— Какой инквизитор? Куда бежать? Зачем?

— Бежать быстрей, — накинулся на Пьера Анри.

Пьер перевёл взгляд на Мигеля.

— Да-да, там внизу инквизитор, — подтвердил Мигель. — Ищут… еретика какого-то.

— Так. Вот и дождались, — Пьер быстро встал с кровати и прошёлся по комнате.

Сразу в голове мелькнула мысль: «И за что мне эта напасть?». Выходило так, что он становился соучастником Анри. И теперь они, как говорится, «в одной упряжке».

Анри напряжённо наблюдал за ним.

— Ты со мной? — осторожно спросил он.

— А у меня есть другой выход? — вопросом на вопрос ответил Пьер.

Парень следил за их диалогом. Он всё сразу понял.

— Сколько их всего? — спросил Анри у Мигеля.

— Инквизитор и два стражника.

— Всего трое. Справимся? — Анри испытующе смотрел на Пьера.

— Ты хочешь их всех убить? — удивился Пьер. — Наверно, излишне говорить, что за смерть инквизитора тебя сожгут на костре?

— Какая разница?

— Тебе, может, и никакой, а мне совсем не хочется гореть в пламени.

— Значит, ты не со мной. Ну тогда давай, иди, сдавай меня этому дьяволу в сутане, — озлобился Анри.

Пьер не обратил внимания на этот выпад, а обратился к мальчишке:

— Послушай, Мигель, куда выходит это окно?

— К сараю. Но это же высоко.

— Ничего. Постараемся не переломать себе ноги. Правда, приятель?

И Пьер подмигнул Анри. Тот растерянно пожал плечами. Вынув из кошелька три солида, Пьер протянул их Мигелю.

— Слушай, парень, можешь незаметно отвязать нашего коня и подвести поближе к окну?

— Да, сеньор. Стражники все в доме. Дождь-то какой. На улице никого нет. Это нетрудно будет сделать.

— Ну, иди. Поторопись.

Мигель тихо спустился вниз. У печи на специальной палке сушились плащи инквизитора и крестоносцев. А сами они, придвинувшись почти к самому огню, что-то громко говорили хозяину. Мальчишка быстро прошмыгнул через комнату.

Вскоре на улице раздался шум. Инквизитор вскочил с места, за ним стража, и все опрометью бросились за дверь. Хозяин дома выскочил следом.

— Держи их! — завопил инквизитор.

Пьер запрыгнул на лошадь и, придерживая Ворчуна, крикнул Анри:

— Давай, садись!

Но Анри рванулся в другую сторону.

— Ты куда? — Пьер, пришпорив коня, устремился вслед за ним.

Тот за считанные секунды пересёк двор, подбежал к коновязи, у которой стояли три лошади, и судорожно, торопясь, стал распутывать повод одной из них. Тем временем выскочивший во двор стражник, изловчившись, ухватился за стремя Пьера и попытался сбросить его на землю, но тот ловко отпихнул нападавшего ногой. Другой крестоносец, на ходу обнажив меч, бежал к Анри. Де Вилль, заметив его, бросил отвязывать повод и тоже вытащил своё оружие. Завязалась битва.

Пьер не знал, что ему делать. Он в отчаянии кружил на коне по двору. Стражник, пытавшийся сбросить его, уже спешил на помощь второму, забыв про Пьера. Инквизитор что-то истошно кричал, но в драку не лез. Его вопли и звон мечей разносились далеко по округе.

Сражающиеся были уже на середине двора. Пьер, увидев, что крестоносцы вдвоем успешно теснят его приятеля к дому, решительно спрыгнул с коня и бросился на помощь Анри. Краем глаза он заметил промелькнувшего рядом Мигеля, но отвлекаться сейчас было нельзя. Де Вилль явно сдавал свои позиции. К тому же он был ранен в плечо.

Между тем мальчишка метнулся к той лошади, что хотел отвязать Анри, и, пригнувшись, спокойно и быстро освободил её повод. Через мгновение он уже сидел в седле, а ещё через считанные секунды был возле сражавшихся. Друзья сразу сообразили, что делать. Анри под прикрытием Пьера, изловчившись, запрыгнул в седло позади Мигеля, а затем, размахивая мечом, дал возможность и Пьеру вскочить на свою лошадь. Они были спасены. Однако вместо того, чтобы быстрей покинуть двор, Анри вдруг, выхватив у Мигеля повод, сделал круг, поравнялся с инквизитором и всадил ему меч прямо в грудь. Это произошло слишком быстро. Пьер ничего не мог сделать. Удирая на полном скаку, он только в отчаянии подумал: «Какой необдуманный шаг. Мы подписали себе смертный приговор.»

