее радикальными лидерами своей партии — Штрассером и Ремом.

Что только интеллектуалы, а вслед за ними и режиссеры, не ставили буржуазии в вину. Беньямин и Адорно доказывали, что буржуа своими деньгами убивают старое искусство и не дают возникнуть новому. Горц обвинял их в желании ради прибылей уничтожить всю окружающую среду и тем самым убить человечество.

Американское кино обычно более снисходительно. Даже в фильме «Уолл-стрит», который снял непримиримый бичеватель социальных пороков Оливер Стоун, мы видим, что капиталисты не безнадежны. Герой Чарли Шина вроде бы является живым воплощением афоризма: «Нет такой вещи, на которую не решится буржуазия ради трехсот процентов прибыли». Его наставник Гордон Гекко открывает ему секреты превращения личности в насос для перегонки финансовых потоков. Для этого нужно, например, предать собственного отца, которому предательство в буквальном смысле разбивает сердце. Но в финале молодая финансовая акула задумывается и впервые осознает сложность выбора между семьей/деньгами или между деньгами/дружбой.

Герой Ричарда Гира в «Красотке» вполне способен отказаться от многих условностей своего круга ради внезапно вспыхнувшей любви к уличной девушке. Правда, в финале нам нарочно показывают съемочную площадку, чтобы извиниться за такую сказочность. В «Бэтмене» монстра-пингвина выпускает наружу плохой буржуа, построивший «обратную электростанцию», ворующую энергию у всего города. Но его побеждает хороший буржуа в костюме летучей мыши, который всегда спасет город от монстров, а на рассвете вернется в свой роскошный дом с обходительной прислугой.

Такая голливудская мягкость связана с долгое время существовавшими запретами на все, что может хотя бы отдаленно напоминать «красную пропаганду». В «Колыбели, которая будет качаться» Тима Роббинса мы слышим абсурдный разговор о том, что жадный бобер в детском спектакле, перегородивший ручей и вызвавший гнев остальных зверей, это опасная карикатура на бизнесмена и возмутительный призыв к восстанию. А значит, постановка должна быть запрещена.