Аня заторопилась, спотыкаясь на выбоинах тротуара и все-таки не отрывая глаз от завода.

«Я же своя, своя!» — хотелось ей крикнуть в бюро пропусков, где ей равнодушно, как чужой, выписали разовый пропуск.

Она вышла из проходной и задержалась на скреще­нии многих протоптанных на снегу дорожек, пересекав­ших хорошо знакомый двор. Свернуть налево — и при­дешь к своему цеху. Завернуть за угол — в партком, дойти до второго подъезда — завком и редакция много­тиражки. Пойти прямо, мимо садика, где летом бьет фонтан, — заводоуправление. Все манило, всюду хоте­лось заглянуть, разыскивая знакомые лица или хотя бы знакомые комнаты, привычную обстановку деловой суе­ты, споров, телефонных звонков... Тут ей и жить.

И она пошла к директору.

Ей пришлось ждать. Девушка-секретарь, свирепо на­хмурив белесые бровки, названивала по телефону и од­нообразным голосом говорила в трубку:

— Товарищ Евстигнеев? Срочно для Григорий Пет­ровича график по обеспечению турбины.  К восьми ноль-ноль. Товарищ Митрохин? Срочно для Григорий Петровича график по турбине. К восьми ноль-ноль.

Иногда сквозь однообразие слов и интонаций проры­валось живое, человеческое возмущение:

— То есть как это «завтра утром»? Вы что, товарищ Пакулин? Григорий Петрович требовал к шести ноль-ноль, я и так два часа выпросила!

Аня Карцева старалась угадать, в какой цех звонит секретарь и какие заготовки или детали этот цех по­ставляет. Завод лихорадило из-за новой турбины, это напряжение передалось и Ане.

Она вошла к директору, готовая к любой работе — чем труднее, тем лучше. И поэтому говорить с ним ей не было трудно, хотя директор принял ее неохотно, был суховат, то и дело отвечал на телефонные звонки власт­ным, а иногда и резким голосом.

— Откуда приехали? — спросил он Аню, без ин­тереса и невнимательно просматривая ее документы.

Аня ответила коротко и точно, не вдаваясь в подроб­ности.

Уловив воинскую сдержанность ответа, Немиров с любопытством пригляделся к новому работнику и спро­сил дружелюбнее:

— Давно не отдыхали?

— Давно. Но я не устала.

— И хотите приступить немедленно?

— Да.

Доброе выражение на миг осветило лицо Немирова, и Аня добавила:

— Знаете, когда начинаешь новую полосу жизни, ожидание утомительней любой работы.

— Да, да, — согласился Немиров, хотел было еще что-то добавить, но сдержался, сказал строже: — Так вот, идите в турбинный. Предрешать должность не буду, им виднее, но ручаюсь, что работы хватит. Обратитесь от моего имени к заместителю начальника цеха Поло­зову.

— Полозову?! — вскрикнула Аня.

Они проработали вместе всего несколько месяцев пе­ред его отъездом на Урал, но сейчас Аня обрадовалась ему как родному.

— Старые знакомые? — задумчиво спросил Неми­ров. — Что ж, это хорошо. Только не увлекайтесь, дорогой товарищ, вместе с ним. Не витайте в облаках, когда под ногами ухабы.

— Витать в облаках не по моему характеру, — от­кликнулась Аня. — А Полозова помню как хорошего ор­ганизатора и коммуниста. Если это тот самый Поло­зов.

Немиров с живым интересом смотрел на Карцеву, словно прикидывал: чего ждать от нее — помощи или помехи.

— Товарищ Раскатов рекомендовал вас, говорит: душа дела просит. Действуйте. А начальника цеха Лю­бимова вы знаете?

Она силилась вспомнить: Любимовы... Любимо­вы... ах да, новые соседи по квартире, табличка на входной двери: «Любимовым — 2 звонка». Значит, со­сед — начальник цеха?

— Любимова не знаю.

— Узнаете. Он в Москве, ждем его со дня на день. Помедлив, он резко добавил:

— Предупреждаю: в турбинном обстановка слож­ная и не очень дружная. Лебедь в облака, а щука в воду, или как это там в басне. Не торопитесь вставать на одну из сторон.

Вскинувшись, Аня ответила:

— В склоках никогда не участвую.

— А я и не допускаю склок, — спокойно сказал Не­миров. — Но бывает, что не склока, а разнобой. Поста­райтесь заняться делом и только делом.

