— Вот как? — сказал Скриппс. — А меня жена бросила. Это было в Манселоне.

— Давай не будем больше об этом вспоминать, милый, — сказала миссис Скриппс. — Ты уже столько раз рассказывал эту историю.

— Да, дорогая, — согласился Скриппс. Он испытывал смутные сомнения на собственный счет. Что-то где-то внутри у него колыхалось. Он посмотрел на официантку по имени Мэнди, крепкую и очень привлекательную в этом свеженакрахмаленном белом фартуке. Он наблюдал за ее руками, здоровыми, спокойными, ловкими в своем привычном официантском труде руками.

— Попробуйте такой же бифштекс на косточке с жареной картошкой, — предложил коммивояжер. — Они здесь очень недурно его готовят.

— А ты хочешь, дорогая? — спросил жену Скриппс.

— Я возьму просто кувшинчик молока с крекерами, — сказала пожилая миссис Скриппс. — А ты ешь, что только пожелаешь, дорогой.

— Вот твое молоко и твои крекеры, Даяна, — сказала Мэнди, ставя все это на стол. — Хотите бифштекс, сэр?

— Да, — сказал Скриппс. Что-то снова всколыхнулось у него внутри.

— Хорошо прожаренный или с кровью?

— С кровью, пожалуйста.

Официантка повернулась и прокричала в кухонную дверь:

—  Тэ на одного. И не зажаривай!

— Спасибо, — сказал Скриппс. Он не сводил глаз с официантки Мэнди. У нее был дар колоритно выражаться, у этой девушки. Именно эта колоритность речи с самого начала привлекла его и к нынешней жене. Она и ее странное прошлое. Англия, Озерный край. Озерный край Скриппс исходил с Вордсвортом. Поле золотых нарциссов. Ветер, дующий в Уиндермиере. Далеко-далеко, быть может, загнанный самец-олень. Ах, нет, это дальше на север, в Шотландии. Крепкий они народ, эти шотландцы, живущие глубоко в своей горной твердыне. Гарри Лаудер[25] со своей вересковой трубкой. Шотландские горцы в Великой войне.[26] Почему он, Скриппс, не был на войне? Вот где этот парень, Йоги Джонсон, его обошел. Война могла бы много значить для него, Скриппса. Почему он на ней не был? Почему он вовремя о ней не услышал? Возможно, он был слишком стар. Хотя посмотрите на этого старого генерала Жоффра[27]. Конечно же, Скриппс был моложе старого генерала. Генерал Фош[28], молящийся о победе. Французские войска, преклонившие колена вдоль Шмен де Дам в молитве о победе. Немцы с их «Gott mit uns»[29]. Какая чудовищная насмешка! Конечно же, он был не старше этого французского генерала Фоша, размышлял Скриппс.

Мэнди, официантка, поставила на стойку перед ним бифштекс на Т-образной косточке с хрустящей картошкой. Когда она ставила тарелку, ее рука, всего лишь на миг, коснулась его руки. Скриппс почувствовал, как странная дрожь пронизала его. Впереди у него была целая жизнь. Он еще совсем не старый человек. Почему сейчас не идет никакая война? Может, где-то и идет. Например, китайцы воевали в Китае; китайцы убивали друг друга. Интересно, за что? — подумал Скриппс. Что вообще все это значит, в конце концов?

Мэнди, пышногрудая официантка, наклонилась вперед.

— Кстати, — сказала она, — говорила ли я вам когда-нибудь о последних словах Генри Джеймса[30]?

— Послушай, Мэнди, дорогуша, — сказала миссис Скриппс, — эту историю ты рассказывала много раз.

— Давайте послушаем, — сказал Скриппс. — Меня очень интересует Генри Джеймс. Этот парень покинул родные места, чтобы поселиться в Англии среди англичан. Почему он это сделал? Ради чего покинул Америку? Разве его корни не здесь? Его брат Уильям.[31] Бостон. Прагматизм. Гарвардский университет. Старик Джон Гарвард[32] с серебряными пряжками на туфлях. Чарли Брикли, Эдди Махан.[33] Где все они теперь?

— Так вот, — начала Мэнди, — Генри Джеймс стал британским подданным на смертном одре. Как только король услышал, что Генри Джеймс принял британское подданство, он тут же послал ему самую высокую награду, какую только мог, — орден «За заслуги».

