Перед тем как приступить к описанию встречи в Ленинграде с моими родителями, родственниками и друзьями, моего отдыха в военном санатории, я хочу еще раз с особой настойчивостью повторить, что не был в курсе той работы, которую мне предложили. Честно говоря, я думал, что некоторое время я останусь работать в Москве, а затем выеду на работу за границу, возможно, с прикомандированием к аппарату военного атташе в одной из зарубежных стран. Выбор этой страны, скорее всего, будет зависеть от того, каким языком я в достаточной степени владею. Это означало, что, скорее всего, это будет одна из франко или испано-язычных стран или Германия.

Счастливый и радостный, я начал готовиться к отъезду домой, в Ленинград. Это оказалось тоже непросто. Прежде чем приобрести для себя железнодорожный билет, надо было получить на таможне хранившийся багаж, который, как я уже говорил, был погружен в Гавре на теплоход, когда я должен был вместе с Орловым вернуться на Родину.

Времени у меня оставалось мало, а надо было еще посетить моих родственников и друзей в Москве. Должен признаться, что и это оказалось не совсем просто. В то время в Москве были еще живы три сестры и брат моей матери, также мои двоюродные сестра и брат и друзья. У всех побывать я, безусловно, в оставшиеся дни не мог. Однако своих родственников успел навестить. Дни, проведенные в Москве, послужили для меня в какой-то степени еще одной жизненной школой. Прежде всего, в то время я не считал себя вправе рассказывать о моем участии в национально-революционной войне в Испании. В те годы у нас в Советском Союзе это было не принято. Нелегким был и другой урок. Родственники знакомили меня со своими друзьями, часть из которых, правда, я уже знал. Среди старых и новых знакомых были хорошенькие молодые девушки. Если раньше я не мог даже ухаживать за полюбившимися мне девушками, потому что для этого просто не было времени, то теперь я был занят совершенно другими мыслями. Мне предстояло встретиться с моей матерью и отцом, с другими родственниками. Возникал вопрос: что я могу им рассказать о моей «длительной командировке на Дальний Восток»? Так из Испании я писал в моих письмах. А ведь, получив мой багаж, скрывать его содержание ни от кого не смогу. В то же время по всем привезенным мною вещам было видно, что они приобретены за границей. Но самым тяжелым являлось то, что я не смогу никому рассказать о предстоящей в будущем работе. Нет, не потому, я думал, что будет она связана с нелегальной деятельностью за рубежом, а просто потому, что я и сам о ней ничего подробно не знаю. Я помнил только одно, что Геидин и Бронин рекомендовали мне о состоявшемся между нами разговоре пока никому не говорить. Это относилось даже и к тем товарищам, с которыми я приехал в Москву и которые знали, что Гендин меня оставил у себя в кабинете.

Настал день моего отъезда в Ленинград. О моем прибытии в Москву я сообщил родителям по телефону. Меня с нетерпением ждали.

Родители, сестра с мужем и маленькой дочкой продолжали жить на углу улицы Чайковского и проспекта Чернышевского. Несмотря на то, что квартира была коммунальной, она была очень хорошей. Этот дом когда то принадлежал архитектору, профессору и был построен по его собственному проекту. Сам профессор Чижов вскоре после революции принял новую власть. Он уже давно умер, а его жена и дочь с мужем жили в большой квартире. В нашей квартире было четыре комнаты, одну из них занимали отец и мать, другую, самую большую, – сестра с мужем и дочкой, я – комнату около 20 метров. Все они были изолированными. В четвертой комнате жила небольшая семья. Кстати, несмотря на то, что я во время войны находился на службе в Главразведупре, а мои родные были в блокадные дни эвакуированы, следовательно, на занимаемые комнаты была оформлена бронь, после войны мы лишились нашего жилья, бронь была признана недействительной.

В доме меня многие знали, но привыкли видеть почти всегда в военной форме, а в юношеские годы, когда я учился в школе и работал на заводе, я любил щеголять в юнгштурмовке. И вот вдруг я появился, но всем заграничном и даже в мягкой шляпе. Естественно, мне задавали вопрос, что это значит? И в данном случае я не мог ничего объяснить. Не мог даже сказать, где сейчас продолжаю работать! Это тоже было нелегко.

