Людку каблуки уже не держат, привалилась к моему плечу. Глаз от красно-черной карусельки оторвать не может, только хихикает:

— А все-таки, «жи», «ши» пиши через «и»!

Из дневника:

Зажрались, скотины! Я ж работал, ночей не спал, а Лохмач только пролистал мои расчеты, и говорит: «К сожалению, мы сейчас не в состоянии быстро обработать эту бесценную информацию». Это у него, значит, натуральные извинения, что вместо глайдера нового или какой другой штуковины навороченной, будет опять всякой мелочевкой расплачиваться.

Обидно, однако! Тупоумные уродцы слетелись со всей галактики, а платить толком не хотят. Уже год, как толкаем их жалкую науку вперед. Как же вы, говорю, лохматая твоя башка, до сих пор без возведения в степень обходились? Как звездолеты свои построили, как вообще в воздух подняться смогли? А он не отвечает толком, крутит, видно, боится, что я цену набавлять стану.

А мне и так хорошо. С Мансурчиком сразу договорились: игра наша называется «Кот в мешке», и деньги он мне отдает еще до контакта. О сумме столковались, и что там Лохмач в посылку уложил, мне теперь фиолетово. И куда это девать, Мансур сам разберется. Он меня сразу на выходе встретил и до дачки подбросил — лениво мне что-то стало в последнее время глайдер водить. Поросенка подарил, к столу, говорит, новогоднему. Вот так конструктивно я день и провел.

А какая красотень за городом! Снежок хрустит празднично, на ветвях шапки белые, только елку у сарая обтрясли, да в лампочки обмотали. Дым коромыслом, совсем стемнело уже, а еще ни стол не накрыт, ни банька не протоплена. Старую грязь не смыть — так и в следующий год дороги не будет, точно говорю!

Бабы суетятся, салаты строгают, селедочку чистят. Зятек над мангалом танцует, полешки крутит. Дочура, балда, на растопку бумагу искала, так из моего старого дневника страниц понадергала.

Хотел на нее сначала собачку спустить, а потом и думаю: на что мне сдалась эта писанина? Что я, перечитывать, что ли, это стану? Если только в старости, на грани маразма. А что, может на мемуары сгодится? Все ж таки академик наук, из первых контактеров, человечеству светлое будущее своими руками, вот этими вот, состряпал.

Одна ерунда только засела в голове занозой. Дает мне, значит, Лохмач коробку с Мансуровым добром, и, со всем почтением: «Шымдыршы!» Мне и приспичило вдруг спросить, мол, запамятовал я, как ваше шымдыршы на человеческий язык переводится?

Лохмач и говорит: «Поделись мудростью».

Понятное дело, машинки-переводчики за год-то заточили еще как, они теперь и интонацию передают, и даже акценты инопланетные имитируют. Не то, что в январе было на первых контактах, стыд один! А тогда, вначале, я то же самое спросил, и Лохмач ответил — но чуть-чуть по-другому. Сколько ни пыжусь, не могу вспомнить, что.

Хотя зачем нам, землянам, эта лингвистика-фигистика? Пусть галактика русский да английский учит. А нам пора пошевеливаться, в баню с веничком, а там и за стол.

— Люсёк! Ты водку в морозильник не забыла сунуть?

Раз… раз… раз, два, три…

Что будет слышно при таком ветре? Самый солнцепек, на камнях можно блинчики печь, но я всегда приезжала сюда, чтобы спокойно подумать. Двадцать минут езды, вроде и в черте города, и заплевано все вокруг, только надо смотреть не под ноги, а на море и скалы. Не отвлекаться на машины, с присвистом ложащиеся в поворот в полусотне шагов за спиной. Вот оно, мое тайно-явное место: высокий обрыв недалеко от мыса Фиолент. Сегодня я здесь, видимо, в последний раз. Как повезет.

Началось все как в анекдоте: Марку сказала, что иду в кино с Пашкой, Пашке — что с Марком, а сама уехала в Херсонес загорать. Отары квелых туристов толклись вокруг не знающих устали экскурсоводов, раскаленные фотоаппараты равнодушно складывали в свое нутро одни и те же виды, осоловевшие продавцы сувениров обмахивались газетами. Минуя туристический бедлам, я проскочила к лестнице, сбежала вниз, на ходу сдернула майку, и уже через минуту сидела по шею в воде.

Пушечный выстрел констатировал полдень, не лучшее время для загорания, но я распласталась на кривобоких валунах, подставила себя солнцу и замерла, закрыв глаза. Отовсюду наплывали звуки — шелест волн, разговоры чаек, случайный пляжный треп, далекие шумы и гудки порта.

— …Словно режешь кабель, понимаешь? — нудно бубнил кто-то над самым ухом. — Толстый кабель в черной оплетке, внутри — тыща проводков. Красные, золотые, рыжие — всякие. Плохо тебе на одном — переключайся на другой.

Забавные фразы иногда из контекста выскакивают, сразу и не поймешь, о чем речь.

— Да ты уже рассказывал, — отвечал второй голос, — я ж не пойму, как за такую лабуду еще и деньги платят. Еще одна дианетика.

— Да при чем здесь?! — кипятился первый. — Ну и что, что она из Америки — тетка-то особенная, искра в ней. Так посмотришь на нее — страшная, толстая, усатая. А заговорит — туман в голове рассеивается.

— Меньше «Массандры» пей — тумана и не будет, — заявил второй. — «Путь к себе», харе-кришна, теперь «Выбор тропы». Живи проще, академик! Женись, вырасти пару бэйбов, сразу и смысл увидишь, и цель. А конечный пункт — так и так на кладбище.

Я рассматривала сквозь огненную пелену сомкнутых век танцующие узоры. Быть замужем, кормить-поить какого-нибудь балбеса… В роли балбеса выступал то Марк, то Пашка. Марк в шлепанцах курил на балконе. Пашка в драном халате чистил на кухне картошку. Потом они вместе выносили мусор. Жуть.

Главное, я чувствовала: стоит одному из них проявить чуть больше настойчивости и оттеснить соперника в сторону, как я упаду ему в руки как спелая алыча. Оба цепляли в душе какую-то струнку, которая подолгу звучала после каждой встречи. Вот, сбежала на пляж, а все равно о них думаю…

Открыла глаза, собралась на живот перевернуться. Посмотрела — уже ушли соседи, так и оставшись для меня просто бестелесными голосами.

Девяносто процентов счастья — это много или мало?

Мойра Что-то-сян, заокеанская армянка, действительно усатая и обрюзгшая, этим вопросом вогнала меня в ступор.