Андрей Сергеевич Потанин сошел с подножки и отпустил слегка липкий, захватанный поручень. Закрываясь, сзади чмокнула дверца, взрычал мотор — автобус тронулся в обратный путь. Помигали рубины стоп-сигнала, и машина исчезла где-то там, на окраине поселка. Потанин остался один на предзаводской площади.

Осматриваясь, Андрей Сергеевич сообразил, что приехал с последним рейсом, — ну да, кондукторша уже подсчитывала выручку и делала записи в путевом листе. В голову пришла прозаическая мысль: «А ведь надо будет где-то ночевать». Но он отмахнулся от нее. Он — на родине, самое главное. Кроме того, не зима, а лето: каждый кустик ночевать пустит.

В голове шумело от четырехдневной жизни в поезде, от автобусной духоты. Показалось даже, что земля под ногами, — родная земля, — покачивается. Надо посидеть. Отдохнуть. Вот, кстати сказать, и скамейка. Садись, Андрей Сергеич, и любуйся родными местами!

В какой-то мере он был ошеломлен тем, что увидел из окна автобуса по дороге сюда. Понимал, конечно, что перемены происходили всюду в стране, всюду грандиозно строились. Следовательно, перемены должны были произойти и в Собольске, и в этом глухом его уголке, который прежде назывался Потанинской мельницей. Понимал умом, а вот сердцем — нет. Сердцу казалось, что увидит он все ту же тихую мельничку на берегу поросшего камышом пруда, глухие лесные стены кругом, услышит рокот вершин, пение птиц, журчание воды на плотине. А тут — завод…

Вот если бы стояла здесь старая немудреная мельничка с попыхивающим паровичком, такая, какой он ее покинул, — вот тогда, вероятно, ощутил умиление и вытер бы с глаз скупую слезу. А теперь чувство такое, что приехал не в родные, а в какие-то чужие места. Все изменилось. Вместо мельницы — крупный завод и большой жилой район при нем.

Да, завод. «Электрика», — так крупными буквами написано на сетке над заводскими воротами. А что, собственно, значит — «Электрика»? Моторостроение? Турбины? Кабель? Бытовая электротехника? А может быть, завод специального назначения? Все может быть. Раз, два, три, четыре… — четыре многоэтажных больших корпуса. В них можно творить что угодно — от штепсельных вилок до сложнейшей вычислительной аппаратуры.

А там что? Батюшки! Да это же мельница! Она самая. Небольшое краснокирпичное здание в два этажа. А рядом — механическое отделение, где тогда стоял паровичок. Из-за забора еле-еле видно крышу, красную от ржавчины. Или выкрашенную в такой ржавый цвет? Как они невзрачны по сравнению с громадными корпусами. Милые старые друзья!

Вот он и умилился, и колючий ком подступил к горлу, того и гляди выкатится слеза на щеку. Жаль, что нельзя подойти поближе. Мельница — на территории завода, за высоким забором. Забор мешает рассмотреть и другие старые постройки того времени, когда он здесь жил. Не видно и зеленого дома, в котором родился и рос до двенадцати лет. Снесли? Или он там, за заводскими корпусами? Андрей Сергеевич вытянул шею и встал на цыпочки.

Дежурный вахтер вышел из проходной, прислонился к косяку и рассматривал Андрея Сергеевича. Все обмундирование на нем было велико, не по росту, обвисло — и одежда, и особенно ремень, круто оттянутый вниз кобурой с наганом.

Андрей Сергеевич поставил себя на место вахтера и взглянул на свою особу его глазами. И вот как это выглядело. Прибыл автобус. Вылез пожилой человек в шляпе и с чемоданом. Не пошел туда, куда ему надо, а остановился перед заводом и что-то упорно рассматривает. Они все здесь знают друг друга, и не надо особой проницательности, чтобы определить, что прибывший — не здешний житель. Не вздумается ли ему проверить документы? Андрею Сергеевичу стало неприятно.

Солнце закатилось: запад по ту сторону горы, и заката не видно. Все кругом как-то сразу потускнело. Надо устраиваться с ночлегом, куда-то определяться. Андрей Сергеевич ушел с автобусной остановки, чувствуя на себе пристальный взгляд вахтера.

