Без сна и отдыха шел он через сопки, срывался в ущелья, карабкался по обледеневшим скалам, не раз проваливался в запорошенные снегом незамерзшие ручьи. Промокший меховой комбинезон давно превратился в тяжелый ледяной панцирь. И только воля к жизни заставляла летчика идти вперед.

На исходе шестых суток, обмороженный, обессиленный, набрел он на матроса Воспаленные глаза успели разглядеть красную звездочку на шапке-ушанке, и последние силы оставили летчика.

В сознание Захар пришел в военно-морском госпитале города Полярного. Крепкий, натренированный организм, воля летчика и искусство врачей победили смерть, Но отмороженных ног спасти не удалось - часть ступней пришлось ампутировать.

Захара Сорокина эвакуировали в тыл.

Заканчивался второй месяц моего лечения. В один из дней я вышел на улицу. Полной грудью глотнул морозного воздуха и почувствовал, что сил прибавляется. Ходил долго. Сильно натрудил ногу. Ночью спал плохо. Проснулся - повязка мокрая.

Пришла сестра. Она разбинтовала ногу, осмотрела рану и обрадовалась.

- Теперь пойдете на поправку. Смотрите, почему рана не затягивалась. Сестра показала небольшой серый комочек. Это была вата из моих брюк, занесенная в бедро осколком снаряда.

Дней через пять рану затянуло. Настроение поднялось. Отпросился у врача. Очень уж хотелось побывать на аэродроме.

Попал я к друзьям и возвращаться в госпиталь уже не захотелось, попросил разрешения у Сафонова остаться в эскадрилье.

- А как нога?

- Нога? Ничего, товарищ командир, заживает... Видите, уже хожу.

- Вижу... Только с помощником. - Сафонов показал глазами на палку в моей руке.

- Это, товарищ командир, на всякий случай. Для страховки. Или от кого отбиваться.

- Не от врачей ли, случайно? - пошутил Сафонов.

- Что вы! Врачи - народ исключительный.

- В общем, все ясно. Летать хочешь?

- Очень хочу! Скучаю, нет сил.

- А не сделаешь себе хуже?

- Нет, рана уже затянулась!

- Ну, смотри. Скажешь комэску о моем разрешении допустить к боевому дежурству. Не забудь позвонить в госпиталь. А то устроят шум...

- Есть, товарищ командир, доложить комэску и позвонить в госпиталь, не помня себя от радости, одним духом проговорил я.

- Желаю успехов!

Через три дня я уже выполнял боевое задание.

4 марта наш воздушный разведчик, пролетев по тылам противника, заснял на пленку несколько крупных объектов. Оказалось, что почти вся восточная! окраина аэродрома Луастари забита бомбардировщиками и истребителями.

Гитлеровцы готовились к новому наступлению.

Командующий Северным флотом вице-адмирал А. Г. Головко приказал военно-воздушным силам нанести удар по аэродрому Луастари.

Выполнение этой задачи поручили истребителям. Борис Феоктистович Сафонов создал три группы, по шесть самолетов в каждой.

Летчикам шестерки капитана Алагурова надлежало ударить по фашистским самолетам. А на случай если начнут мешать вражеские зенитчики, "успокаивать" их должна была вторая группа капитана Родина, куда входил и я. Третьей группе - отражать атаки истребителей.

Взлетели быстро, как по тревоге. Собрались на маршруте и, не теряя ни минуты, понеслись на запад в стремительном, захватывающем дух бреющем полете.

Для успеха штурмового удара требовалось самым тщательным образом соблюдать маскировку. Летели мы так низко, что порой казалось, будто быстро вращающиеся воздушные винты рубят сверкающий искрами целинный снег, обильно засыпавший ущелья и сопки.

К аэродрому Луастари, окруженному почти со всех сторон высокими соснами, мы выскочили неожиданно для фашистов. Даже дежурные истребители не успели подняться в воздух. Правда, один из них решился было взлететь, но его тут же пригвоздил к земле кто-то, из нашей штурмующей шестерки.

