Французская критика нередко обвиняет Бернаноса в антипсихологизме. Скорее речь может идти об антирационализме глубоко верующего писателя. Ведь, по мнению Бернаноса, человеку не дано познать ни других, ни самого себя. С категорическим неприятием рационализма связан карикатурный образ писателя Антуана Сен-Марена; в нем легко угадываются черты Анатоля Франса, последнего эллина, апологета человеческого разума, непримиримого врага церковников. Всемирно известный академик терпит поражение от деревенского священника.
По своему методу и взглядам Бернанос — антипод позитивизма с его претензией на научное объяснение мира и натурализма с его объективистским холодком. Он пренебрежительно отзывается о «грабителях человеческих документов, что фыркают и барахтаются в сточных водах». Бернанос — это писатель-проповедник, беспощадный к недругам и благостный по отношению к друзьям. Он не доказывает, не убеждает, ему важно одно — задеть струны человеческого сердца. Прирожденный оратор, Бернанос любит прерывать плавное движение романа прямыми обращениями к читателю.
Все симпатии Бернаноса находятся на стороне сельского священника Дониссана. Очевидна перекличка Бернаноса с его любимым автором Бальзаком, создателем образа аббата Бонне, героя романа «Сельский священник».
Крепко сколоченный парень, Дониссан создан, казалось бы, для крестьянских работ, а не для богослужения. Он с трудом разбирается в премудростях катехизиса, и нет для него более трудного дела, чем произнести проповедь. Но у Дониссана есть главное — любовь к людям. Он фанатически следует своему призванию, и это помогает ему, словно сквозь брешь в стене, проникать в душу человека. Но и он испытывает временами глубокое отчаяние: «Искушение отчаянием» — заглавие первой части романа, действие которого развертывается под черным солнцем Сатаны.
«Главная хитрость Сатаны, — заметил как-то Бернанос,— состоит в том, чтобы убедить нас, что он не существует». На страницах романа происходит встреча Дониссана со своим главным противником — Сатаною. Бернанос был отнюдь не первым и не последним автором, обратившимся к образу дьявола. Но если у Достоевского в «Братьях Карамазовых» и у Томаса Манна в «Докторе Фаустусе» образ этот, будучи исполнен огромного философского содержания, воспринимался символически, то Бернанос стремился создать реальный образ Сатаны.
Бернанос, как и некоторые другие писатели-католики, например, Жюльен Грин, верил в существование дьявола. Вопрос этот, для атеиста не существующий, для верующего человека является отнюдь не праздным. Насчет реальности Сатаны теологи продолжают препираться и по сей день. На Западе существует немало так называемых сатанинских сект. Огромной популярностью у обывателя пользуются фильмы ужасов с дьяволом в качестве главного героя.
Отдадим должное художественной интуиции Бернаноса. Во-первых, в образе дьявола он увидел отражение сомнений Дониссана, который рассматривает Сатану как своего двойника; во-вторых, писатель дает реалистическую мотивировку эпизода (ночной дорогой Дониссан то ли заснул, то ли потерял сознание, что легко объяснить изнуряющими постами и самобичеванием. Ему на помощь пришел местный барышник, которого священник и принял за дьявола).
В «Искушении отчаянием» и особенно в «Люмбрском святом» — второй части романа — манера повествования существенно меняется. Нервный, написанный в быстрых ритмах пролог уступил место рассказу, где комментарий к событию преобладает над событием. Благодаря тому, что Бернанос использует излюбленную им форму несобственно прямой речи, усиливается оценочное, субъективно-эмоциональное начало. В образе «героического старца» — Дониссана, подвергающего себя страшным истязаниям, готового помериться силами с самим дьяволом, присутствуют черты романтического восприятия жизни. Но главная, все более крепнущая интонация — реалистическая.
Литературные критики из католического лагеря склонны усматривать главную заслугу Бернаноса в том, что в повседневном, обыденном он находил сверхъестественное. Нам представляется, что Бернанос, веря в сверхъестественное как человек крайне религиозный, отвергал его как художник. В первой части романа, когда Дониссан еще никаких чудес не совершал, он неоднократно именуется «будущим люмбрским святым». А во второй части, когда он уже стал «святым», все чудеса остались позади. И единственное чудо, которое Дониссан пытался совершить, ему не удается.
