Ханс Кристиан с жадностью слушал про то, как много лет назад с церкви сорвался огромный колокол, пролетел по воздуху и упал в реку. Потому это место и называется Колокольный омут. Как раз там живет и старик водяной, который любит заманивать к себе людей. Иной раз можно услышать звон колокола, доносящийся из воды, особенно если в городе кто-нибудь должен умереть. А под развалинами старой церкви есть подземный ход, и он тянется до самого холма Монахинь. Ночами кто-то бродит по подземелью и стучится в окованную железом дверь, выходящую наружу. Ну, а блуждающие огоньки на холме Монахинь и на Монастырском болоте — это грешные монашеские души, которым нет покоя после смерти. Если человек родился в воскресенье, то он может их увидеть при встрече, а обыкновенные люди видят только огонек.

— Помнишь старый дом на углу городской площади? — спрашивала старая Иоганна. — Там когда-то жил Оле Багер, и он был такой богач, что сам король брал у него взаймы. Он посылал за море свои корабли, и они возвращались полные всяким добром. Только раз как-то Оле в гневе избил девочку-служанку. Тогда ее мать пришла к нему с чашей воды, где плавали ореховые скорлупки, подула на воду — и все скорлупки перевернулись. «То же будет и с твоими кораблями», — сказала старуха. И вправду, все корабли потонули в море. Так он был наказан за свою жестокость. А вот есть такое имение Глоруп недалеко от города, так тамошний злой хозяин вот уже сотни две лет после смерти разъезжает по ночам в черной карете на черных лошадях, и сам он черный как уголь, только глаза горят!

Сердце замирало у Ханса Кристиана от таких рассказов, но все-таки он готов был слушать еще и еще. Жаль, что старой Иоганне приходилось, наконец, отправляться домой.

Подошло рождество, но дома не было на этот раз ни елочки, ни печеных яблок, ни сладкого риса, не говоря уже о жареном гусе.

Закутавшись потеплее, Ханс Кристиан пробежался вечером по улицам города. Деревянные башмаки звонко стучали по обледенелым камням, изо рта шел пар.

Дуя на зябнущие руки, он заглядывал в ярко освещенные окна особняков: там в дрожащем свете свечей пестрели и сверкали нарядные елки, вокруг них прыгали дети, а на столах стояли всякие вкусные вещи. Вот если бы гусь соскочил с блюда и вперевалку побежал прямо на улицу, к Хансу Кристиану… Но гусь спокойно оставался на своем месте, не подавая признаков жизни, а мороз крепчал, так что пришлось поторопиться домой, пока нос не побелел.

Несколько дней спустя он сидел дома и думал о рождественских подарках: если их хорошенько представить себе, то это будет почти как на самом деле!

На лестнице послышались шаги, и в комнату вошел какой-то солдат, худой как щепка, с измученным лицом. Он уставился на мальчика рассеянным тяжелым взглядом, потом слабо улыбнулся и кивнул головой:

— А, малыш, это ты… Как же ты вырос!

В звуках хриплого слабого голоса было что-то очень знакомое. Мальчик застыл на месте, всматриваясь.

— Что, не узнал? — с горечью спросил сапожник, тяжело опускаясь на табурет. — Видно, хорош я стал, лучше некуда…

Только теперь Ханс Кристиан окончательно понял, что это отец. Господи, почему же он так изменился?

— Да что обо мне говорить, расскажи лучше, как у вас тут дела, — отмахнулся отец от расспросов.

И Ханс Кристиан рассказывал и про свой театр, и про мышей, и про старую Иоганну, а потом пришла мать, пошли слезы, расспросы и восклицания, мальчика послали за бабушкой, начали заглядывать соседки.

— Слава богу, слава богу! — повторяла мать, но тут же заливалась слезами. — И на что же ты похож — краше в гроб кладут!

— Будет тебе, Мария, — останавливала ее бабушка, — радуйся, что вернулся живой, ведь под пулями был!

— Даже и под пулями побывать не пришлось!.. — сумрачно отозвался Андерсен и, махнув рукой, закашлялся.

Невезение не покинуло его и в чужих краях: все это время он переносил грязь и холод, утомительные ночные переходы, скверную пищу, духоту и вонь казарм совершенно зря. Их полк застрял в Гольштейне и ни разу не участвовал в сражениях. А потом принц Фредерик заключил мир, и солдат отправили по домам. Мечта об офицерских эполетах лопнула как мыльный пузырь, осталось только вконец расстроенное здоровье.

