Посетил своего старого знакомого Агеича. Старик имел I группу инвалидности, и неотъемлемой частью его тела стало кресло-каталка с механическим ручным приводом, придуманным самим хозяином. И вообще, Агеич мастер был на все руки. Всегда в доме все делал сам, и широта его познаний и творений поражала. И секретные запоры дверей, и сигнализация окон, и механические приводы сантехузлов и кранов, и многое другое - все в доме создал он своими золотыми, крепкими, как балки руками. Когда-то Агеич и Никита ездили на рыбалку (тогда еще жив был дед). Агеич и дед Никиты дружили много лет, пока их не разлучила смерть второго.

Теперь парень приходил редко к седовласому сухому старичку, мирно похрапывающему в кресле на колесах. И надо признаться, очень редко. И за это Топоркову было стыдно.

Вот и в этот раз Никита, закупив провизии и 'Беломора', побывал у добродушного знакомого. После долгих, честно говоря, нудноватых разговоров Никита перешел к главному, зачем по сути дела и явился сюда:

- Агеич, дорогой, мне штучку одну надо сделать. Ты бы не помог?

- А что надо, сынок? Все сделаю, что захочешь! - отозвался бодро и заинтересованно старичок.

- Я могу набросать рисуночек... что я, в принципе, уже и сделал. Вот, - парень развернул листок бумаги и стал объяснять деду детали, при этом внимательно следя за ним исподлобья, - в таком вот корпусе нужно разместить стальную иглу, ну, спицу там, стрелу арбалетную. Короче... чтоб пневматика была и стреляло хорошо, сильно... можно недалеко...

- ... Зачем тебе, Никита, это? - старик поднял брови, продолжая с любопытством разглядывать схему.

- Да знаешь... Помнишь я стрелял из твоего арбалета, мы еще спорили на счет его неудобства и тяжести? Так вот, я хочу свой такой же иметь! Пострелять там, жену поучить... ну...

-... Так я тебе дам свой, - перебил Агеич парня, искоса взглянув на него, - зачем такой-то делать?!

- Ну, понимаешь, надо...очень! - засмущался растерянный Никита, поводя плечами и скрывая лживые глаза.

Старик долго и пристально всматривался в парня, затем как-то холодно, уже чужим взором уставился на схематичные наброски. Никита чувствовал - в светлой седой голове гудит рой мыслей, с губ деда готов сорваться вопрос и не один, поэтому поспешил закруглиться:

- Ну ладно, Агеич, я пойду... Не надо тогда...

-... Оставь! - хлопнул ладонью по листочку с рисунком старик, опередив руку парня. - Хорошо, сынок, я сделаю это!

- Агеич...

- Иди, ты же к матери торопился. Ступай, а за этим, - Агеич неожиданно улыбнулся, - придешь после праздников. И не волнуйся, никто об этом не будет знать! Я же вижу, о чем ты хочешь сказать! Не бойся, сынок, иди.

- Спасибо, дед! С праздником тебя еще раз! Пока, - пожал Никита мозолистую желтую руку старика и, прихватив пустую сумку, удалился.

- А ведь у меня, старого пердуна, никого кроме этого парня и нет! - прошептал Агеич и крепко задумался.

Обратно Никита ехал в автобусе, крепко сжав поручень и кося заинтересованным взглядом на девушку с опасным разрезом на юбке. Он смутно представлял завтрашнюю операцию, сосредотачивая все внимание на этой куколке. Он не был Мэлом Гибсоном или Томом Крузом - простой, среднего роста (в наше время 180 - уже средний рост!), веселый парень с добрым, приветливым взглядом. Очень ненасытный и любвеобильный!

Никита хотел все и всех - от бабочки, порхающей в знойном воздухе, до Клаудии Шиффер, смотревшей на него с плаката в автобусе. Здесь, в толпе, никто не догадывался о его желаниях. А между тем автобус мог взорваться от переполнявшей его страсти!

... Его сумасшедший, сверлящий, раздевающий донага взор встретился с другим. Зеленые глаза. Глаза женщины. И что это была за женщина! Ей было (это Никита узнал гораздо позже) 42, но выглядела она на 30. Стройная, божественная красивая, с большими, прекрасными глазами и чувственным ртом. Чистое почти без грима лицо; русые волосы, аккуратно заколотые наверху; дорогой французский костюм, изумительно подчеркивающий все линии тела и... обручальное кольцо на безымянном пальчике. 'Окольцована!' - сказал парень себе и заметно расстроился, хотя понимал, что ему ничего не светит в отношении этой дамы.

