Мысль об этом была подобна молниеносному сокрушительному удару. Чарлзу никогда и в голову не приходило стыдиться Бетти или осуждать ее; добросердечная шлюха никогда и не претендовала на большее, и жизнь ее проходила на моральном уровне тысяч и тысяч женщин, которые обозвали бы ее непристойным словом. Что потрясло Чарлза, что и в этой зимней стуже вызвало на его лбу капли холодного пота, было сознание провала его собственной попытки вырваться из сети. Он решительно отвернулся от мира робертов тарклзов, он торжественно объявил, что обойдется без их похвалы и поддержки, он оборвал все попытки сблизиться с девушкой, воспоминание о которой и теперь озаряло его существование, сделал это, чтобы не войти вместе с нею в мир Тарклза, а теперь начал с того, что включил свое имя в платежную ведомость того же Тарклза. Конечно, без ведома обеих сторон, но включил. Он стал паразитом того самого мира, который так ненавидел.

Но, может быть, все это неправда? Чарлз вскочил на велосипед и сломя голову покатил по дороге. Он должен догнать их и все выяснить. Конечно, все это не так. Роберт просто подвозил ее к обиталищу старухи тетки. Может быть, и у него тоже в том селении живет старая тетка.

И все время Чарлз знал, что это правда. Он видел на лице Тарклза самодовольную гордость собственника. И сознание этого доводило его до исступления, потому что чем, как не исступлением, можно было объяснить попытку на велосипеде догнать автомашину.

Но, как многие безумные затеи, удалась и эта. Еще миля, и дорога влилась в широкую и по-своему живописную сельскую улицу, которая, как и все такие улицы, изобиловала маленькими гостиницами разной степени вульгарности. Некоторые из них сохраняли вывески века дилижансов и почтовых карет: «Лисицы и гончие» или «Рожок почтаря». Но самая большая из них носила еще более архаично звучавшее название «Под старым дубом».

У дверей с вывеской «Под старым дубом» стояла машина Роберта. В ней никого не было.

Низко пригнувшись и глядя прямо перед собой, Чарлз пронесся мимо. Он не хотел быть узнанным, если бы кто-нибудь из них случайно выглянул. Он остановился чуть дальше и прислонил велосипед к стене следующей гостиницы. Вышел человек в зеленом фартуке и указал на табличку, запрещавшую стоянку велосипедов. Чарлз проехал подальше, но, как только человек ушел, он вернулся и поставил велосипед в том самом месте. Потом в густеющих сумерках он свернул в узкий проулок и очутился у черного хода гостиницы «Под старым дубом».

Он вошел. Оказалось, что это запасной вход в бар. Бар еще не был открыт, и главная дверь на запоре. В коридорчике, где он очутился, пусто. Через оконце для подачи блюд видно было еще одно такое же оконце в другом конце бара, а за ним помещение для «чистой» публики. Чарлз постоял, прислушиваясь.

— Ну, так пошли телеграмму, — услышал он голос Роберта Тарклза. Сердце у него заколотилось. А может быть, все-таки… Может быть, Бетти попала сюда по каким-нибудь уважительным причинам и теперь хочет дать знать о себе Фроулишу? Он замер и напряг слух. Но ответ обескуражил его.

— Хорошо, но все-таки это мне не нравится. Я не говорила ему, что могу остаться на ночь. А вам это взбрело в голову просто потому, что ваша жена…

— Ш-ш-ш! — глухо зашипел голос Роберта.

Прерванная фраза, очевидно, должна была кончаться «отлучилась на воскресенье» или чем-нибудь в этом роде. Очень типично было для Бетти, что даже на людях она не могла хоть в какой-то мере разыгрывать из себя жену Тарклза. Но тут, впрочем, она проявляла свойственный ей здравый смысл, потому что никто и не принял бы ее за жену Тарклза.

В коридорчике появилась неряшливая девушка в комбинезоне.

— А эта дверь не для гостей, — ворчливо сказала она Чарлзу. Она хотела сказать этим, что он зря вошел с черного хода. Потом присмотрелась и добавила: — И что вам, собственно, нужно? — Она еще не разобралась, то ли это клиент и можно ждать заказа на ужин или на комнату, то ли рабочий, вызванный для какой-то починки.

— Я принес кетгут, — холодно и четко сказал Чарлз.

— Что принесли?

— Кетгут. Ваш хозяин заказывал по телефону, — он зло посмотрел ей прямо в глаза.

