— Не отбирал я у нее машину, что вы, Владлен Петрович! Всего на два часа послал на склад сантехники за ваннами. Ванны ж важней, как она не понимает. Оранжерея не убежит, а ванны вывози молниеносно, пока другим не отдали. Желающие — не мы одни…

— Когда пошлете самосвал на оранжерею? — сухо спросил Владлен и кивнул стоявшему в дверях Андрею Сергеевичу: — Проходите, пожалуйста! Присаживайтесь.

Владлен постукивал пальцами по кромке стола и наблюдал, как проходит и усаживается в кресло среднего роста довольно грузный человек с густо седыми, но довольно пышными волосами. Так вот он какой, тот самый Потанин, что смутил покой тети Дуси! На рукаве пиджака повыше локтя ершисто торчали несколько хвоинок, воткнувшихся в ткань.

— Если вы настаиваете, Владлен Петрович, — говорил тем временем начальник автобазы, и Андрей Сергеевич слышал клокотание телефонной трубки, — если настаиваете, я пошлю самосвал сейчас же: понимаю, партком не будет напрасно будировать вопрос. Но Искоскова! Такая спокойная, веселая женщина…

— Да. Я настаиваю, — оборвал Владлен и положил трубку.

Андрей Сергеевич осматривался. Кабинет как кабинет: под портретом Ленина письменный стол, рядом с ним — небольшой сейф коричневого цвета, перед столом два потертых мягких кресла, в одном из которых он теперь сидел. В стороне, вдоль стены — длинный заседательский стол в зеленой скатерти.

В Чите в таком же кабинете сидел кряжистый, крупнолицый Алексей Павлович, секретарь парткома мелькомбината, сучанский шахтер. Ему первому лет десять назад Андрей Сергеевич рассказал об отце. Алексей Павлович заметил спокойно и равнодушно: «Бес с ним, с твоим батькой. Мы не по батьке, по делам твоим судим, а работаешь ты исправно, ничего не имеем…» Как отнесется этот? Очень молодой. Чистое румяное лицо, волнистые волосы, большие карие глаза. И улыбка — веселая, ясная.

— Здравствуйте! — сказал ему Владлен, вышел из-за стола, пожал руку и сел в кресло напротив: — Вижу, вы уже успели побывать в горах. Это вы очень правильно сделали — с хребта вид замечательный, я часто туда поднимаюсь. Надеюсь, и вам понравилось? Перемены наши заметили? Вам они должны броситься в глаза — ведь вы почти полвека здесь не были. Не так ли?

Он говорил свободно и непринужденно, как будто знал Потанина давным-давно. А Андрей Сергеевич слегка опешил: почему ему известно, что он поднимался в горы? Откуда знает, что он не был здесь полвека?

— Разрешите, я их выдерну! — предложил Владлен и, все так же улыбаясь, одну за другой выдернул из костюма хвоинки. — Вот теперь рассказывайте.

И удивление Андрея Сергеевича погасло. В конце концов, это даже лучше, что секретарь парткома уже знает все о нем: не надо самому рассказывать. Раздумывая, он сказал:

— Понимаете, понравилось — не то слово… — Настроение у Андрея Сергеевича было отличным: и прогулка была удачной, и впечатлений получил много, и обед в поселковой столовой оказался почему-то очень вкусным. Ему хотелось поделиться мыслями, хотелось рассказывать, а тут судьба подготовила ему собеседника, который сам хочет его послушать: — Да, не то слово. Прямо сказать — впечатление потрясающее. Понимаете, какая вещь, я даже сам до сих пор не соображу, но почему-то у меня было ощущение, что я приеду в нетронутые места. Будто застану нашу мельницу такой, какой ее покинул… — Андрей Сергеевич подумал, что не надо было говорить «наша». Какая же она наша? Но Владлен на обмолвку не обратил внимания, а слушал его внимательно. — Я отлично знал, что это не так. Раз строилась вся страна, не мог не строиться Собольск. А все равно ощущение не покидало, все равно ждал тишину, тайгу, безлюдье. И вот — приехал! Все как во сне и не знаю, не то мне снилось прошлое в детских снах, не то снится теперь настоящее…

— Чита ведь тоже не стояла, строилась, — заметил Владлен.

