Проснулся я, когда яркий луч солнца ударил мне прямо в лицо. Я приподнялся на скамье. События минувшей ночи я готов был воспринимать как сон, но разжав кулак, я увидел прилипшую к ладони маленькую букву. Это был не сон. Мне опять стало не по себе. Почему вместо Эллы появилась лунная девушка? Как удалось ей бесследно исчезнуть? Я еще раз внимательно осмотрел восковую букву. Сомнений быть не могло. Это действительно была буква, четкая, словно отлитая на типографской машине. Я достал из кармана блокнот и вложил между страницами злополучный кусочек воска. Ужас прошедшей ночи снова овладел мной — я готов был бежать из этого страшного места. Но желание увидеть лунную девушку оказалось сильнее. Сознавая, что этого нельзя делать, я решил остаться.

Той же, вьющейся в зарослях крапивы тропинкой я пошел к озеру. На берегу разбежался и кинулся в прозрачную утреннюю воду. Я поплыл к густой стене тростника испытывая то странное удовольствие, которое дает только купание без одежды. Белые лилии — звезды воды — стыдливо принимали мою наготу. Уже подплывая к тростникам, я перевернулся на спину, взглянул на берег…

В легком розовом халате по прибрежному песку шла ОНА! Я скрылся в тростнике. Девушка оглянулась вокруг и, убедившись, что поблизости нет никого, разделась догола. Солнце осветило ее прекрасное тело. Я не ошибся — она была совершенством.

Есть женщины, пригодные только для разговоров или только для постели. Эту достаточно было видеть. Я смотрел на нее радостными изумленными глазами.

Теперь я видел больше, чем ночью. Не только ее тело и грудь, я видел все. Девушка медленно вошла в озеро. Мои глаза были почти на уровне водной глади. Я хорошо видел, как вода покрыла ее колени, потом поднялась выше. Девушка испуганно замерла на миг. Но тут же, звонко засмеявшись, бросилась вперед и поплыла быстро и грациозно. Потом она вышла на берег и не вытираясь легла на песок, раскинув ноги и положив голову на руки. Ее и моя нагота, разделенные лишь занавесом тростника, казалось, объединила нас заговором цветущего дурмана и первобытных инстинктов, но в действительности это был железный занавес, преодолеть который я был не в состоянии. В меня вселился азартный страх охотника, боящегося спугнуть дичь.

Стараясь не шуметь, я поплыл к ней сквозь отражения облаков, кусками мокрой ваты лежащие на поверхности воды. С каждым движением все отчетливее вырисовывались мельчайшие подробности ее тела. Выйдя на берег, я торопливо оделся и едва дыша приблизился к девушке. Она лежала на песке в той же позе, прекрасная и нагая. Почувствовав меня каким-то женским чутьем, она накинула халат и чуть привстала. Наши глаза встретились. Какие глаза! Нет слов, которые могли бы описать их. Нет художника, способного изобразить их! Глядя в них, мне хотелось смеяться и плакать.

— Не бойтесь, — сказал я, отлично понимая, что настоящая красота не нуждается в защите, она сама повелевает силой.

— Меня зовут Дан, — проговорил я, едва ворочая своим, словно окостеневшим языком.

— Дан? — произнесла девушка, разглядывая мое лицо, голос ее был ласков и мелодичен, — первый раз слышу такое странное имя.

— Это уменьшительное от фамилии, — сказал я.

— Лили, — девушка протянула мне изящную руку.

Ее прикосновение сделало меня смелее, но все равно до самого вечера я не смог преодолеть своего косноязычия и угловатой неловкости. При этом я даже не смел подумать о физической близости с Лили.

Целый день мы купались, ели малину, пили ключевую воду, которую я приносил в глиняной кружке из родника в старой баньке. Мы были первожителями Земли. С восторгом и удивлением я смотрел на мир ее глазами, обнаруживая красоту там, где еще недавно скользил, ни на чем не задерживаясь, мой равнодушный взгляд. Меня радовали причудливая форма облаков и пляска трясогузки на разомлевшей от влаги и тепла колоде, трепетный аромат только что открывшегося цветка. А когда я перехватывал несмелый, милый взгляд Лили, обращенный на меня, сердце трепетало жаворонком, и я был ближе к счастью, как никогда еще в моей прошлой жизни. Часы промелькнули как минуты, и только когда солнце начало садиться, я понял, что настал вечер.