Бернанос не раз подчеркивал: его «святые» — совсем не те, что канонизированы Ватиканом. Всей своей деятельностью, поведением, даже обликом — простецким, неказистым — Дониссан решительно противостоит своим собратьям, бесстрастным счетоводам людских грехов. В отличие от них, у Дониссана вера в бога неотделима от веры в неограниченные силы человека. Только поэтому совершает он отчаянную попытку воскресить мальчика. В момент, когда деревенский священник бросает вызов природе, у него «лицо героя, а не святого». В «святом» проступают черты бунтаря.
Обращаясь к истокам образа Дониссана, можно вспомнить и образ мятежного священника у Барбе Д'Оревилли и героев Леона Блуа, возносящих молитвы к богу униженных и оскорбленных. Тем не менее, самобытность Бернаноса очевидна. Характерно, что писатель сделал своего героя выходцем из самой что ни на есть бедной среды, с которой тот связан плотью и кровью. И в этом, в частности, сказался демократизм Бернаноса.
Последующие годы были периодом напряженной литературной деятельности: все художественное творчество Бернаноса укладывается примерно в рамки одного десятилетия. За это время написаны романы «Обман» (1927), «Радость» (1929), «Преступление» (1935), «Дурной сон» (окончен в 1935 г., опубликован в 1950-м), «Дневник сельского священника» (1936), повесть «Новая история Мушетты» (1937), роман «Господин Уин» (за исключением последней главы написан к 1936 г., окончен в 1940 г., опубликован в 1943-м).
Шли годы, и Бернанос все определеннее утверждался на позициях искусства жизненной правды — он называл себя реалистом. Эволюция Бернаноса находится в общем русле движения к реализму французской прозы 30-х годов. Начинал он примерно в одно время с другими крупными писателями-католиками: роман «Под солнцем Сатаны» стоит хронологически рядом с «Пустыней любви» (1925) Франсуа Мориака и «Мон-Синер» (1926) Жюльена Грина. А свои последние художественные произведения Бернанос пишет, когда выходят обличительные романы Мориака «Клубок змей» и «Дорога в никуда». Тогда же завершаются эпические циклы Роже Мартен дю Гара «Семья Тибо» и Ромена Роллана «Очарованная душа», создается «Хроника семьи Паскье» Жоржа Дюамеля.
Эволюция художника тесно связана с эволюцией мыслителя: если и раньше взгляды Бернаноса во многом отличались от программных положений «Аксьон Франсез», то в самом начале 30-х годов Бернанос решительно порвал с Шарлем Моррасом. Иначе и не могло быть: менее чем через десять лет Моррас и Бернанос оказались в противоположных лагерях — один пошел с гитлеровцами, другой был на стороне Сопротивления.
От романа «Под солнцем Сатаны» к «Дневнику сельского священника» явственно меняется художественный почерк Бернаноса. Ничего сверхъестественного. Никакой романтизации. Отсюда — усиление объективного начала в повествовании Исчезли ораторские фигуры, патетические обращения к читателю — на смену им пришла простота речи деревенского жителя. Бернанос убежден: искусство не терпит фальши.
«Читал ли ты «Заложника» Поля Клоделя?» — спрашивает кюре из Торси амбрикурского священника, главного героя романа. Получив отрицательный ответ, кюре продолжает: «Господин Клодель гениален, не отрицаю, но все эти литераторы одним миром мазаны: стоит им заговорить о святости, как они погрязают в возвышенном, оно у них так и прет из всех пор. Святость не возвышенна...» (курсив мой. — Ф. Н.). Бернанос придавал этим мыслям значение принципиальное. Он хотел сказать: при всем своем блеске искусство Клоделя далеко от жизни. С Клоделем закончилась, по сути дела, литературная линия, восходящая к Шатобриану, линия эстетизации религии. Возвышенной, но застывшей картине мира у Клоделя Бернанос противопоставил свое, куда более верное видение мира. Его герой — бедняк, от его имени писатель говорит, в него верит, на него возлагает свои надежды. Он писал: «Секретом надежды владеют бедняки». Из глубины отчаяния брезжит свет.