– Опять балуешься? – раздался строгий тонкий голосок. – Вот наказание! Ой! Леди Минерва, что с тобой сделал этот разбойник? Ты вся зеленая!

На крыльцо выскочила девушка в классической столе и сандалиях. Плед наброшен как покрывало. Так быстрее, чем в паллу заворачиваться, но и вид в результате получается плебейский.

– Благородный всадник подал идею, – Клирик никого не покрывал и ни от чего не увиливал. – Исполнение же целиком мое. Я прошу простить меня за вольное обращение с деревом… И мой внешний вид. Кстати, меня зовут Немайн.

– Я знаю, леди Минерва, но у нас сегодня латинский день. Отец считает, мы должны знать языки.

– И имена вы тоже переводите?

– Конечно. Так что сейчас тебя изводит Аргут, завтра, в греческий день, он будет Бромиос, ну а остальную неделю – Тристан, и точка. Я сегодня – Евгения, но обычно – Бриана. Единственный солидный человек в нашей семье.

– А твой отец?

– Он серьезен только за работой. Ты собираешься еще возиться с Аргутом?

– Да! – безапелляционно заявил Аргут.

– Тогда давай сюда свою накидку. Если травяной сок впитается, ее можно выбрасывать. Ну или слугам подарить. Ой, ты и платье запачкала. Все, братик подождет. Это ж надо даму так извозюкать!

– Я быстро, – пообещал было Клирик Аргуту.

– Тобой займется моя сестра, а это совсем не быстро. Но я подожду.

Аргут‑Тристан ошибся. Немайн занялись все сразу. Элейн, которой, судя по животу, оставались до "пополнения банды" считанные недели, вручила Бриане серое платье, велев заняться именно им, другой дочери поручила паллу. После чего занялась сидой.

– Моя третья, Альма, ушла на именины к подруге, – объявила она, роясь в сундуке, – но я и так вижу, что вы одного роста… И масти – уж в кого, не пойму. Разве Манавидан, мерзавец, в мужа моего оборотничал. Но это вряд ли. Раз уж ты намерена возиться с моим младшим – то чем скорее ты его займешь, тем дольше простоит город! Вот. Надевай. Для падений и палочных драк самое оно.

И удивилась, насколько римский наряд – а до того ряса – старили богиню. В них она казалась пораженной вечной молодостью небожительницей без возраста. И пола. Но стоило заменить ангельские покровы на земное платье – и перед Элейн стояла егоза‑мальчишница, сверстница двенадцатилетней Альмы. Такой только с Тристаном и играть. Причем, сформировавшаяся егоза. По‑детски большеголовая, узкоплечая и узкобедрая (откуда только сиды детей берут?) Немайн затянула широкий пояс не под грудью, как было модно, а на осиной талии, сразу прибавив года два и сформировав привлекательную возвышенность, в которой было больше ребер, чем скромных сидовских прелестей. Всего лишь пояс, всего лишь лента в волосы – иди речь о человеке, Элейн сказала бы, что девочка совершенно расцветет года через три. А так… Может, через пятьсот. Может, никогда.

В отместку за «омолаживание» Немайн прихватила из очага головешку, и предупредила, что дом снаружи будет безжалостно разрисован. Элейн только рукой махнула.

– Леди Немайн? – Аргут аж рот открыл. По детскому практицизму верил он только в те чудеса, которые приносили пользу или вред, но были наглядны. Вот и тут – взрослая превратилась в ребенка. Чудо. Но сиды, видимо, могут и не такое. А играть и общаться удобнее.

Да и не солидно взрослой даме сидеть на траве и срезать ножом мелкие веточки, сучки и кору с пары ивовых палок. Только непонятно было, как ее теперь называть?

– Слушай, – поинтересовалась сида, – а чего тебя братья мечному бою не учат?

– Маленький, говорят. А учебный меч тяжелее настоящего.

