Милетцы, по-видимому, были и первыми из греков, кто открыл для средиземноморцев Колхиду. Мела, например, сообщает, что столицу Колхиды Фасис выстроил милетец Фемистагор (21, I, 19). Милетцы добирались от Синопы до Фасиса за 2–3 дня, но богатства Колхиды с лихвой окупали трудности путешествия. По словам Страбона, эта «страна замечательна не только своими плодами (за исключением меда, который большей частью горчит), но и всем необходимым для кораблестроения. Она производит много леса и сплавляет его по рекам. Жители выделывают много льняного полотна, пеньки, добывают воск и смолу» (33, С498). Корабли росли в Колхиде в готовом виде — с льняными парусами, пеньковым такелажем и материалами для конопачения! Именно здесь Митридат находил неисчерпаемые ресурсы для оснащения своего флота.

По пути к Фасису греки основывали города с корабельными стоянками: Ризий — на берегу песчаной бухты, окаймленной лесистыми горами; Афины — у западного входного мыса в бухту, над которой господствует покрытая лесом двуглавая Хунартепе высотой 642 м, а вход защищен грядой рифов; Архабий на низком галечном берегу, ограниченном горой Котуниттепе высотой 597 м и открывающем прекрасный вид на снежные горы Кавказа; Апсар — в 2 км южнее устья Акампсиса, где начинаются отроги Восточнопонтийских гор. По рекам, особенно Фасису, они заплывали в глубь страны и закладывали там торговые фактории и крепости.

Не обнаружив на Кавказе золота — предмета их устремлений, греки шаг за шагом продвигались дальше к северу. «На севере же Европы, по-видимому, есть очень много золота… — пишет Геродот. — Согласно сказанию, его похищают у грифов одноглазые люди — аримаспы… Во всяком случае кажется, что эти окраины Ойкумены, окружающие остальные земли, обладают продуктами, которые у нас считаются весьма ценными и редкими» (10, III, 116). Как альпинисты штурмуют вершины, вбивая в скалы крюк за крюком, так греки штурмовали свое эльдорадо, продвигаясь от одной бухты к другой. Устье любой реки служило им стоянкой, дающей пресную воду. Пляжный понтийский берег, густо поросший лесом, готов был в любую минуту приютить застигнутые бурей корабли. Прибрежные горы служили превосходными укрытиями и наблюдательными пунктами, позволяющими обнаружить неизвестный корабль, когда он еще плыл вне видимости береговой полосы.

В VI в. до н. э. к северу от Фасиса, где жили дикие племена меланхленов и кораксов, милетцы заложили в устье Антемунты торговую факторию, быстро превратившуюся в город. Эта местность долгое время считалась краем обитаемой земли, «где кораблям самый последний путь» (33, С497). Город вырос на фоне трех гор Яштухорху (513 м), Бырц (593 м) и Гварда (440 м). Это был счастливый знак. Такой же точно «трезубец Посейдона» дал власть над морем Массалии в Западном Средиземноморье и Коринфу — в Восточном. Понту покровительствовали божественные близнецы дети Зевса и братья Елены Прекрасной, участники похода аргонавтов. Греки называли их Кастором и Полидевком, римляне — Кастором и Поллуксом, те и другие — Диоскурами. Поэтому город назвали Диоскурией (или Диоскуриадой), а вскоре установили, что его основали возницы Диоскуров — Амфит и Телхий[37]. От этих возниц выводило свою генеалогию самое воинственное в этих краях племя — гениохи, их название и означает по-гречески «возницы». Аристотель обвинял их в трусости (6в, VIII, 4), но, как будет видно дальше, это было предвзятое мнение.

