В день рождения позвонил папа: «Пора умнеть! Тебе уже двадцать восемь. Я вложил в тебя сто тридцать одну тысячу долларов». Сюда он заплюсовал квартиру, гараж и почему-то компьютер с ЖК-монитором. Образование я получила бесплатное; медицинскими услугами также в основном пользовалась государственными.

Ох-ох-ох. В доказательство своего поумнения могу привести кроссворд из журнала «Наука и жизнь». Первый в моей жизни полностью разгаданный кроссворд с картинками.

До двадцати восьми мне этого не удавалось.

Может, просто кроссворды стали другие?

Причем последним неотвеченным вопросом в головоломке довольно долгое время оставался следующий: «Наступление — атака, разведка — рекогносцировка, подкрепление — сикурс, отступление — …». И понятно, что или на ре… будет начинаться, или на де…, типа демарша, но не демарш. То есть нужно взять словарь иностранных слов да посмотреть. А если подумать? Ре… ре…

И всего-то меня с толку сбило, что слово ретирада я знаю в другом смысле — в архитектурном. А это в петровскую эпоху… сортир.

Хотя, если рассудить, глаголы обосраться и отступить по смыслу в чем-то близки.

Я прекрасно понимаю, что я большая засранка и отступница в одном лице. Ничтоже сумняшеся, я делаю маму, папу, бабушку, родственников и друзей героями своей галиматьи. Я поселяю их на страницах, таких уязвимых и смешных. А ведь они еще живы! Этого делать нельзя. А я делаю. Боже мой, что я потом им скажу?!

Однажды мне сказали довольно странную вещь: Лотреамона звали «дитя Монтевидео». А ты — дитя поселка Лесная Дорога. Forest Road Settlement, как мы писали в школе.

А что такое Лесная Дорога? Двенадцать домов в лесу, километр до остановки, километр за хлебом. Раз в неделю в клуб привозят кино. Были недавно с мужем на Новый год: тьма египетская, узкая дорожка в колдобинах и на половину территории стройка жилого комплекса «Лиса-холдинг». Таксист в лесу под елкой останавливается и говорит: «Выходим, ребята. Дальше не поеду. Пешочком дойдете». Контингент: сотрудники выведенного в тридцатые годы из Москвы Всесоюзного института инженерной геологии, ВСЕИГЕО, и их дети, то есть в основном отпрыски людей, имеющих ту или иную ученую степень. Во дворах чуть ли не до драк спорили, у чьего отца больше изобретательских медалей ВДНХ.

Сколько раз было писано про жуть пригородных поселков… Само по себе образование «поселок» есть нечто уродливое: и не деревня, где натуральное хозяйство, вишневые сады и огороды с курятниками, и не город, где кино, магазины и цивилизация. Полудеревня, недогород. С детства так в голове и засело.

В сельской школе, куда я ходила, классы были небольшими: например, наш «А» состоял из пятнадцати человек. К моменту вручения аттестатов народа осталось меньше. Учителя химии Руслана Руслановича Алаева нашли повешенным в гараже в день зарплаты. Через две недели после смерти химика его любимый ученик Пашка Плотников отравился грибами. Он пожарил их прямо в лесу, на костре. Пока добрался до дома, было уже слишком поздно. Главаря нашего класса Сашку Лифшица в драке зарезал ножом сосед Арман, на год младше. Первую красавицу Шишкову сбила насмерть машина на трассе. Та же участь постигла еще одного одноклассника, Генку Морозова. Правда, пожить он успел: в последних классах у него уже была жена — если жена — и ребенок.

Генка был последний, кто уплыл от нас на траурной гондоле. Судьбы остальных сложились по-разному. Моя лучшая школьная подруга Танька Капустнова, жившая рядом с войсковой частью на Двадцать седьмом километре, получила свой первый опыт в тринадцать лет с солдатом срочной службы, водителем единственного на всю часть автобуса КАВЗ, деревенским парнем Сенькой Барсуковым, а попросту Барсуком.