— Зэ-зэ, — пояснила пожилая миссис Скриппс.

— Вот именно, — сказала официантка. — Профессора Госс и Сейнтсбери явились с посланцем, уполномоченным вручить награду. Генри Джеймс лежал на смертном одре, глаза его были закрыты. Рядом с кроватью на столе горела одинокая свеча. Сиделка позволила им приблизиться, и они надели орденскую ленту Джеймсу на шею, а орден возложили поверх простыни ему на грудь. Профессора Госс и Сейнтсбери, склонившись, расправили орденскую ленту. Генри Джеймс при этом ни разу не открыл глаза. Сиделка сказала, что им пора уходить, и они вышли из комнаты. И когда они ушли, Генри Джеймс заговорил с сиделкой. Глаз он так и не открыл. «Сестра, — сказал Генри Джеймс, — пощадите мою скромность, задуйте свечу». Это были его последние в жизни слова.

— Джеймс был настоящим писателем, — сказал Скриппс О’Нил. Эта история его странным образом растрогала.

— Дорогая, ты каждый раз рассказываешь по-разному, — заметила, обращаясь к Мэнди, миссис Скриппс. В глазах Мэнди стояли слезы.

— Мне очень жалко Генри Джеймса, — сказала она.

— А что там за история с этим Генри Джеймсом? — спросил коммивояжер. — Америка, что, была для него недостаточно хороша?

Скриппс О’Нил думал о Мэнди, официантке. Какое же прошлое должно быть у такой девушки! Она — кладезь историй! С такой женщиной, как она, можно далеко пойти! Он погладил птичку, которая сидела перед ним на стойке. Птица клюнула его в палец. Уж не ястреб ли она? Или, может быть, сокол с какой-нибудь крупной мичиганской фермы, где их разводят для соколиной охоты? А может, она малиновка — из тех, что при первом весеннем тепле начинают копошиться на какой-нибудь зеленой лужайке? Кто знает.

— Как зовут вашу птицу? — спросил коммивояжер.

— Я его еще никак не назвал. А что бы вы предложили?

— Почему бы не назвать его Ариэль? — спросила Мэнди.

— Или Пак, — вставила миссис Скриппс.

— Что это значит? — спросил коммивояжер.

— Это один из шекспировских персонажей, эльф, — объяснила Мэнди.

— Ох, да пожалейте вы птицу.

— А как бы вы его назвали? — обратился к коммивояжеру Скриппс.

— А он, случайно, не попугай? — спросил коммивояжер. — Если бы он был попугаем, его можно было бы назвать Полли.

— В «Опере нищего»[34] есть персонаж с таким именем, — объяснила Мэнди.

Кто его знает, подумал Скриппс, может, эта птица и попугай. Попугай, отбившийся от какого-нибудь уютного дома старой девы где-нибудь на первозданных землях Новой Англии.

— Лучше подождите, пока станет ясно, кто из него вырастет, — посоветовал коммивояжер. — У вас еще уйма времени, чтобы придумать ему имя.

Коммивояжер мыслил здраво. Он, Скриппс, даже не знал, какого пола его птица. Птичий мальчик или птичья девочка?

— Подождите и посмотрите, станет ли он откладывать яйца, — предложил коммивояжер. Скриппс посмотрел ему в глаза. Этот парень выразил вслух его собственные невысказанные мысли.

— А вы хорошо соображаете, коммивояжер, — сказал он.

— Ну, — скромно согласился коммивояжер, — не зря же я столько лет занимаюсь рекламой товаров.

— Тут вы правы, — сказал Скриппс.

— Славная птица вам досталась, братец, — сказал коммивояжер. — Вам следует ее беречь.

Скриппс и сам это знал. Да, коммивояжеры — толковые ребята. Недаром колесят по всей нашей великой Америке. И держат глаза открытыми. Они не дураки.

— Послушайте, — сказал коммивояжер. Он сдвинул на затылок свой котелок, наклонился вперед и сплюнул в высокую медную плевательницу, которая стояла рядом с его табуретом. — Я расскажу вам прелестную историю, которая произошла со мной однажды в Бэй-сити.