Теперь Аню еще неудержимее потянуло в цех — уви­деть, разобраться, что-то (еще неведомое) исправить, в чем-то помочь. Но еще час ушел на неизбежные фор­мальности. Когда все было закончено, ей посоветовали:

— Подождите часок, начался обеденный перерыв.

— Еще подождать? — воскликнула Аня. — Ну нет, спасибо!

Цех был все такой же и в то же время совсем дру­гой: светлее и как будто просторней. Сейчас в нем было тихо и пусто, только в глубине цеха, возле продольно-строгального гиганта, прозванного «Нарвскими ворота­ми», группой собрались рабочие, закусывая и беседуя. Ане хотелось поклониться гиганту, как хорошему знако­мому, такими родными ей показались его солидные ко­лонны. Она направилась было туда, но ее внимание отвлекли громадные станки, каких не было раньше. Расточный станок пронизывал своим блестящим валом, более длинным, чем вал мощной турбины, крупнейшую отливку знакомых, но полузабытых очертаний. «Выхлоп­ная часть? — неуверенно припомнила Аня. — Очевидно, она, но насколько она больше, чем те, какие я когда-либо видала!»

Две уникальные «карусели» распластали свои круг­лые металлические площадки-планшайбы на половину пролета. Эти круглые площадки были так велики, что рядом с ними выглядела бы игрушкой обычная базар­ная карусель, давшая название хитроумным станкам.

Ох и сила!

Аня чувствовала себя как в незнакомом лесу, откуда без посторонней помощи не выбраться. Но одно ей было ясно: станков стало меньше, чем до войны, а мощность их намного увеличилась, и новая турбина намного круп­нее тех, что изготовлялись когда-либо раньше. Вот и мостовые краны сошлись в вышине над махиной ци­линдра низкого давления, уже охваченного стропами и готового в путь — к стенду. Значит, одному крану и не поднять?..

Аня беспомощно огляделась и призналась самой се­бе: «Боюсь!..»

Чтобы закончить первый, беглый осмотр, она напра­вилась к стенду — металлическому строению с лесенка­ми и перилами, всегда напоминавшему ей палубу кораб­ля. На этом внутрицеховом корабле собирались в одно целое тысячи крупных, мелких и мельчайших деталей, в сложных сочетаниях составляющих турбину — боль­шую, изящную машину, хранящую в своих пока еще не­подвижных механизмах огромную рабочую энергию.

Сейчас машины еще не было. Аня разглядела на стенде только нижнюю часть корпуса и мысленно дори­совала всю машину с ее изогнутыми трубами и фигур­ной крышкой. Воображение воспроизвело турбину исклю­чительной мощи, прекрасную по экономной целесо­образности форм.

На стенке, ограждающей стенд, как и прежде, пест­рели плакаты и объявления. Аня подошла к доске Поче­та, и оттуда на нее глянули из-под насупленных бровей зоркие, чуть улыбающиеся глаза, и сморщенные губы, полускрытые   пышными   усами,  словно   произнесли:

«А-а, вернулась! Весь свет объехала, а дома, видно, все лучше?» Мастер Клементьев, Ефим Кузьмич, строжай­ший из строгих, как хорошо, что вы здесь!

А вот еще одно лицо, будто бы и знакомое, только не вспомнить, кто же она, эта немолодая женщина с испу­ганным лицом и старательно вытаращенными глазами...  Ох, ну и портрет! Аня ахнула и рассмеялась, прочитав, что это Екатерина Смолкина, стахановка-многостаноч­ница. Катя Смолкина, громкоголосая и отчаянная, бой-баба, как ее называли в цехе,— как же ты оробела перед фотоаппаратом, и как же ты тут не похожа на себя!

А вот и Коршунов, еще до войны считавшийся луч­шим специалистом на точнейших и ответственнейших токарных работах, старый коммунист Коршунов — воло­сы поседели, морщины углубились, а и сейчас, видно, крепок.

Больше знакомых Аня не нашла, но среди десятков молодых и старых лиц Аню привлекло одно, чем-то особо примечательное. Подпись сообщала, что это лучший то­карь завода Яков Андреевич Воробьев. Аня вниматель­но вглядывалась: прямой нос, крепко сжатые, будто в ка­кой-то строгой решимости, четко очерченные губы; свет­лые волосы зачесаны назад, но одна прядь так и норо­вит упасть на лоб. А свежие, умные глаза смотрят перед собой пристально и задумчиво, пожалуй даже ласково. Интересно, каков он в жизни, этот Яков Воробьев? Слу­чайное тут выражение или на этот раз фотоаппарат уло­вил характер?