— А как насчет того, чтобы сходить в столовую, Даяна? — спросил он.

— Как хочешь, дорогой, — сказала Даяна. Голос у нее дрогнул. — Я хотела бы... о, как бы я хотела, чтобы ты никогда не знал этого места! — Она смахнула слезы. Скриппс их даже не заметил. — Я возьму с собой птицу, дорогой, — сказала Даяна. — Она весь день не выходила из дому.

Они вместе отправились в столовую. Теперь они уже не держались за руки. Они шли — как ходят так называемые старые супружеские пары. Миссис Скриппс несла птичью клетку. Птица радовалась теплому ветру. Мужчины, опьяненные весной, шныряли мимо них. Некоторые заговаривали со Скриппсом. Теперь его в городе многие знали и относились к нему с симпатией. Кое-кто, пробегая мимо, приподнимал шляпу, приветствуя миссис Скриппс. Она рассеянно отвечала на приветствия. Если бы только я могла его удержать, думала она. Если бы только я могла его удержать. Пока они шли по раскисшему от слякоти тротуару северного города, у нее начало стучать в висках. Вероятно, это просто отдавался ритм их шагов. Я не могу его удержать. Я не могу его удержать. Я не могу его удержать.

Когда они переходили улицу, Скриппс взял ее под руку. И когда его рука коснулась ее локтя, Даяна поняла: это правда. Она ни за что не сможет его удержать. Мимо прошла группа индейцев. Не над ней ли они смеялись, или это была какая-то понятная только людям их племени шутка? Даяна не знала. Единственное, что она знала точно, ритмично стучало у нее в голове: я не мо-гу е-го у-дер-жать. Я не мо-гу е-го у-дер-жать.

К сведению читателя, не типографа. Какое дело до этого типографу? И кто он вообще, этот типограф? Гутенберг.[57] Библия Гутенберга.[58] Кэкстон.[59] Кезлон[60] двенадцатый светлый. Линотип.[61] Когда автор был мальчишкой, его посылали ловить типографских блох. Когда автор стал молодым человеком, его посылали за ключом к печатным формам. О, эти печатники умели подшутить.

(Если читатель окончательно запутался, напоминаем: мы там же, где начиналась эта история про Йоги Джонсона и Скриппса О’Нила, на насосной фабрике. Дует чинук. Как видите, Скриппс О’Нил покинул насосную фабрику и идет в столовую со своей женой, которая боится, что не сможет удержать его. Мы лично не верим в то, что ей это удастся, но у читателя может быть другое мнение. Теперь мы предоставим супружеской паре следовать дальше в столовую, а сами вернемся на фабрику и обратимся к Йоги Джонсону. Нам хочется, чтобы читатель полюбил Йоги Джонсона. С этого момента повествование станет разворачиваться быстрей — это на тот случай, если кто-то из читателей притомился. Мы также постараемся насытить его изрядным количеством забавных историй. Надеемся, это не будет сочтено обманом доверия, если мы признаемся читателю, что лучшие из этих историй мы позаимствовали у Форда Мэдокса Форда? Мы выражаем ему свою признательность и надеемся, что читатель к нам тоже присоединится. В любом случае теперь мы переходим к Йоги Джонсону. Йоги Джонсон, как, вероятно, помнит читатель, это тот парень, который побывал на войне. В начале этого повествования он как раз выходит с насосной фабрики. (См. с. 388.)[62]

Очень трудно писать от конца к началу, и автор рассчитывает, что читатель поймет это и не станет сердиться на него за это маленькое объяснительное отступление. Я уверен, что был бы очень рад прочесть все, что когда-либо написал читатель, и надеюсь, что читатель проявит такую же благорасположенность. Если кому-нибудь из читателей захочется показать мне что угодно из им написанного, чтобы выслушать критику или совет, меня каждый день после полудня можно найти в кафе «Дом», где я беседую об Искусстве с Гарольдом Стирнзом[63] и Синклером Льюисом[64], и читатель может принести с собой свои сочинения или послать их мне через банк, если у меня есть банк. А теперь, если читатель готов — имейте в виду, я не хочу никого торопить, — мы обратимся к Йоги Джонсону. Но помните, пожалуйста, что, пока мы возвращаемся к Йоги Джонсону, Скриппс О’Нил со своей женой направляется в столовую. Что там с ними произойдет, мне неведомо. Надеюсь только, что читатель мне поможет.)

Йоги Джонсон вышел через проходную с насосной фабрики и двинулся по улице. В воздухе пахло весной. Снег начал таять, и сточные канавы превратились в ручьи. Йоги Джонсон держался середины улицы, где еще лежал лед. Он свернул налево и пересек мост через реку Медвежью. Лед на реке уже растаял, и Йоги наблюдал за бурлящим коричневым потоком внизу. На свисавших до самой воды ивовых плетях зеленели почки.

Да, это настоящий чинук, подумал Йоги. И мастер поступил правильно, что распустил рабочих. В такой день, как сегодня, держать их на фабрике было бы небезопасно. Всякое могло случиться. Хозяин фабрики неплохо соображал. Когда дует чинук, единственно правильное решение — отпустить людей с работы. Тогда, если кто и покалечится, хозяин не будет виноват. И не будет отвечать за это согласно акту об ответственности работодателя. Ушлые они ребята, эти насосные фабриканты. Не дураки, это уж точно.

Йоги было не по себе. Что-то с ним происходило. Наступала весна, в этом не было уже никаких сомнений, а он не хотел женщину. В последнее время это его сильно тревожило. Он не мог себе этого объяснить. Накануне вечером он отправился в Публичную библиотеку и заказал книгу. При этом он смотрел на библиотекаршу и не хотел ее. Странно, но она не вызывала у него никаких эмоций. В ресторане, где питался по талонам, он пристально вглядывался в официантку, которая его обслуживала. Она тоже не вызвала у него желания. Проходя мимо группы девочек, спешивших из школы домой, он внимательно оглядел каждую. И ни одной опять же не возжелал. Определенно что-то с ним было не так. Неужели он уже ни на что не годен? Неужели это конец?

Что ж, подумал Йоги, вероятно, женщины для меня теперь в прошлом, хотя надеюсь, что это не так; зато осталась любовь к лошадям. Он поднимался по крутому склону от Медвежьей к дороге на Шарльвуа. На самом деле склон был не так уж и крут, но Йоги подъем давался нелегко из-за весенней тяжести в ногах. Вдруг он заметил фуражную лавку. Перед ней на привязи стояла пара прекрасных лошадей. Йоги решил подойти поближе. Ему хотелось погладить их, чтобы убедить себя, что не все еще потеряно. Ближайшая к нему лошадь при его приближении стала косить на него глазом. Йоги сунул руку в карман за кусочком сахара. Сахара не оказалось. Лошадь прижала уши и оскалилась. Другая отдернула голову от его ладони. Неужели это вся награда за его любовь к лошадям? Впрочем, может, с самими этими лошадьми что-то не так? Может, у них сап[65] или костный шпат[66]? Может, что-то попало им в стрелки копыт? А может, у них пора любви?