— Представьте — и Читу я отсюда лучше вижу. Когда жил там — ничего особенного не замечал. Обыкновенный город. А теперь вижу, какая она у нас новая, хорошая. Действительно, все познается в сравнении и сопоставлении…

Он начал рассказывать о том, что увидел сегодня, и все время сравнивал: «а у нас на мелькомбинате вот так…», «на Дальнем Востоке характер местности совсем другой…» Владлен наблюдал за ним, особенно за его руками. Они непрерывно двигались, то и дело порывались на широкий размашистый жест и, как бы не решившись, успокаивались, а длинные пальцы сплетались между собой. А через минуту движение начиналось снова. Гость немного нервничал. Владлен никак не мог улучить момент, чтобы задать вопрос, который его начал интересовать.

— Извините, но чтобы мне яснее, — прервал он, наконец, — скажите, кем вы работаете на мелькомбинате?

— Что? Ах, да. Мукомол я. Техник-мукомол. Сменный мастер.

— Вот как! Значит, мы в какой-то мере коллеги. Я тоже долгое время работал сменным мастером, только в области электротехники. Техник-мукомол. Не знал, что бывают такие.

— Бывают. И даже порядочное количество. Хлеба-то употребляем много и каждый день.

— Это верно, извините за наивный вопрос. Просто я никогда не встречался с людьми такой специальности. Хотя хлеб употребляю каждый день.

Они оба рассмеялись и помолчали, разглядывая друг друга.

— Да, вот так и получилось, что я как бы пошел по стопам отца, — сказал Андрей Сергеевич и поморщился: ну, к чему он про отца? И так неудачно выразился!

— А разве вы не вольны были выбирать? — спросил Владлен, опять не заметив обмолвки.

— Выбирать было можно, конечно. Но мне, представьте, понравилась эта специальность. Школу кончил, заведующая детдомом спрашивает, на кого хочу учиться дальше. Я смирным парнишкой был, она меня любила. Так вот ей и сказал, поскольку видел, как зерно превращают в муку, — в пищевой техникум, на мукомольное отделение. Приняли легко. Тогда детдомовцы имели большие преимущества при поступлении.

Оба помолчали, думая об одном и том же. Преимущества, насколько знал Владлен, имели осиротевшие дети рабочих и крестьян, отпрыски буржуазии ими не пользовались. Владлену хотелось спросить: что же, выходит, Потанин скрывал свое социальное происхождение? В свою очередь, Андрей Сергеевич подумал, что надо бы рассказать, как он, хоть и мальчишка, но сразу после встречи с красноармейцами сообразил, что лучше всего умалчивать об отце. Но он ничего не сказал, Владлен ничего не спросил. Какое теперь это имеет значение? — рассудили оба.

— Вам повезло, — сказал Владлен. — Мне пришлось поступать в эпоху конкурсов. Два года поступал, насилу-то… — Он покосился на свой ромбик. — Инженер-электрик. — Ромбик сидел криво, Владлен его поправил. — Так, значит, мы оба были сменными мастерами. А, знаете, неплохая должность, я с удовольствием вспоминаю это время.

— Бумажной волокиты много. Половину смены только тем и занимаешься, что строчишь разные наряды и накладные. В ущерб основной работе.

— Это верно, сильна еще бумажка в нашей жизни. Мы тут предпринимаем кое-что, чтобы сузить бумажный поток, но пока удается плохо.

— И мы предпринимаем. Но вся трагедия в том, что нужны эти бумажки в самом деле, это не просто выдумка каких-то там бюрократов.

Они поговорили еще об условиях работы мастеров, потом Владлен взглянул на часы и спросил:

— Вы хотели пройти на завод. Вероятно, посмотреть мельницу?

— Если можно. Понимаете, в детстве я там проводил почти все время, мне нравился гул машин, шелест трансмиссии, рокот жерновов.

— Сейчас там ничего этого уже нет. Разместили цех нагревательных приборов. Что ж, попробуем организовать вам вход на завод…

Владлен снял трубку и вызвал бюро пропусков:

— Наденька, ты? Надо выписать пропуск. На кого? Сейчас мы тебе скажем. Фамилия у товарища Потанин, зовут его Андрей Сергеич… Не Александр, а Андрей Сергеич. Думала, как у Пушкина? Нет, ничего общего. Фамилия знакомая? Не пишет ли стихи? Стихи не пишете? Нет, не пишет. А знакомых фамилий много. Так занеси, пожалуйста, пропуск в партком. Да, я буду здесь.

Владлен положил трубку и улыбнулся.