Опять они были в своей комнате и вечером сидели за столом все вместе, опять с утра Ханса Кристиана будил стук сапожного молотка. Но удары его были теперь неровными и прерывистыми: у отца дрожали руки, и он быстро уставал.

— Не отчаивайся, Ханс, будешь побольше есть, тебе полегчает! — повторяла ему Мария.

— Где там полегчает!.. Скоро совсем стану калекой и не смогу работать.

— И то не беда! У меня силы хватит поработать за двоих, а там и малыш подрастет, начнет помогать.

Она обегала всех оденсейских знахарок и каждый день надеялась на новое целебное средство.

— Глупости все это! — тоскливо сказал однажды сапожник. — Эти старухи только и норовят из тебя последние гроши вытянуть, а что толку? Все равно моя песенка спета. Да и поскорей бы уж, а то и тебе лишние заботы, и мне мученье…

— Нельзя так говорить, Ханс, это грех! — огорчилась Мария. — Бог лучше нас знает, что делает. А если кто страдает на земле, тот попадает в царствие небесное.

— Кто тебе это сказал, Мария? — резко спросил Андерсен.

— Как это кто? — растерялась Мария.

— Да, вот кто? Уж не тот ли прыщавый семинарист, племянничек бургомистра, который когда-то нашептывал тебе любезности и предлагал деньги, чтоб ты с ним согрешила? А ведь этот подлец стал пастором! Так, может, он тебе и объяснил про грехи и про царствие небесное?

Ханс Кристиан краем уха услышал этот разговор, но истолковал его по-своему: отец сердится за то, что племянник бургомистра ухаживал за матерью. Ну, а раз ухаживал, значит, ясное дело, хотел жениться… Подумать только, они бы жили тогда в бургомистровом особняке, вот чудно! Но раз мать не вышла за этого племянника, стало быть, отца она любила больше, тогда чего же ему сердиться? Наверно, все это потому, что он больной…

— Что случилось с отцом, почему он вернулся такой желтый и худой? — спросил мальчик однажды у старой Иоганны, которая всегда охотно отвечала на его вопросы. Она не затруднилась объяснить дело и на этот раз:

— Твоего отца высушило зелье! Помнишь, осенью мать ходила к гадалке? Ну, так вот: гадалка по кофейной гуще узнала, что твой отец жив и находится далеко, в чужом городе. Тут она и уговорила твою мать заварить зелье, которое вернет его домой. Много чего в такое зелье кладется — и мох с крыши родного дома и даже листок из молитвенника, — а когда оно закипит в горшке, то должно уже кипеть не переставая. И тогда на человека, где бы он ни был, находит тоска по родному дому. Нет ему покоя, день и ночь он спешит через горы и реки, не разбирая дороги. Ни дождь, ни буря его не могут остановить. Понятное дело, после такого пути не скоро оправишься.

Это объяснение вполне убедило Ханса Кристиана. Так же думала и мать: он слышал, как она говорила тетке Катрине, что никогда бы не согласилась заваривать зелье, если б знала, как оно подействует. Только отец сказал, что все это бабьи россказни и заболел он от плохой жизни, а вернулся потому, что Дания заключила с неприятелем мир.

Но отец ведь вообще ничему такому не верил и даже дьявола не боялся. А Ханса Кристиана страхи обступали со всех сторон. Он удивлялся, как это все другие слушают страшные рассказы, ахают, ужасаются, а потом ходят себе как ни в чем не бывало. Для него же все слышанное оживало с удивительной яркостью.

Проходя мимо старой церкви, он зажмуривал глаза: ему казалось, что оттуда выглядывает бледный окровавленный король Кнуд, в незапамятные времена убитый у алтаря врагами. За кладбищенской оградой что-то белело в темноте — скорее всего привидения. Но хуже всего было, когда мать посылала его вечерами в соседнюю деревеньку за парным молоком. По дороге, обсаженной высокими каштанами, через мост, мимо леса, мимо холма Монахинь — и вот уже домики с резными красными ставнями выглядывают из-за кустов бузины и шиповника. Но на обратном пути становилось темно, направо и налево — на холме Монахинь и на Монастырском болоте — зажигались страшные блуждающие огоньки. Правда, он родился не в воскресенье, но кто знает, а вдруг все-таки ему встретится призрак черного монаха с книгой в руке и уставится на него пронизывающими глазами?.. Расплескивая молоко, он мчался, не переводя дыхания, и только перейдя мост, немного успокаивался: говорят, что привидения не могут переходить через реку!