Декабрь 1241 года. Лангедок. Город Тулуза

Всю ночь Рауль не смыкал глаз. Отправив сына в Монсегюр, он молился, чтобы тот благополучно добрался до места. Там Пьер будет под защитой. Крепкие стены замка вынесут любую осаду, если таковая случится.

Монсегюр располагался на крутой высокой скале среди пиренейских отрогов и был практически неприступен. Его можно было назвать государством в государстве, последним приютом для альбигойцев,[14] гонимых католической церковью. Здесь еретики жили свободно, открыто совершая свои службы, слушая поучения известного во всём Лангедоке епископа катаров Бертрана Мартена. Владел Монсегюром Раймонд Перелья, покровитель еретиков. Второй ключевой фигурой в крепости был барон Пьер Роже Мирепуа — жёсткий и воинственный человек, безжалостный к своим врагам. Когда римский папа объявил Лангедок рассадником ереси и бросил полчища крестоносцев на свободный юг, провозгласив при этом, что «имущество и земли по суду праведному будут отданы тем, кто возьмёт на себя труд искоренения еретиков», барон Мирепуа был в первых рядах защитников и отчаянно сражался за свободу родного края. Когда же юг оказался под властью французов и церковных фанатиков, он не прекратил борьбу, участвуя в партизанском движении. Он считал себя вассалом виконтов Безьерских и не признавал над собой более ничьей власти. Даже тот факт, что виконты Безьерские[15] находились в изгнании после поражения в альбигойской войне и их земли уже не принадлежали им, его не смущал. Подчиняться «французским разбойникам» — так он называл новых хозяев южных земель — барон не собирался. Он ненавидел французов, отнявших у свободного юга независимость. Ещё больше он ненавидел инквизиторов и монахов-доминиканцев. Были случаи, когда Пьер Роже Мирепуа, собрав людей, нападал на домены епископов и аббатов. Инквизиторы, в свою очередь, считали барона мятежником, разбойником с большой дороги, ярым еретиком и ненавидели его так же люто, как и Бертрана Мартена. Они были бы рады покончить с Мирепуа, но неприступные стены замка надёжно защищали его и всех тех, кто находился рядом с ним.

Рауль де Брюи имел тесную связь как с Бертраном Мартеном, так и с бароном Мирепуа. Принимая учение катаров, он, тем не менее, был всего лишь простым верующим. Стать «совершенным», то есть получить наивысшую степень посвящения, Рауль не торопился, считая себя не готовым к принятию аскезы. Сейчас ему позволялось многое. Он мог жениться, носить оружие и совершать поступки, неприемлемые для высшего посвящённого. Жизнь же «совершенного» можно было назвать аскетическим подвигом. Они давали обеты целомудрия и нищеты, отрекались от семейных и родственных уз, должны были терпеливо сносить раны и смерть, не поднимая руки в свою защиту. В кодексе «совершенных» запрещалось убивать и проливать кровь не только людей, но и всех животных, кроме гадов (катары считали их вместилищем демонов). Принятие мясной пищи являлось тем же смертным грехом. Совершенный катар скорее умер бы от голода, нежели позволил бы себе вкусить мяса. Четыре раза в год они соблюдали великие сорокадневные посты, три раза в неделю не ели ничего, кроме хлеба и воды. Ведя действительно праведный образ жизни, «совершенные» в глазах простых горожан пользовались безграничным уважением. Они поучали, утешали, наставляли. И одновременно упрекали католицизм за блеск богослужений, театральность обрядов, непомерное богатство служителей Бога, указывая на их корыстолюбие и жадность. Они достаточно жёстко обличали нынешнюю Церковь, называя её великой блудницей, не имеющей права называться христианской. И падение, по их словам, началось со времени папы Сильвестра,[16] которого катары считали Антихристом. Сами же они не признавали пышности, не имели церквей и сходились на молитву везде, где было удобно: в доме, в лесу, на полях. Они не молились на иконы или статуи, говоря при этом, что Христос был прислан освободить людей от идолопоклонства. Молиться на крест, символ распятия Спасителя, они вообще считали кощунством.