– Угу. Я начала рассказывать про Кухулина… – Клирик собрался с мыслями. Песен и легенд он знал уже предостаточно, но теперь нужно было собрать из них совсем другую историю, потому приходилось не просто привирать, приходилось сочинять совершенно новый миф. – Ну вот. Лет до семи жил при приемных родителях. То есть настоящие тоже были живые. Но Кухулин этого не знал, приемных родителей и считал настоящими. Когда ему было семь лет, их убили враги. Обычное для Ирландии дело. И Кухулину пришлось готовиться мстить. Но великие воины, соратники приемного отца, говорили ему, что он еще мал и слаб. Так что парень подался к тетке, королеве чего‑то там, не помню, много у ирландцев королевств. И та согласилась его учить. И начала с того, что вручила Кухулину палку. А потом подошла к стене своего дворца из стекла и камня, и нарисовала на стене вот что.

Немайн вручила Аргуту палку поменьше. Подошла к стене из песчаника, и на уровне головы Аргута нарисовала углем круг. Перечеркнула его наискось, сверху вниз и справа налево. Потом – второй, побольше, на уровне головы взрослого человека. И тоже перечеркнула – несколько раз.

Потом вытянула руку с палкой в сторону большого круга.

– Это голова врага, – объяснила она, – а палку нужно держать как я, и направлять точно в глаза врагу. А потом нанести удар. Как нарисовано. Стой! Локоть не сгибай, плечом не двигай! Это долго, пока ты это будешь делать, тебя убьют! Быстро, легко, одной кистью. По морде вражине – и снова в исходную позицию.

Немайн говорила, и ее понемногу наполняло понимание очередной шутки Сущности. Врожденное эльфийское умение владеть длинным мечом и рапирой были выдано ей весьма своеобразно. Да еще и как два в одном.

В шестнадцатом веке англичане, потомки нынешних саксов – да и бриттов, которым повезло выжить, вздумали называть рапирой оружие, которое ни со спортивной рапирой, ни с салонно‑дуэльной ничего общего не имело.

Испанский меч эпохи конкисты. Длинный, тяжелый, равно рубящий и колющий – оружие офицеров империи, на тысячелетие опередившей в развитии римскую. В шестом веке он был бы чудо‑оружием. Если бы вообще был. И если бы Немайн могла поднять такую тяжесть!

– Так что бить надо примерно так, – Немайн довольно робко махнула кистью – и вдруг взорвалась «мельницей». Удар справа сверху, удар слева сверху, Удар справа снизу, удар слева снизу. Два горизонтальных. И снова вытянутая вперед палка.

Аргут немедленно попробовал повторить. Не получилось.

– Сначала отработай один удар. Бей, как нарисовано, – советовала Немайн, – потом освоишь второй. Да не маши сплеча! Открываешься! На тебе что, доспехи есть?

– Стану рыцарем – будут!

– И в бане?

За спиной хихикнули. Немайн оглянулась.

– Леди сида, а куда ты уши деваешь, когда спишь? Они же мешают, – девочка одного с Немайн роста, глаза в глаза. Черные. С бесенятами внутри.

– Они мягкие. Так что спать на боку мне удобно. Ты Альма?

– Как ты… А, ясно! И как тебе пришлось мое платье?

– Сама видишь. Почти впору. Но слишком свободное. В груди, в бедрах, – Альма заулыбалась, – И особенно в талии.

Альма перестала улыбаться и уставилась исподлобья.

– Я взрослая, – напомнила Немайн, – а значит, и формы у меня другие. А ты еще вытянешься. Будешь на голову выше меня. В самый раз. Не пигалица, не дылда. Аргут! Я кому сказала – локтем не двигать! Если устал, возьми палку в другую руку. И – все то же самое. Выучишь удары – расскажу, как Кухулин, достигнув тринадцати лет, убил великого воина, чей удар был похож на движение хвоста ласточки в полете…

Амвросий возвращался из дворца в настроении лучше превосходного. Поначалу, увидев во дворе Альму, поучающую Аргута, собрался пожурить – за то, что не соблюдает латинский день. Когда увидел вторую, на секунду испугался, решив, что дети начали размножаться делением, без их с женой участия. Заметив у одной из Альм сидовские уши, облегченно выдохнул и пробрался в дом с черного хода.

– Не хотел спугнуть чудо, – сообщил жене, – двое наших детей вместе – и почти молчат.

– Травяной сок с платья отстирала Бриана, – гордо откликнулась его жена, – а занавеску свою сиде придется менять. Слушай, а можно ей сказать, что чистить долго? Хочу посмотреть, как в ее сером будет выглядеть Альма.