— С кого Сергей Петрович спросит, ежели котяра пропадёт? — донеслось из-за шлюпки. — Скажет: «Скирюк не уследил!» Котище-то казённый, на довольствии!

— А почему он у вас без мундира? — полюбопытствовал Дивов. — Был бы свой Кот-В-Сапогах, как у мсье Перро.

— Потому что по реестру кот не предусмотрен! — выглянув на миг, огрызнулся Скирюк. — Это при дворе есть государевы собаки и государынины кошки, а у нас только лошади-с! Да ещё гарнизонные свиньи!

— Так-так, мне уже интересно, — Дивов оживился. — И кем записан Ирод? Не томите, расскажите.

Встав с тяжким вздохом, Скирюк отряхнул панталоны, потом ладони.

— В ум не возьму, как наместник на кошака ведомость подписывает. Я разборчиво пишу: «Жеребец охотничий, кличка Ирод, шести лет, масти дымчатой. Выдать на кормление: свинины пять пуд, рыбы свежей семь пуд…»

— Мяу! Мяу! — заслышав о рыбе, Ирод выскочил на божий свет и, вздыбив распушённый хвост, стал виться и тереться о ноги канцеляриста.

— Ах ты, стервец! Ты зачем из дома убежал, на гукер влез?! А если мы в пучине сгинем?

— Мрррр! Мммяу! Уррр…

— Нечего врать. Не мог Сергей Петрович тебе разрешить. Блудень ты и своевольник! Иди в трюм с глаз моих.

— Сашка что-то о русалках сказал, — наморщив лоб, молвил Громов. — Опять же, раз мы в море, должен быть письменный приказ о том, куда и с какой целью направляться. А вы, вижу, даже фальконеты установили…

— Да, ваше благородие, четыре пушчонки есть, — ответил Бирюк невесело. — Со всем припасом, как велено уставом. Однако, орудьица слабые…

— Что ж тебе, Сашка, единорог сюда втащить? Ведь гукер опрокинется!

— Вот приказ, — Скирюк вынул из-за пазухи и подал мичману сложенную бумагу. — Но могу и устно изложить: я его писал, помню. Идти нам к острову Кимукотану, где иностранные промышленники бьют бобра. Сих браконьеров — изгнать, а водяных людей, в проливе обитающих — принять в российское подданство.

— Положим, я был пьян, — рассуждал Громов, разворачивая приказ Володихина. — Но вы-то, Скирюк, в запоях не замечены — с чего такую околесицу несёте? Я с восемьсот двадцать второго года эти воды знаю. Не раз ходил в гидрографические экспедиции. Лично измерил лотом Императорский разлом. И никаких водяных не встречал!

— Скромные они, пугливые, — ответил за канцеляриста Дивов. — На глаза не лезут, прячутся. Господа французы в революцию их настращали до крайности. Сами посудите, мичман — живёте вы во дворце подводном век, живёте два и три, как вдруг по рекам начинают к вам сплавлять невинно убиенных. Кто зарублен, кто застрелен, вода кровью замутилась… Ну и пустились нереиды вплавь куда глаза глядят, искать местечка поспокойнее. Сколько лет скитались, бедолаги.

— И вы туда же, Дивов.

— Читайте, Аркадий Кузьмич, читайте.

— Глазам не верю, — пробормотал Громов, вникая в строки приказа. — Чем вы опоили Володихина? Он ли с ваших бредней заболел, или вы его до одури наслушались?.. Или я всё-таки сплю? Кот, протопоп, вы при сабле… Что случилось?

— Видите ли, милейший Аркадий Кузьмич, — подступил Леонтий, — все мы по разным причинам попали на край бытия. Донесли, так сказать, крест и флаг до пределов зримого мира. Дальше, как учит Писание, лежит непостижимое. Я, честно скажу, опасался в путь пускаться, но затем подумал: «Если мы соизволением Господним сюда живыми добрались, то с Божией помощью и дальше ступим». С тем расцеловал и благословил матушку, а затем взошёл на гукер.

— Не верю, — твёрдо сказал Громов.

— Епитимью наложу, — предостерёг Логинов. — За неверие.

— Отец протоиерей, хватит мичмана морочить, — предложил Дивов. — Покажем ему наших попутчиков — и дело с концом. Я думаю, Аркадий Кузьмич уже подготовлен к лицезрению воочию. Дозрел.

— Ага! Ага! — согласно закивал Гончарь, облизываясь и взмахивая ручищами. — Позовите их, ваше благородие! Эх, хороши рыбёшки!..

Сашка Бирюк ничего не сказал, но весь вытянулся и издал нетерпеливый скулящий звук.