Не буду подробно останавливаться на проведенном в Ленинграде времени. Все дни были очень насыщены. Наш институт «Интурист» слился за это время с 1-м Ленинградским государственным педагогическим институтом иностранных языков. Я был оформлен студентом IV курса французского факультета. Надо было получить все документы, а также выяснить, что надо сделать, чтобы продлить отпуск, то есть прервать обучение на какой-то срок (мне был предоставлен отпуск до 1 сентября 1939 г.).

Хотелось побывать и в штабе ПВО Кировского района, на заводе, где я работал. Были и интересные встречи с моими старыми друзьями, но я всегда испытывал определенную стесненность, что о моей жизни я ничего не могу рассказать.

Время бежало быстро. Надо было торопиться. Предстояло еще множество дел. Я распаковывал привезенные вещи и рассказывал связанные с ними истории, над которыми очень смеялись мои друзья и родственники. Один из наиболее смешных моментов был связан с приобретенной в Париже кожанкой. Мы почти все покупали пальто из натуральной кожи, так как у нас это было редкостью. Я носил уже много лег пальто, сшитое из кожзаменителя. И вот уже в Москве заметил, что на моем новом пальто нет ни одной пуговицы. Я поинтересовался у таможенника, почему у меня оказались обрезанными все пуговицы? Прежде чем ответить, таможенник показал мне на бочонок, в котором валялось множество подобных моим пуговиц. Только после этого он пояснил, что был получен приказ все пуговицы срезать, так как их поверхность представляет собой сплетение из кожаных полосок, сложенных таким образом, чтобы получилась подлинная фашистская свастика. Я посмотрел на валявшиеся в бочонке пуговицы, приподнял несколько из них, и, честно говоря, мне действительно показалось, что это так. Друзьям я, к сожалению, продемонстрировать эти пуговицы уже не мог.

Отец мой был очень доволен, что я приобрел прекрасный радиоприемник и пишущую машинку. Я не хотел, чтобы кто-либо пользовался машинкой, и закрыл на ключ, имеющийся на футляре замок. Во время войны радиоприемник отец сдал в соответствии с установленным порядком на хранение в районный склад, а после ее окончания и возвращения из эвакуации в Ленинград обратно получить не удалось... он был случайно утерян!

Не могу не вспомнить еще один случай, сохранившийся в памяти. К моменту моего приезда в Ленинграде стояла ранняя осень, было тепло, и сестра с дочкой жили еще на даче в Сестрорецком Курорте. Я решил навестить их и непосредственно на месте вручить маленькой племяннице привезенные для нее подарки – небольшой набор детской одежды. Мне показалось удобнее и ближе к даче выйти на перрон не с той стороны, на которую выходили все пассажиры, а с другой стороны. Я открыл дверь вагона, оказавшуюся не закрытой на замок, и спрыгнул, держа в руках чемодан с детской одеждой. Неожиданно меня задержали дружинники и доставили на станцию, где размещался штаб Комиссии охраны общественного порядка. Действительно, я мог показаться подозрительной личностью. Одетый во все заграничное, с хорошим чемоданом, явно не нашего производства, человек хочет скрыться, а поэтому прыгает с недозволенной стороны из вагона почти на самой границе с Финляндией. В штабе сидела женщина средних лет. Увидев меня, она бросилась ко мне навстречу и громко закричала: «Толя!» Доставившие меня дружинники ничего не могли понять... Она подвела нас к экспозиции, на которой были помещены многие фотографии из истории создания Комиссии охраны общественного порядка (КООП). Среди первых фотографий находилось несколько, на которых был заснят я. Нет, спрыгнув с вагона с другой стороны, я не сократил время моего пребывания у сестры. Здесь, в штабе, я задержался немного и вновь оказался в неудобном положении: не мог о себе рассказать правду. Пришлось многое вспоминать о создании этой организации, о первых годах ее существования, а о себе... И тут мне в голову пришла мысль. Я сказал, что теперь учусь в институте иностранных языков и некоторое время находился на практике за границей по линии Наркомата иностранных дел СССР. Мне поверили, и стало легче на душе, хотя и нелегко, так как всю жизнь выступал против лжи. Поговорив еще некоторое время, мы распрощались и больше никогда уже не встречались.