Палатка девушки стояла почти на самом берегу озера. Высохшее дерево словно большая соломенная шляпа скрывало ее от постороннего взгляда. Я хотел ночевать на куче ветвей у входа, но Лили настояла, чтобы я вернулся к себе. Я нехотя подчинился.

Солнце садилось. Верхушки самых высоких сосен еще видели свет, но внизу, в зарослях крапивы, уже царил полумрак. Я лежал на земле, чутко прислушиваясь к голосам дебрей. Я не мог ни о чем думать, кроме Лили. Я был упоен ею. Мне не надо было ^напрягать память, я отчетливо видел, как она, обнаженная и прекрасная, входила в озеро, как вода покрывала сначала ее колени, потом поднималась выше, как девушка замирала от этого прикосновения… Я понял, что люблю ее полнокровной земной любовью, ее стройные ноги, каждую ложбинку и выпуклость тела, пышные льняные волосы, глаза… Мне не нужны были обычные для влюбленных годы размышлений и самокопания. Очарование и совершенство Лили ускорили, сжали этот процесс до считанных минут. Мне было хорошо, и я ни о чем не желал думать. Ибо черная тушь сомнений легко умерщвляет розовые акварели надежды.

И все же ближе к ночи чувства потеснились, давая место мыслям. Мне пришло в голову, что я напрасно ни о чем не расспросил девушку. Ведь я до сих пор ничего не знал о ней — кто она, откуда и что привело ее сюда? Тогда, на залитых солнцем земляничных полянах, где царило добро, это нисколько не занимало меня. Сейчас же, слыша невнятные звуки отходящего во власть тьмы и зла леса, я подумал, что было непростительной ошибкой не выяснить это.

Все темнее становилось вокруг. Палатка девушки, такая незащищенная, погружалась во мрак. Меня обступили ночные тени — бледные призраки дневных, а над старой елью, там же, где и вчера, лютым ночным оком зажглась звезда. Я ощущал ее холодные лучи, вызвавшие вчера тот отвратительный страх. Но сегодня все было иначе. Я боялся не за себя, а за Лили. Любовь пропала, инстинкт самосохранения — могущественнейший из всех и мой ангел — хранитель не в силах был что-либо изменить.

Стало совсем темно. Враждебные силы вступили в свои права. Тихо зашуршал папоротник, над лесом всплыла луна, такая же яркая, как и в прошлую ночь.

Ровно в полночь я услышал легкие шаги. По тропинке, ведущей к баньке, залитая лунным светом, словно подсвеченная изнутри, шла совершенно голая Лили. И опять в ее движениях было что-то от оживших восковых фигур… Неведомая сила влекла ее к старой баньке. Почувствовав неладное, я, не таясь, пошел вслед за ней. Завернув за угол, припал покрытым испариной лбом к стеклу, и увидел слабо освещенную баньку. Свеча стояла на том же месте. На скамье, где когда-то сидела Элла, была Лили. Пышные волосы чуть касались обнаженной груди, а стройные ноги и голые бедра лишь угадывались в полумраке. Внезапно пламя свечи заколебалось. Отворилась дверь баньки, и на пороге появился егерь! Усмехнувшись, он подошел к Лили… Широко открытыми глазами она неотрывно смотрела на него. Егерь нагнулся, и подхватив ее под колени, положил на скамью.

Я кинулся к двери. Рванул. Застучал. Она была заперта.

— Лили! Лили! — исступленно кричал я. А надо мной, как взбесившаяся обезьяна гримасничала и кривлялась злая звезда.

Наконец дверь поддалась, и я ввалился в баньку. Она была пуста! Я вспомнил слезы на глазах егеря, застигнувшего нас с Эллой. Как ему должно быть было больно! Но разве можно сравнить его влюбленность в Эллу, в эту вертлявую сороконожку, с моим чувством к Лили? Мою боль с его болью?

Не знаю, как долго я плутал в лесу, прежде чем ноги сами вывели меня к палатке Лили. Я сел поодаль на старый, иссохшийся пень и обхватил голову руками в своем безутешном страдании.

— Дан! — услышал я тихий, мелодичный голос.

Полог палатки приоткрылся, и изящная девичья рука поманила меня к себе. Сгорая от стыда и ревности, я пошел к ней.

Палатка была наполнена прозрачным малиновым светом, исходившим от невидимого светильника. Внутри она казалась небольшим, но очень уютным залом… Лили лежала на чем-то, покрытом шелковистой тканью с узорами. Она была такой же, как днем, ничто не напоминало в ней ожившую восковую куклу.