Город действительно стал владыкой кавказского побережья и оставался им много лет спустя после запустения Фасиса. По свидетельству Тимосфена, сохраненному Плинием, в Диоскурию в птолемеевское время сходилось торговать 300 народов, а римляне постоянно держали там 130 переводчиков. Быстрому росту и популярности Диоскурии способствовало гостеприимство милетцев, которое даже нам может показаться неправдоподобным, — греки могли бы принять его за сказку. Сохранилось свидетельство Гераклида Понтийского ученика Платона и Аристотеля — о том, что милетские колонисты не только не причиняли вред потерпевшим кораблекрушение, но помогали им вернуться на родину и даже давали денег на дорогу. Гераклид упоминает об этом применительно к Фасису, но вряд ли стоит сомневаться, что милетяне проводили одинаковую политику в принадлежавших им городах, особенно расположенных по соседству[38]. Позднее их примеру последовали другие правители. По словам Полибия, царь галатов Кавар незадолго до гибели своего царства «обеспечил значительную безопасность купцам, приплывающим в Понт» (28, VIII, 22). Садал, по-видимому правитель астов, заключил в III в. до н. э. с правителем соседней Месембрии договор, гарантирующий безопасность потерпевших кораблекрушение и сохранность их имущества, то есть фактически поощривший плавания месембрийцев к Проливам. Вероятно, договор преследовал обоюдные интересы и открывал астам путь на север. Аналогичный договор заключил с жителями Коса вифинский царь Зиэлай (ок. 250–227 гг. до н. э.).

Во времена Плиния Диоскурия уже потеряла свое значение: сыграли роль Митридатовы войны и последовавшие за ними политические неурядицы. Переименованный в Себастополис, первоклассный порт превратился в третьеразрядную римскую крепость, а в начале VI в. был захвачен Византией. Сходная судьба постигла другой город, расположенный севернее, — Питиунт.

Но это было позже. А тогда, в VI–V в. до н. э., греки проникали все дальше на север — к скифскому золоту, скифской пшенице, скифским мехам и скифским рабам. Они подбирались к горлу Меотиды — «матери Понта». Путь был труден. На гористом побережье Северного Кавказа, почти лишенном удобных гаваней, обитали племена ахейцев и зигов, северные соседи гениохов. Это были племена пиратов-профессионалов. Слава их была так ужасна, что Аристотель приписывает гениохам склонность к убийству «от природы» и даже обычай людоедства (6в, VIII, 3–4), что едва ли соответствует действительности. Но то, что от Фасиса до Синдской гавани ни одно судно не могло чувствовать себя в безопасности, — это бесспорный факт. Мореходам угрожали не столько опасности природные, сколько исходящие от себе подобных.

Пираты нападали на купеческие корабли, грабили близлежащие города и даже совершали довольно продолжительные рейды в южные и западные районы Черного моря. Правители береговых государств предоставляли в их распоряжение корабельные стоянки и рынки, заключали с ними соглашения и покупали награбленное добро. Пираты совершали нападения на общегреческие храмы и святилища, куда стекались дары с проходящих кораблей, и скрывались в потайных гаванях, прежде чем греки могли принять какие-либо меры. Они хватали зазевавшихся путников и, отплыв с ними от берега, посылали гонцов к родственникам или друзьям своих жертв с предложением о выкупе. Если похищенный оказывался неплатежеспособным, его продавали в рабство. «Они господствовали на море», — говорит Страбон (33, С496). Усилия местных властей, направленные на борьбу за свободу морей, не достигали цели, хотя иногда удавалось отплатить пиратам их же монетой. «Области, подчиненные римлянам, более бессильны против этого зла из-за небрежения посылаемых туда правителей», — сетует историк (33, С496). Знакомая картина, знакомые фразы. Все это греки и римляне видели и слышали у себя дома.

Ничуть не лучше были племена тавров, обитавшие к западу от Боспора Киммерийского, на южном берегу Тавриды. Это были достойные соперники ахейцев, зигов и гениохов. Недостаток материала не позволяет с уверенностью сказать, какой промысел был для них основным — пиратство или грабеж потерпевших крушение. Скорее всего, они успешно совмещали оба, и зловещая слава этих мест долго отпугивала мореходов. Кораблекрушения у скал Тавриды были не менее часты, чем у Салмидесса, и, быть может, асты вполне достойны разделить с таврами характеристику, данную им Геродотом: «У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченных дубиной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, по их собственным словам, это дочь Агамемнона Ифигения. С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома. Тавры живут разбоем и войной» (10, IV, 103) [39]. Эти головорезы орудовали по всему южному побережью полуострова, а в западной его части, в бухте Сюмболон Лимен, они «обычно собирали свои разбойничьи банды, нападая на тех, кто спасался сюда бегством» (33, С308). Название гавани — Сигнальная может навести на мысль, что тавры зажигали здесь ложные огни, заманивая доверчивых мореходов прямо на рифы, еще и сегодня разбросанные близ обрывистого скалистого мыса.