"Успел, гад! Наверное, попал в мотор!" - пронеслась мысль.

Стремительный поток ветра сдул со стекла антифриз. Стекло снова стало прозрачным. Мотор работал нормально. Напрасно я носился над облаками, пикировал, набирал высоту - "ягуар" исчез.

"Или завалился, или удрал", - решил я.

Посадив самолет на аэродром, подрулил к капониру, и техник кинулся ко мне с расспросами:

- Товарищ командир, стреляли?!

- Стрелял!

- В кого?

- - В "сто десятого".

- И как?

- Думаю, далеко не уйдет... Завалится.

- С победой вас, товарищ командир, да еще с ночной!

И не успев ответить на поздравление, услышал знакомый голос заместителя командира эскадрильи капитана Родина. Подбежав к моему самолету, он обрушился на меня на высокой, взвизгивающей ноте:

- Кого сбил?!

- Как кого? - еще находясь под впечатлением боя, ответил я. - "Сто десятого", "мессера".

- Посмотри... какого "мессера" сбил, - ругаясь, крикнул Родин.

В это время для очередного истребителя, заходящего на посадку, включили прожектор. Его луч осветил все поле и западную кромку аэродрома. У самого обрыва лежал прямо на фюзеляже с погнутыми винтами двухмоторный двухкилевой самолет, но это был не "мессершмитт", а наш пикировщик "Петляков-2".

Я почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, беспомощно открыл рот и глотал морозный воздух.

- А экипаж? Людей не побил?..

- Твое счастье... Люди целы... - буркнул немного успокоившийся капитан и приказал: - На командный пункт!

Опустив голову, я медленно поплелся. Следом шел капитан Родин, продолжая "драить" меня.

- Стой! Кто идет?

От неожиданного окрика часового, не видимого в темноте, я вздрогнул и остановился.

- Капитан Родин с подчиненным! - последовал за моей спиной ответ.

- Проходите!..

Я не мог двинуться с места, будто подошвы примерзли к снегу.

- Ну чего остановился? Поднимайся! - словно кнутом, подхлестнул резкий голос капитана.

Подойдя к двери КП, как слепой, стал ощупывать ее в поисках ручки. Нашел... Потянул на себя.

Дверь открылась. В лицо, словно магниевой вспышкой, брызнул яркий электрический свет.

Волнение росло. "Как встречусь сейчас с командиром полка, как посмотрю в глаза Сафонову?"

Перешагнув невысокий порог, я увидел командира. На нем был темно-синий китель с тремя орденами и золотой звездочкой Героя. Глаза наши встретились.

Взгляд Бориса Феоктистовича выражал скорее сочувствие, чем гнев, а я, убитый несчастьем, вместо положенного уставного доклада, стоял и молчал...

Наше молчание прервал резкий голос капитана Родина.

- Товарищ гвардии майор! По вашему приказанию...

Сафонов не дал ему закончить. Кивнув чуть головой, спокойно сказал:

- Здесь командующий ВВС.

Капитан Родин хотел было рапортовать командующему, но тот быстро поднялся с кресла и коротко бросил:

- Сафонов, передайте дело в трибунал. Судить... Как врага!..

Меня будто обухом оглушило. И вдруг, нарушая субординацию, я не сдержался и бросил:

- Вы... Вы не имеете права называть меня врагом. Я никогда не был им и не стану.

- Что?! Вас предупреждали о полете "Пе-2"?

- Нет!

- Как нет?!

- Товарищ командующий, если не верите, можете спросить техника. Он все время был в капонире и не отходил от самолета.

- А радио? Вам передавали...

- Не слышал.

- Товарищ командующий! - спокойно, как будто ничего не случилось, обратился к нему Сафонов. - Разрешите?

- Пожалуйста.

- Произошло большое несчастье. Думаю, вина не только старшего лейтенанта. Я просил бы вас назначить расследование.

- Хорошо! А летчика - под арест!..

Когда командующий покинул КП, капитан Родин разоружил меня. Отобрал пистолет, финский нож с ремнем. Обыскал карманы. Извлек документы. Вызвал конвоира и приказал сопроводить на гауптвахту.