Вот только её взгляд... Он привораживал, испепелял, убивал на месте! В нем было столько желания, что Никита невольно или намеренно 'прилип' к ней. 'Если она сейчас выйдет, я умру. Нет, я пойду за ней... просто пойду. Только понаблюдаю, и все'.

Автобус остановился, и она неспеша (даже, показалось, нехотя) вышла из него. Никита за ней. Они пересекли пару улиц. Она ни разу не обернулась. Во всех ее движениях - поправляла ли прическу, меняла ли руку с сумочкой - сквозила сексуальность. Желание любить и быть любимой.

Так незаметно они очутились в подъезде престижного дома - 'свечки', где раньше, по слухам жил мэр. В лифт Никита зашел сразу за ней. У него заколотилось сердце - так близко она стояла. Спокойно и непринужденно смотрела парню прямо в глаза, а он не мог найти себе места, переминаясь с ноги на ногу. Затем ее взгляд упал на его особый джинсовый карман, оттопыренный, лопающийся по швам, и она чуть заметно улыбнулась.

- Боже! Куда я лезу?! Куда подевался мой стыд?! Все! - сказал Никита себе. - Сейчас выхожу, спускаюсь вниз и...

- Мартини будешь? - неожиданно спросила она.

- Чтоо, - парень чуть не поперхнулся глотком воздуха.

- Есть хочешь? - женщина лукаво облизнула верхнюю губку, и этот жест Никита повторил по инерции.

- Я хочу... но не есть, - выдавил его пересохший от волнения рот. Она улыбнулась еще раз. Лифт замер. Они вышли и уперлись в обитую кожей дверь. Она отперла, парень ошалело брел за ней.

- Мужа нет, а мне нужна помощь... Твоя помощь! - произнесла богиня, сбрасывая туфли и опасно наклонившись.

- Я все сделаю! - вырвалось у Никиты, и он почувствовал, что краснеет (это у него-то, покорителя девичьих сердец!). Когда он стаскивал с нее юбку, она резко остановила его:

- Подожди, малыш!

Никита понял, что сделал какую-то ошибку, ответил извиняющимся жестом, но гримаса, скорее, получилась удивленной.

- Что бы ты ни делал со мной... я останусь в бюстгальтере.

- Хорошо.

Парень принялся старательно и нежно целовать ее тело, все уголки ее бархатистой кожи, приятно источавшей аромат 'Пуассона'. В сторону полетели юбка, блузка, колготки и ажурные розовые трусики. Он задыхался, умирал, но пересилил свое стремление жадно наброситься на нее и быстро овладеть. Он должен быть лучше, сильнее, сексуальнее!

Как она и просила, Никита не стал избавляться от лифчика, так удобно сидевшего на ее безупречных грудях. Ее покачивающийся перед глазами парня бюст словно излучал магнетизм. Он видел только их - великолепные груди и сосочки, протыкающие невесомую розовую ткань. В ход пошли его пальцы, ладони, его драгоценный 'дружок'. Он водил им по кружевам лифа, тыкал этой горячей трубкой в подмышки, теребил язычком губы и мочки ушей. Потом резко переворачивал ее на живот (отчего она начинала бурно стонать) и целовал безупречно чистую попку. О, как она сладко вздыхала и ахала! Ее тело вибрировало от желания, которое словно вырывалось наружу.

Но Никите так и не суждено было овладеть ею! Как только он принялся за одну восхитительную процедуру (а именно: пальцем одной руки начал теребить напрягшийся клитор, а пальчик другой утопил в горячей влажной щели) - она, яростно извиваясь и крича от восторга, кончила. И тут же бессильно повалилась на бок, распластавшись на мокрой от пота простыне. А он, неудовлетворенный, последовал за ней.

- Не знаю, чем ты мне понравился, но то, что это произошло - факт, - скороговоркой произнесла она.

- Тебе было хорошо, - то ли сказал парень утвердительно, то ли спросил.

- Классно! Это было удивительно! Как тебе только удалось - ума не приложу!

Последние слова она прошептала, задумчиво глядя на измятое покрывало. А Никите теперь хотелось глотнуть холодной воды и свежего воздуха. Он встал, почему- то смущаясь собственной наготы, и поспешно вышел на балкон. Но стоило ему ступить босыми ногами на прохладный кафель и набрать в легкие вечерней свежести, как сзади послышался строгий окрик: