Дождь сильно размыл дороги. Кони скользили в грязи копытами. Казалось, ещё один крутой поворот, и они все окажутся на земле, в холодной слякотной жиже. Но этот участок пути пролегал по открытой местности, поэтому они торопились и не сбавляли скорости. Впереди виднелись холмы, усеянные валунами и глыбами. Там можно было укрыться и перевести дух.
Достигнув цели, всадники двинулись шагом. Анри и Мигель ехали впереди, Пьер немного поотстал.
— Послушайте, сеньор, — сказал Мигель, — нам надо остановиться и осмотреть вашу рану.
— Не сейчас, парень. Не волнуйся, со мной всё в порядке. Я подложил платок, и кровь уже не сочится. Рана скользящая.
— И всё же она может быть опасна.
Анри махнул рукой.
— Пустяки.
Вытирая краем плаща мокрое от дождя лицо, он недовольно заметил:
— Господи, неужели Ты не мог придумать другую погоду?
— Господь нам дал не только зиму, но и лето, — с обезоруживающей простотой ответил Мигель, — и оно длится гораздо дольше, чем промозглая зима. Я так думаю, Бог неспроста устроил слякоть и непогодицу. Это чтобы люди могли радоваться лету, как благоденствию. А то если всё время будет лето, то и радоваться нечему.
— Поверь, малыш, радоваться будет чему. Есть много вещей, от которых замирает сердце в упоительном блаженстве. А слякоть — это напоминание людям о вселенском потопе. Смотрите, мол, не становитесь великими грешниками, а то будет с вами то же, что и с первыми людьми.
Пьер, поравнявшись с Анри, проговорил сквозь зубы:
— Это не людям, а тебе напоминание.
Сказав это, он некоторое время ехал молча, глядя перед собой. А затем, уже не сдерживаясь, почти закричал:
— Зачем ты убил инквизитора?
Анри не ответил.
— Я не понимаю тебя, — гневно продолжил Пьер. — Ты сам себе копаешь могилу. Да и мне тоже. Нас будут искать с удвоенной силой, и теперь костра нам не избежать уж точно. И зачем мне Господь послал тебя в спутники?
Анри резко повернулся к нему. Его лицо исказила злоба, в глазах читалось отчаяние и одновременно лютая ненависть. Сдавленным от гнева голосом он произнёс:
— Инквизиторы — это не люди, а слуги дьявола! Ты разве не видишь, Пьер? Посмотри вокруг, настают последние времена. Сбываются предсказания святого Писания о конце света. Друг идёт против друга, христианин против христианина, брат против брата. Вот послушай, что у Матфея сказано, я долго думал над этим, размышлял: «Истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому; остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас; предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят».[37] Или вот ещё: «И тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь».[38] Подумай хорошенько, о наших ведь временах идёт речь. Те лжепророки и есть инквизиторы, да и приспешники их. И чем быстрее и больше мы убьём их, тем скорее очистим землю от этих слуг дьявола.
— Ты безумец, — проговорил Пьер. — Разве сказано в Евангелии, в этой скрижали милосердия, что надо убивать? Вспомни лучше, что сказал Иисус о любви к ближнему. Мы все должны следовать примеру Спасителя, который был кроток и смирен сердцем и который, не отмщая, вынес козни своих врагов. Ты сам уподобляешься инквизиторам и всем тем, кто убийство возвёл в богоугодное дело.
Гнев в глазах Анри погас и сменился печалью.
— Ты прав в одном, — сказал он. — Я безумец. И пусть я умру в этой борьбе, но не позволю слугам дьявола свободно ходить по нашей земле, сея смерть и горе.
Пьер тяжело вздохнул:
— Ты становишься рабом своей ненависти, Анри.
— Ты видел, что сделали с телом моего отца? Они не оставляют в покое даже мёртвых. Тебе не понять моих чувств.
И, пришпорив коня, рванулся вперёд.
Пьер вспомнил своего отца, и сразу сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Какая судьба уготована его родителю? Быть может, его ждёт не менее печальная участь, чем отца Анри. «Может, и прав де Вилль, — подумалось Пьеру. — Последние времена наступают. Живём ведь в постоянном страхе, боимся говорить, боимся даже думать. Друзья предают на каждом шагу».
Он тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. Надо молиться Господу. Возможно, всё образуется, и с его отцом ничего плохого не случится.
Мысли переключились на мальчишку, бежавшего с ними. И зачем этот парень впутался в столь скверную историю? Однако какой молодец! Без него не удалось бы выбраться из ловушки.
Пьер нагнал Анри.
— Эй, Мигель! — крикнул он. — Благодарю тебя за помощь. Ты отважный малый, настоящий рыцарь.
Мигель, услышав лестные слова, покраснел от удовольствия.
— Но печально одно, — добавил Пьер, — теперь и тебе назад дороги нет.
Анри обернулся и бесцветным голосом произнёс:
— Почему бы тебе, Пьер, не поехать другим путём? Со мной будет слишком опасно. Я теперь злейший преступник, а твоего лица, может, крестоносцы и не запомнили в этой суете, да и имя твоё им ни о чём не говорит. Мало ли белокурых юношей в Лангедоке. Вот ещё что. Одежду не забудь сменить. Так, чтоб совсем не признали. Папаша Жиро видел тебя без плаща и, разумеется, разглядел твоё красное дорогое сюрко с золотой застёжкой.
— О себе я как-нибудь сам позабочусь, — ответил Пьер. — И какой дорогой мне идти, сам решу.
Тут Мигель решил вставить слово.
— В этих местах много плохих ущелий. Я знаю. Здесь прячутся разбойники и всякий сброд. Нельзя поодиночке. Надо держаться вместе. Там, дальше, в области Ларагуэ, во владениях Раймонда Альфаро, поспокойнее.
Анри подтвердил:
— Да, это точно. Я слышал, осенью сеньор Альфаро устроил настоящую охоту на разбойников. Всех истребил. Граф Тулузский, поставивший его управлять этими землями, был очень доволен. Говорят ещё, что и инквизиторов он не жалует. Даже доминиканцы с неохотой едут проповедовать в Лорагуэ. Я думаю нам лучше и вправду поехать через земли Альфаро. Завтра доберёмся до Вильфранш-де-Ларагуэ, минуем Авиньонский замок, дальше повернём на юг и дойдём до реки Хере. Там заканчивается Тулузское графство и начинается графство Фуа. Будем двигаться вдоль реки мимо аббатства Вальс. Дойдём до замка Мирепуа. Там тоже более или менее безопасно. Предателей мало. Мирепуа принадлежит барону Пьеру Роже, сейчас он обосновался в Монсегюре, этой неприступной крепости. Инквизиторы рвут и мечут, что не могут добраться до барона. Народ в Мирепуа и его окрестностях так же люто ненавидит инквизиторов, как и их хозяин. Если не будем нигде долго задерживаться, то до Мирепуа доберёмся к завтрашнему вечеру. С Божьей помощью.
— Ты хорошо осведомлён о всех делах в Лангедоке, — уважительно заметил Пьер.
— Мой отец был дружен с бароном, — гордо сказал Анри. — Так вот. От замка Мирепуа мы двинемся к городу Лавланэ. Это недалеко. Городишко этот небольшой, не то что Тулуза, остановимся там на ночлег, передохнём. А от Лавланэ до Монсегюра рукой подать.
Пьер покачал головой и с сомнением произнёс:
— Не думаю, что нужно идти в Монсегюр через Лавланэ. Слишком пугливый там народ. Сражавшиеся против крестоносцев или подозревавшиеся в ереси нашли убежище в ближайших замках — Монсегюр, Перелья, Рокафиссада, Лордат, Каламэ. Ну, а те, кто остался в Лавланэ, бояться крестоносцев до смерти. Говорят, доминиканцы теперь любят захаживать туда, принимают их там дружелюбно. Безопаснее будет идти от Мирепуа чуть западнее, к реке Арьеж. Добраться до замка Рокафиссада, там горные ущелья, много гротов, где в случае чего можно укрыться. А оттуда до Монсегюра рукой подать.
— И ты, Пьер, не хуже моего разбираешься в обстановке, — заметил Анри. — Тебе ведь надо в город Фуа? А Фуа как раз стоит на реке Арьеж. Хочешь, чтобы мы тебя проводили? И всего-то придётся сделать небольшой крюк.