Он миновал большой пустырь, отделявший завод от жилого района, и пошел нижней стороной улицы по узенькому асфальтовому тротуару мимо небольших бревенчатых домиков. Доносились запахи жареного мяса, сильно и сладко пахло борщом. Из открытого окна высунула свои пышные многоцветья бледная, только чуточку розовая герань, и казалось, что это она источала запахи еды.

Люди в домах ужинали, и Андрей Сергеевич остро почувствовал, что он голоден, смертельно устал и больше всего ему хочется найти место, где можно полежать и отдохнуть. На одной из скамеек подле дощатых ворот сидел симпатичный седой старичок с дремлющим котенком на коленях. Он был рад подошедшему человеку, подвинулся и пригласил присесть. Узнав, в чем дело, по-настоящему загоревал. Уважить просьбу было никак невозможно: в доме шел ремонт, перекладывали печи. Всем семейством уже вторую неделю жили на сеновале.

— Понимаешь ты, — словоохотливо объяснял старичок, — печники только вечерами могут. Днем-то на казенной работе занятые. А за вечер много ли наробишь? Ты к Митричу ступай, добрый человек. У Митрича дом большой, должен бы пустить. Вот через три дома и стучись.

Выглянувший неожиданно в окно всклокоченный Митрич оказался очень сердитым. Сроду никого на ночлег не пускали и пускать не будут. Не постоялый двор. А коли ночевать нужно, так вон она, заезжая квартира, через дорогу. Там гостям рады.

Даже не верилось в такое великолепие. Гостиница! Что еще желать приезжему человеку? Андрей Сергеевич поспешил туда, куда показывал обкуренный махорочными дымами коричневый стариковский палец.

Близко, через дорогу, а не очень-то разбежишься. Надо было подняться по врезанным в землю ступеням на бетонное шоссе, по которому он сюда приехал, пересечь его и опять по лестнице, на этот раз каменной, из домовых лестничных маршей, подняться на склон горы. Одолела одышка. Андрей Сергеевич остановился. Отдыхал и осматривался.

Здесь был уже как бы другой мир. Городской мир. Ряд многоэтажных домов тянулся вдоль склона, а перед ними — предлинный сквер. Раскрашенные во все цвета радуги удобные скамейки. Клумбы с цветами и цветочные грядки вдоль асфальтированных дорожек. Тут же лежал и кем-то забытый лопоухий плюшевый медвежонок с отодранными лапами.

Митрич не обманул — на одном из подъездов и в самом деле красовалась табличка: «Гостинница». Два «н» были выписаны так уверенно, что Андрей Сергеевич усомнился: а не пишется ли «гостиница» через два «н»? Он вошел в подъезд и постучал в дверь.

— Иду, иду! — прозвучал за дверью мягкий женский голос.

Открыла пожилая женщина, высокая и сухощавая. Лицо раскраснелось, руки по локоть в мыльной пене, которую она, открыв двери, стирала холщовым фартуком. Беглым взглядом окинула Андрея Сергеевича, его чемодан.

— Пожалуйте! — пригласила она, ни о чем не спрашивая. — Стирку затеяла, пока жильцов нет. Уж будьте добреньки, обождите малость.

— Сколько угодно. Вот только бы напиться. Как прикажете вас звать-величать?

— Евдокия Терентьевна я. А вы меня попросту — тетей Дусей. Проходите в комнаты, там графин стоит. Пейте на здоровье!

Андрей Сергеевич прошел в комнаты, отыскал графин и стал жадно пить. А потом смаковать: ведь не простая вода, а из родного Потанинского пруда. Вкусная вода, хорошая вода. Обязательно надо будет сходить на пруд, посмотреть. Такой ли он тихий и уютный, каким был раньше?

Так вот оно как: гостиница. Вообще-то, конечно, не гостиница. Митрич точнее определил: «заезжая фатера». В стандартную малометражную квартиру поставили девять кроватей, семь тумбочек и вот эту махину — огромнейший письменный стол. Наверно, за ненадобностью уступил из своего кабинета какой-нибудь руководящий заводской товарищ. Тетя Дуся застлала его клеенкой — желтые клетки, синие цветочки. Практично, что ж… И все же эта заезжая квартира нисколько не походила на ту, которую ему пришлось здесь видеть раньше — заезжую избу для помольщиков. В духоте и смраде мужики спали на трехъярусных нарах, на полу, на лавках — где придется…