— Идёмте к фальшборту, мичман, — поманил его Дивов. — Отсюда видней.

— Рулевой, к штурвалу! Курс — зюйд-зюйд-вест, следи за ветром. Дивов — ну, если вы меня разыгрываете…

— Мадемуазель Жанна! — громко позвал корнет на языке Вольтера, обращаясь к волнам за бортом. — Жанна, поднимитесь, пожалуйста!

Названная мадемуазель показалась почти тотчас. Хвост или ножки — не разобрать было, что там плещет, но плыла она прытко, делая не меньше шести узлов и тем самым держась вровень с гукером. Гончарь от умиления длинно всхлипнул носом, а Сашка так и вовсе перевесился через планширь, чтобы получше разглядеть; Славке пришлось ухватить его за пояс. Солдаты, матросы, казаки — все легли пузом на фальшборт, в предвкушении разинув рты и свесив слюни. Гукер слегка накренился. Скирюк лез, толкался, подпрыгивал — тщетно!

Насчёт одежды у молодой и грациозной пловчихи было не густо. Шлейфом струились волосы; обольстительное тело едва облегала зелёная волокнистая пелена. Словно в сказке: «Явись мне ни одетая, ни раздетая».

— Сплю, — убедился Громов.

— Vive la Russie![5] — перевернувшись с живота на спину, русалка приветливо помахала Громову нежной рукой.

— И жемчужина в пупке! — простонал Бирюк.

Женщин без капризов не бывает. Жанна дала это понять, едва выглянув поверх планширя.

— Ой! Уберите зверя! Иначе я нырну!

— Пардон, какого ещё зверя? Где вы видите зверя?

— Вот он! Глядит! Он ужасный!

— Мрррр… — урчание звучало грозно. Ирод чуял рыбу и давал понять, что голоден.

— Скирюк, это ваша казённая скотина. Извольте сейчас же сграбастать кота и запереть его. Хотя бы в моей каюте. Он мешает нам вести переговоры.

Легко сказать — «сграбастать»! Канцелярист заметался по палубе, за ним забегали служивые, но кот оказался проворнее всех. Задачу решил Логинов, причём в своей излюбленной манере, которую хипанские шляхтичи именуют «побеждать, не прикладая рук». Не сходя с места, отец Леонтий поглядел на вымпел, треплющийся на грот-мачте и как-то отстранёно изрёк:

— А что, если камнем — в голову? Прямо в голову. Камнем.

Почему-то Ироду это страшно не понравилось и он молниеносно прошмыгнул в каюту. Лишь тогда Жанна, убедившись в отсутствии жуткого существа, приступила к рассказу. Начала она издалека:

— Monsieur, nous ne sommes que des pauvres voyageurs égarés dans ce pauvre bas monde…

Выслушав французскую ундину и уяснив диспозицию противника, Громов сухо спросил:

— Сколько у них орудий?

Жанна, висящая за бортом на штормтрапе, захлопала округлившимися глазами.

— Вы имеете понятие о корабельной артиллерии?

— Всё-таки ноги, — морпехи вполголоса спорили с казаками о нижней половине водяной мамзели. — Вон пятки виднеются. И коленки налицо. Сашка, где ты видал у рыб коленки?

— Мичман, — проникновенно обратился Дивов к командиру «Оказии», — вы ждёте от дамы ответа о числе пушек — и убеждены, что дождётесь?

— М-да, — Громов озадаченно потёр подбородок. — Но, может быть, среди них есть мужчины?

— Слышь-ка, Саня, — Гончарь ткнул Бирюка локтем в бок, — поди, они замужние! А мы-то разгубастились.

— Пьер! Пье-ер! — позвала Жанна, обернувшись к морю. — Будьте любезны подвсплыть!

С появлением Пьера служивые слегка шарахнулись от борта, Леонтий перекрестился, а Скирюк осознал, что ночные воспоминания об этой образине с лихвой заменят ему грузную поступь каменных мышей.

— Экий монплезир! — изумился Дивов. — Прямо античный тритон!.. Это, братцы, их мужчина — морского царя камер-юнкер. Любите и жалуйте, уж какой есть.

Уши приятеля Жанны походили на плавники, позади них явственно шевелились жаберные складки. Дружески ощерив жабью пасть с частоколами острых зубов, Пьер поскрёб в своих зелёных космах перепончатой когтистой лапой.

— Вот и пойми баб, кого им надо, — сбив шапку на затылок, Славка повторил жест Пьера.

— Крокодил им нужен, — отозвался Сашка, потрясённый контрастом между мужским и женским полом водяных. — Чем страшней, тем лучше. Эх-ма!..