Истребители Алагурова пронеслись вдоль восточной стоянки аэродрома, в упор расстреливая вражеские машины. Мы очень хорошо видели, как реактивные снаряды крошили в куски "юнкерсов" и "мессершмиттов". Неожиданный налет парализовал зенитчиков - автоматы и пулеметы молчали.

Штурмовка подходила к концу. Капитан Алагуров подал по радио команду:

- Домой!

Мне стало обидно: ухожу, увозя обратно почти весь боекомплект. И вдруг я увидел в лесу два уцелевших "юнкерса" и капонир с "мессершмиттом". Все дальнейшее произошло исключительно быстро. Я спикировал. Поймал в прицел самолеты, выпустил в каждого по одному реактивному снаряду.

Когда приземлился на своем аэродроме и вылез из кабины, к моему самолету подошли начальник Военно-воздушных сил Военно-Морского Флота генерал-лейтенант С. Ф. Жаворонков, командующий ВВС Северного флота генерал-майор А. А. Кузнецов и командир полка Б. Ф. Сафонов.

Я смутился. Жаворонков, очевидно, понял мое состояние. Он улыбнулся и спросил:

- А, это тот самый летчик, который сбивает свои самолеты? Вернулись с задания?

- Так точно, товарищ генерал!

- А какое у вас было задание?

Я ответил и рассказал, как при отходе расстрелял два "юнкерса" и один "мессершмитт".

И тут же подумал: "Сейчас будет нагоняй за такую инициативу".

А генерал, вдруг перейдя на официальный тон, сказал:

- Правильно поступили. Зачем зря возить снаряды, если можно нанести урон врагу.

Начальник ВВС попросил подробно рассказать, где находились разбитые самолеты врага. Воспользовавшись "подручным материалом" - снегом, я вмиг вычертил вражеский аэродром и показал место штурмовки.

Заканчивая разговор, генерал Жаворонков вдруг спросил:

- Вы что-нибудь знаете о своем брате?

- Нет, товарищ генерал. Как началась война, переписка с ним оборвалась. Не знаю, где он и что с ним...

- Ваш брат воюет на Балтике. Отличный летчик. Блестяще выполняет все боевые задания. Он - лучший воздушный разведчик Балтики.

...Через два часа мы снова полетели на штурмовку того же аэродрома Луастари. Нас встретили 36 "мессеров". Бой был жестоким. Мы сбили пять самолетов противника, но и нас фашисты не пощадили. Они подбили четыре истребителя. Трем нашим летчикам удалось выйти из схватки и спастись, а вот истребитель моего друга Алеши Шведова упал в пяти километрах восточнее аэродрома Луастари, на территории врага. Сбит Алексей был не по собственной оплошности: самолетом он закрыл от врага молодого, неопытного летчика сержанта Савина.

Шведова считали погибшим, и все очень остро переживали невозвратимую утрату. Для меня гибель Алеши была особенно тяжела.

Совместная служба в военной школе морских летчиков сделала нас хорошими товарищами. Наша дружба особенно окрепла в последние два года - перед войной, тогда мы были в одной эскадрилье. Летали много, соревнуясь, кто больше сделает полетов с курсантами и лучше выполнит учебные задания. "Противниками" оставались только за шахматами и на спортивных площадках. А когда выпускали очередной номер эскадрильской газеты или стартовки на злобу дня, действовали душа в душу. Алеша, художник-самоучка редкостного дарования, хорошо помогал мне, редактору.

С крупными чертами лица, припухлыми губами и чуть-чуть вздернутым носом, Алексей Шведов с первого взгляда вызывал симпатию окружающих. К этому располагали его карие глаза, в которых было много доброты и какой-то затаенной грусти. От природы наделенный силой, Алеша старался ее не показывать, хотя любой рукой мог легко смять железную подкову.

Застенчивый и добродушный, Алеша казался медлительным на земле, зато в воздухе становился неузнаваемым, летал без устали.

Алеша очень любил жизнь, людей, природу. Незадолго до войны он встретил достойную себе девушку Аню. Они поженились, родилась девочка. Но их счастье оказалось недолгим. Война разлучила Алешу и Аню.

На фронте Алексей Шведов меньше чем за полгода прошел должностной путь от рядового пилота-истребителя до командира эскадрильи.