Все походило на кошмарный сон. За свою летную жизнь я впервые покидал аэродром в сопровождении необычного попутчика. Я шел, а сзади одноглазо смотрел мне в спину ствол автомата.

Не думал, что придется так шагать...

На гауптвахте меня посадили в одиночку. Голые стены, маленькое, почти у потолка, зарешеченное оконце. Деревянный топчан. Глухая дверь с крошечным отверстием на уровне глаз. Под сетчатым колпачком тускло светит небольшая электрическая лампочка.

Спустя несколько часов в сопровождении конвоира меня вывели на улицу.

Ночь была темная. Порывистый ветер со снегом, рвавшийся с Кольского залива, затруднял движение, чуть ли не валил с ног.

Я не знал, куда идти. Голос конвоира заглушался воем ветра. Вдруг ствол автомата толкнул меня в спину. Я пошел. Затем конвоир постучал автоматом по правой моей руке. Значит - вправо... Автомат стучал по левой руке...

Согнувшись под леденящим ветром, я добрел до знакомого каменного дома. Конвоир препроводил меня в кабинет следователя.

За письменным столом, освещенным только настольной лампой, сидел, склонившись над бумагами, пожилой майор с очень усталым лицом и гладко зачесанными седыми волосами.

Я остановился в двух - трех шагах, не зная, как себя вести.

- Товарищ старший лейтенант, - вдруг неожиданно произнес следователь, не отрывая взгляда от бумаг, - прошу садиться.

Меня несколько удивила такая форма обращения. А майор, подняв голову и глядя из темноты, тихо и мягко повторил:

- Почему не садитесь, старший лейтенант? Садитесь! Так будет удобнее. Да и разговор, предполагаю, не пятиминутный... Садитесь!

На все вопросы я дал исчерпывающие ответы, Предупреждали ли меня о полете "Пе-2", откуда и каким курсом летел пикировщик в момент обнаружения? Отвечал ли экипаж "Пе-2" на мои позывные? В каком положении и над каким местом я атаковал его? И, наконец, почему не работала у меня рация - вернее, как случилось, что она оказалась выключенной?

Вот тут я задумался. Хорошо помнилось, что включал ее перед вылетом, но почему же она не работала?..

Меня осенило. Обрадовавшись, я ухватился за свою догадку, как хватается утопающий за соломинку. Командный прибор рации укреплен перед секторами, управляющими мотором. На его верхней крышке - маленький рычажок включения. При даче газа мотору я мог его зацепить и выключить.

Наш трехчасовой разговор закончился.

- Не могу не верить вам, Сергей Георгиевич, - сказал в заключение майор, - но нужно все проверить, а пока особенно не волнуйтесь. Разберемся.

Прошло трое суток одиночного заключения. Меня никуда не вызывали.

Наконец наступил четвертый день. Снова в сопровождении конвоира я вышел на улицу. Было светло. Стояла удивительно хорошая, безветренная погода с легким морозцем. Безоблачное небо светилось синевой. Сверкающий, искристый снег, обильно заваливший улицы и крыши домов, скрипел под ногами

Мы шли к центру города.

- Друг, не веди по улицам, здесь многие знают меня, я не хотел бы с ними встречаться. Если можешь, проведи через сопки... - попросил я конвоира.

Конвоир, молодой белобрысый паренек, только что начавший службу, неожиданно спросил:

- А вы не убежите?

Меня рассмешил вопрос наивного паренька, и я успокоил его.

- Дорогой мой! Бежать мне не от кого и некуда. Провинился - отвечать должен. Веди и не беспокойся. Солдат смутился.

- Не подумайте, что хотел обидеть. Пойдемте. Мы карабкались по кручам заснеженных сопок, когда солдат вдруг обратился ко мне:

- Вы летчик?

- Да.

- И сбили свой самолет?

- Да.

- А как же это с вами такое случилось?

- Сам не пойму. Вот уже четвертые сутки ломаю голову.

- Я слышал, вас защищал командир...

- Сафонов? Он очень хороший человек.

Если бы кто и увидел нас в тот момент мирно беседующими, никогда не подумал бы, что идут арестованный и конвоир.