— Пойду спрошу мистера Роджерса, — неуверенно сказала она и скрылась.

Чарлз вышел через ту же дверь, что и вошел.

На обратном пути его вдруг осенило. Надо посоветоваться с Эрном. Эрн — единственный человек, к которому он может обратиться. Немедленно к нему, и сказать, сказать прямо, что он, Чарлз, внезапно открыл нечто ужасное в том образе жизни, которым он так гордился; а именно, что все основано на позорном «заработке» женщины. После подслушанного им разговора больше не могло быть сомнений. Очевидно, у них был уговор встречаться каждую субботу, а на этот раз Тарклз, вырвавшись из-под надзора Эдит, куда-то уехавшей на уик-энд, настоял, чтобы и они на этот раз провели уик-энд вместе.

Вся надежда на Эрна. На остальных надо поставить крест. Тех, на чердаке, надо покинуть без шума и сейчас же, погрузить свое немудрое хозяйство на тележку и смыться. Фроулиш, оставшись дома один, будет слишком поглощен своей рукописью и ничего не заметит, тем более, что с наступлением холодов они прекратили субботние посещения бара. Уйти будет легко. А как быть дальше? Об этом он не мог сейчас думать, попробовал было, но оказалось, что это невыносимо тяжело. А что пережил бы Фроулиш, если бы узнал? Может быть, ровно ничего: ведь морально он опустошен не меньше своей девки. Пожал бы плечами и заявил бы, что всегда знал, что Искусство вырастает на почве, которую никак не назовешь чистой и благоуханной. А может быть — что еще отвратительнее, — он знал обо всем с самого начала, и оба они просто из деликатности и желания не отпугнуть Чарлза разыгрывали всю эту комедию со «старой родственницей» и «пособием». Нет, невозможно! Это было бы слишком ужасно, да и как сохранить это в секрете от того, с кем соприкасаешься ежедневно; задача была бы явно не по силам этому дергунчику, этому шуту Фроулишу.

Вдруг как-то сразу стемнело и похолодало. Фонарик отбрасывал на мокрую дорогу тусклый желтый кружок. Дрожа от холода, Чарлз думал о теплой и светлой комнате, где теперь проводили время Роберт Тарклз и Бетти. Вот она — плата за грех! Он представлял себе мягкие ковры, искусственный камин, имитирующий тепло, и надежное паровое отопление, дающее тепло. Вдруг необъяснимым прыжком он перенесся в Дубовую гостиную «Гранд-отеля». Увидел, как холеный принес и поставил две тоненькие рюмки. Напиться? Надо не меньше двух шиллингов. Деньги. Всюду эта паутина. Нет, тенета, липкие, ловко расставленные. И ты либо паук, с удобством устроившийся посередке или злорадно укрывшийся в засаде, либо муха, жужжащая в цепкой паутине. Он и Фроулиш, конечно, мухи, и Фроулиш, видимо, не возражает против этого. Его же ненависть к пауку органична, неизбывна и когда крылья оторваны и когда паук его пожирает. Нет, классификация не подходит. А кто же Бетти? Паук или муха? И кто, да, кто та девушка в Дубовой гостиной? Неужели у паука такой облик? Неужели он может заставить муху забыть обо всем на свете, кроме него!

Он вспомнил то, что когда-то прочитал о пауках. Иногда в паутину по ошибке попадает оса. Тогда пауку приходится проститься с паутиной. Осу не удержишь, оса — она опасная.

А ведь осы умеют за себя постоять.

У Фроулиша был очередной приступ хандры. Вернувшись, Чарлз застал его на коленях перед керосинкой. Фроулиш медленно, обдуманно, с горечью рвал листы рукописи на длинные полосы. Набрав с полсотни таких полос, он предавал их огню, одну за другой, дожидаясь, пока пламя не лизнет его короткие пальцы. Весь чердак заволокло густым едким дымом.

— Опять вы за свое? — не удержавшись, резко сказал Чарлз, проходя в свой угол. — Сколько раз нужно говорить вам, что так вы устроите пожар!

— А сколько раз, — угрюмо огрызнулся романист, — сколько раз надо объяснять вам, что, зайдя в тупик, я должен вернуться и выяснить, что тормозит вдохновение. А когда я нахожу это препятствие, дым погребального костра — единственный возможный стимул, который может заставить меня перешагнуть через труп.