Первый бабник и похабник, невероятно харизматичный человек Барсук завлек ее светло-русыми кудрями и песнями под гитару:

Вскоре он отслужил и уехал к жене; Капустнова страдала несоразмерно. А вот ее старшая сестра нисколько не страдала — и принесла в подоле от того же призыва.

Борька Тунцов известен тем, что в ранней молодости сделал мамой Ленку Безручкину, а своего отцовства не признал. Нет, говорит, это не я. А бэби сидит в колясочке — точная копия, одно лицо. Ирония судьбы.

Отдельной истории заслуживает Владик Макашов. Я знала его с детского сада. Это был тихий и безобидный мальчик, к тому же невысокого роста. В четвертом классе Владика невзлюбила учительница русского языка и литературы Казетта Борисовна. Казетта была маньяком. Очевидно, не простив Господу Богу ошибки в своем собственном имени (у Гюго — а кто бы сомневался, что ее назвали в честь героини Les Misérables, — черным по белому написано: Козетта, да!), она решила искоренить все ошибки на свете. И она за нас взялась.

(Кстати, подобный курьез я наблюдала в институте, где русскому учила старушка по фамилии Семушкина, все сокрушавшаяся, что ее неправильно записали в паспорт: надо бы Семужкина, от «семга»! Только Семушкина была добрая, а Казетта злая.)

У Владика Макашова были самые плохие отметки по русскому языку. Я сознательно не говорю «знал хуже всех» и т. д. — нет, он просто был избранным. На нем Казетта отводила душу. Ему было одиннадцать лет, ей около сорока, и она осыпала его проклятиями.

— Встать! Ты у меня кровью харкать будешь! — орала Казетта, нависая над ним как кобра. Черные глаза горели. Хорошо заметные усики над верхней губой вставали дыбом.

Владик молчал. А что он мог сказать? Мы все молчали. Я понимала, что происходит что-то запредельное. Было ли нам страшно? Нет. Мы понимали, что жертва — это Владик.

Натешившись вволю, Казетта бросала:

— Самостоятельная работа. Страница сто двадцать семь, упражнение двести пятнадцать, — открывала окно и, облокотившись о высокий подоконник, закуривала.

Все это изо дня в день продолжалось в течение года, а может, и больше.

Я поражаюсь, как он вообще остался невредим. Случаи в школе бывали: мальчику Алеше Снегиреву из параллельного класса учитель химии сломал руку. Ударил огромной, как портновский метр, линейкой, дабы тот не вертелся за партой.

Владику повезло: мама перевела его в другую школу, в соседний населенный пункт. Больше часа езды, но это был уже город, город! Ах, вот если бы меня кто перевел в другую школу… А лучше вообще к другим родителям!

Владик Макашов преуспел больше всех остальных одноклассников. Он стал оперным певцом, закончил академию Гнесиных и вошел в «Тенора России». Где он сейчас? Правильно, за границей. В Париже.

Еще был школьный гений Мишка Григорчук, но его классе в восьмом забрали в интернат для одаренных детей при МГУ — у Мишки умерла мама, а больше никого не было.

И еще кто-то был. И еще. И была я.

Вы слышите меня, Бодлер с Лотреамоном?! Песни Мальдорора продолжают звучать в наших мертвопокровных лесах, начинающихся за линией высоковольтки и чахлых огородов.

«Детей тут растить хорошо, — сказала как-то мама подруге. — Лес. Чистый воздух. А земляники у нас сколько!..»

Первое предательство в моей жизни совершила бабушка Героида.

В подготовительной группе детского сада мама записала меня на музыку. Помимо покровительства восторженному детскому побуждению («хочу в космос а la Терешкова, в балет a la Плисецкая, на сцену a la Пугачева» — о великой пианистке Юдиной я тогда еще не знала) причина была и в ее собственных переживаниях: в детстве маме страстно хотелось научиться играть на пианино, да не сложилось. Невоплощенная мечта, эта болезненная фрустрация была транслирована на меня, единственного в тот момент ребенка; итак, я стала ходить на музыку — и втянулась.