Курт встряхнул головой, выпрямившись в седле и устремив взор вперед, на первый домик Таннендорфа, появившийся из-за поворота. Все это игра воображения, мысленно четко проговаривая каждое слово, возразил он сам себе. Во-первых, никто не посмеет поднять на него руку; и репутация, на которую временами он так пенял, играет в этом роль не последнюю. Во-вторых, ни одно нападение на следователя, даже не закончившееся смертью оного, за последние тридцать лет не осталось ни нераскрытым, ни безнаказанным – и карали за такое безжалостно, в самом страшном смысле этого слова. Этого не скрывали, об этом не умалчивали – об этом рассказывали знакомым и друзьям, между делом соседу по столу в трактире, не препятствуя слухам расходиться в народе. Об этом должен знать каждый: покушение на члена Конгрегации или хотя бы посягательство на его здоровье – crimen excepta, преступление среди преступлений, преступление чрезвычайное.
Оставалось надеяться, что местные хотя бы слышали об этом, кисло подумал он, припомнив любимую фразу наставника в боевом искусстве: «Оружие – твой друг. Правда, оно об этом не знает». Сейчас друг на левом боку и в самом деле подбадривал слабо; невзирая на все доводы в пользу своей безопасности, Курт вынужден был признать – единственное, в чем можно не сомневаться, так это в том, что его убийц в конце концов развеют в чистом поле…
– Ну, вот я и дома, – прервал его раздумья вздох священника, и Курт так и не понял, чего было больше в этом вздохе – облегчения или тоскливости.
Он бросил взгляд вперед, куда уходили два ряда невысоких каменных домиков, вправо, где у самой окраины сонно копались две неприлично упитанных свиньи, налево, где вилась в траве тропинка, судя по всему, к реке, и невпопад вспомнил о том, что свиньи дня за четыре съедают брошенный в загон труп начисто, даже с костями, а реки предгорий с их течением могут унести тело так далеко, что, когда его выловят, опознание станет возможным только по особым приметам…
– Добрый день, отец Андреас! – выдернул его из сумрачного оцепенения чей-то крик; Курт обернулся на голос. У второго домика с краю, опираясь о мотыгу одной рукой и об ограду другой, стоял дюжий молодой мужик, косясь в его сторону настороженно и неприветливо. Курт выпрямился еще больше и медленно, словно в рассеянности, отвел взгляд в сторону. – С возвращением!
Священник что-то ответил, потом спросил, но Курт вслушиваться не стал, продолжая осматриваться.
Улица, по которой они ехали, через несколько домов пересекалась с другой такой же, образуя перекрестье с традиционным колодцем в центре, – уже отсюда было видно огромное темное пятно мокрой земли вокруг него. Двое мальчишек, повиснув на краю каменного мешка, увлеченно орали вниз, прислушиваясь к эху; тут же беседовали четыре женщины, поставив на землю наполненные ведра; время от времени одна из них хватала мальчишек за шиворот, стаскивая с низкой кладки колодца, и снова возвращалась к разговору.
– Это Каспар, у него замечательное пиво, – услышал Курт и обернулся к священнику, непонимающе подняв брови. Тот пояснил: – Человек, который сейчас поздоровался с нами…
– С вами, – многозначительно поправил майстер инквизитор; отец Андреас смущенно передернул плечами:
– Вас ведь тут пока не знают, брат Игнациус.
Все верно, подумал он, но когда узнают – как будут себя вести? Не станут ли, завидя, переходить на другую сторону дороги?.. Хотя, при ширине здешних улиц, это не спасение…
– Собственно, – продолжал между тем священник, – пиво здесь варят все, и все – неплохое, но Каспар в этом большой знаток. Ну, знаете, семейные секреты…
«О которых лучше иногда не спрашивать», – договорил Курт про себя. А то ведь могут и рассказать. После чего надолго отпадет желание пить особенные сорта по семейному рецепту; жучки, которые обязательно должны падать в котел с дерева октябрьской ночью, были не самой неаппетитной подробностью, которую ему однажды удалось выведать у одного такого хранителя семейных тайн пивоварения…
– Доброго дня… – донеслось нестройным хором от колодца, и Курт снова ощутил на себе взгляды – заинтересованные, но настороженные. Мальчишки перестали оглушать колодец и уставились на приезжего в упор.
Отец Андреас приостановился, поздоровавшись с каждой из женщин; кажется, он говорил правду, сетуя на то, что односельчане откровенно игнорируют своего священника – по пути до колодца его видели еще человек десять, и проходящих мимо, и занятых чем-то у своих домов, – но поздоровались только пивовар и эти женщины. Святой отец же, кажется, с радостью хватался за каждого, кто хоть чуть обращал на него внимание, и в ответ на пожелания доброго дня заводил разговор, выспрашивая о жизни, здоровье, детях и хозяйстве.
Мальчишкам, похоже, надоело рассматривать гостя и слушать о здоровье соседской овцы; отвернувшись от взрослых, они снова повисли на краю колодца и гикнули вниз хором. Настоятельский жеребец, дернув ушами, испуганно фыркнул и отпрянул, припав на задние ноги; едва не вылетев из седла самым позорным образом, Курт схватился за поводья так, что свело пальцы, задрав морду коня к небу и чувствуя, что заваливается на бок. С величайшим трудом удержав поднявшегося на дыбы жеребца, он тяжело выдохнул, благодаря всех святых за то, что начало первого дела не ознаменовалось валянием майстера инквизитора в грязи на глазах у крестьян, и, не сдержавшись, буркнул нечто из такого простонародного диалекта, что одна из женщин порозовела, а мальчишки уставились на него снова – с изумлением и едва ли не почтением. Отец Андреас вспыхнул, заозиравшись вокруг, и абсолютно не к месту пояснил присутствующим:
– Жеребчик-то отца настоятеля… пуглив безмерно…
Обустройство на новом месте явно начиналось неладно; чувствуя себя, как голый посреди городской площади, Курт решительно развернулся и двинулся от колодца прочь; он понятия не имел, куда ведет улица справа, но был уверен, что священник сию же секунду догонит его и доложит об этом. Он не ошибся: позади прозвучало торопливое прощание, семенящее чмоканье ослиных копыт в мокрой земле, и голос отца Андреаса за плечом сообщил:
– Если по этой улочке до конца, брат Игнациус, там как раз наша церквушка, а подле нее и мой дом, в котором, пусть и без особых роскошеств, что поделаешь, но от всей души счастлив буду вас устроить…
Что такое гостеприимство священства на вверенном ему участке работы, Курт уже познал на практике; представив себе утро за утром, начинающиеся с наблюдения услужливо-понурой физиономии несчастного священника, он передернул плечами. Увольте…
К тому же для ведения расследования главное – возможность уединиться, не призывая назойливого хозяина, каковым отец Андреас обязательно и окажется, не беспокоить гостя до обеда либо ужина; к прочему, само понятие «гость» подразумевает некоторую несвободу в словах и действиях, диктуемую если не писаными правилами, то различными негласными нормами общения.
– Ведь вы говорили, в Таннендорфе имеется трактир, отец Андреас? – возразил он. – Не хочу вас стеснять. К тому же, – чуть повысил голос Курт, предваряя бурные возражения священника, чье лицо уже приобрело выражение обиженно-противоречащее, – так мне будет проще общаться с вашими прихожанами.
– Если это важно для дела, то что ж, – сочувствующе закивал святой отец, – я это понимаю… Но нашу церковь вы, я надеюсь, посетите, брат Игнациус?
– Конечно, какие сомнения!.. – искренне удивился Курт. – Так как мне попасть к вашему трактиру?
Пояснения священника были просты и кратки, как улицы Таннендорфа, и у двухэтажного строения, явно знававшего лучшие времена, майстер инквизитор оказался уже минуты через три. Трактирчик был возведен из того же серого камня, что и прочие дома деревеньки, и, похоже, в одно время с ними – в ремесле каменщика Курт не смыслил совершенно, но даже его познаний хватило на то, чтобы увидеть в кладке одну и ту же руку. От домов жителей он отличался лишь высотой да крышей – из хорошей, когда-то ровной черепицы. Судя по наглухо затворенным ставням второго этажа, постояльцев здесь не было и даже не предвиделось. Стало быть, мысленно усмехнулся Курт, услышать «мест нет» здесь не грозит.