Сразу же звучит уверенная и достаточно громкая, чтобы перекрыть поднявшийся в бараке шум, команда: «Внимание! Тишина! Товарищи, из барака не выходить, всем стоять на местах. Ждите дальнейших приказаний». У обоих дверей уже стоят вооруженные отобранными у немцев пистолетами верные люди: ведь среди пленных наверняка есть предатели, нельзя дать им возможность выскочить из барака и поднять тревогу. Трое, в том числе он, Юрий Ключевский, стаскивают с оглушенных немцев обмундирование, надевают его на себя. В это время звучит неторопливый, спокойный, громкий голос: «Товарищи! Приказываю соблюдать железную дисциплину. Первая, самая трудная часть подготовки к побегу завершена. Мы захватили оружие. За убийство коменданта отвечаем все. Все! Пощады нам не будет... Приказываем до сигнала оставаться в бараке. Сигнал — пулеметная очередь с вышки, находящейся у ворот. Там будут наши люди. Освобождаем всех. Пожелайте нам удачи, товарищи!»

Часовые на вышках и у ворот пребывают в полном спокойствии: одиннадцать минут прошло с того момента, как комендант со своей группой скрылся в дверях барака, сейчас он появится, выйдет из другой двери...

В бараке организаторы побега дают краткие наставления тем, кто будет ждать сигнала, и тем, кого они забирают с собой, кто должен будет помочь уничтожить часовых у ворот и захватить оружие в караульном помещении. «Все. Не робеть! «Немцам» держать фасон. Двинулись!»

И вот они выходят из барака.

Впереди шагает он, Юрий Ключевский, в одежде унтерштурмфюрера Витцеля. За ним на двух носилках восемь пленных (по четыре на каждые носилки) тащат под видом больных или умерших от голода, побоев товарищей — еще двоих организаторов побега. Позади на некотором отдалении шествуют комендант, врач, автоматчик. Козырьки фуражек надвинуты на глаза...

Прямо к воротам идут.

Важно, чтобы часовые открыли хотя бы одну створку опутанных колючей проволокой ворот. Они откроют, они увидят идущего впереди Ключевского и не усомнятся, что это помощник коменданта. Нужно только хорошо отработать походку, жесты, мимику Витцеля. От этого будет зависеть многое.

Так и есть. Часовые ничего не заподозрили, загодя открывают тяжелую створку ворот. Их двое, один вооружен винтовкой, другой — автоматом. Чурбаны... Теперь пропустить вперед носилки. Первые уже поравнялись с часовыми. Эти губошлепы брезгливо рассматривают лежащего на носилках пленного. Сухо стучат два одновременных выстрела — Юрий и еще один пленный стреляют из пистолетов в ошеломленных, так ничего и не понявших часовых. В упор, наверняка. Теперь у них два автомата, винтовка, три пистолета. Арсенал!

Часовые на вышках мгновенно всполошились, но не поймут, что именно происходит у ворот лагеря. Там кто-то убит. Неужели пленные оказали сопротивление? Похоже, что так. Немцы во главе с комендантом теснят пленных к караульному помещению. Часовые видят, как помощник коменданта Витцель со всех ног устремился к ближайшей вышке. Им не ясен замысел унтерштурмфюрера: возможно, он перепугался, бежит к пулемету, видя свое спасение на вышке. За воротами свалка. Стрелять в эту кучу? Но там комендант, врач. Стрелять по своим?

Счет идет на секунды, мгновения...

Юрий на лестнице, задыхается, в руке пистолет. Только бы не уронить... Без пистолета он не одолеет солдата на вышке, и тогда все пойдет прахом. Ступеньки, ступеньки... четыре, семь, девять... Позади, у караульного помещения, началась стрельба. Ноги, проклятые, подгибаются. Вот в люке площадки вышки голова часового. Смотрит на Юрия с ужасом. Что-то кричит, что-то спрашивает. Получай! Два выстрела, чтобы наверняка. И — за пулемет.

Очередь по ближней вышке... Очередь по второй. Проклятье! Кажется, низко взял. Еще. Порядок! По третьей не успеет. Сейчас с остальных вышек ударят по нему. Успел! Успел, все-таки... Почему молчит пятый барак? «У-р-рра!!» Вот они. Краем глаза Юрий видит, как пленные высыпали из барака. Орут: «р-р-ра!» Еще очередь. От караульного помещения также бьют по вышкам, значит, захватили оружие. Почему умолк его пулемет? Заело? Нет, кончились патроны, надо сменить магазин. Очередь, очередь, очередь... Еще, еще на всякий случай, для страховки, чтобы было наверняка.

Ну, все! Лагерь орет, ликует.

— Товарищи! — звучат голоса организаторов побега. — Слушайте приказ штаба восстания! Тишина! Слушайте приказ!

Да, необходимо будет сразу же взять в руки обезумевшую от счастья массу, направить ее энергию по нужному руслу. Действовать, действовать согласно разработанному плану. Промедление смерти подобно.

«Внимание! Слушайте приказ...» Слова эти гремели в ушах Юрия как торжественная музыка, заглушающая привычные звуки движущейся колонны, окрики конвоиров. Юрию показалось, что пот заливает глаза, он торопливо отер рукой лицо и удивился — лицо было сухим, горячим. Тут он почувствовал под ногами брусчатку, его пятерка вслед за передними вышла на шоссе и круто сворачивала вправо. До лагеря оставалась тысяча метров. Шире шаг, не отставать, не терять равнения в ряду при повороте... Юрий покосился на ближнего конвоира и снова прикрыл глаза ресницами. Все в порядке, можно вернуться к своим мыслям. Итак, главное найдено. Остается хорошенько обдумать и отшлифовать каждую деталь. Это необходимо сделать прежде, чем он начнет разговор с Иваном Степановичем и Петром.

И Юрий принялся за шлифовку плана. В ту минуту он не мог даже предположить, что в самом скором времени этот восхитительный план будет отвергнут им самим и он с таким же жаром и надеждой начнет разрабатывать еще один невероятнейший, но сулящий, по его мнению, самый большой шанс на успех, совершенно новый вариант побега.

«Какой это по счету, Чарли?»

Серой массой текла колонна по шоссе, пересекавшем восточную часть пригорода и уходившем в поля и перелески. Юрий двигался, точно лунатик. Стараясь быть спокойным, он начал заново обдумывать свой план, на этот раз уже не как автор, а как придирчивый, занудистый критик, стремящийся во что бы то ни стало найти наиболее слабые, уязвимые места, но вскоре почувствовал, что во внешнем мире возникло что-то новое, отвлекающее его. Это «что-то» еще не говорило о какой-либо опасности, но было непонятным и поэтому вызывало настороженность. Он уловил также, что люди в колонне начали вести себя беспокойно.

Юрий открыл глаза и прислушался. Где-то впереди, слева, в той стороне, где находилась железнодорожная станция, надсадно ревели моторы. Судя по всему, это были не автомашины, а мощные тягачи.

Он не ошибся. Вскоре с улицы Колеевой, идущей к товарному двору станции, выполз тягач с двумя танками на прицепе, за ним второй, также тянувший танк, третий. Тягачи, дойдя до шоссе, поворачивали навстречу пленным. Конвоиры подали поспешную команду принять вправо, и колонна, смешав ряды, растянулась по обочине, чтобы пропустить искалеченную боевую технику.

Да, тягачи тащили куда-то подбитые немецкие танки Т-3, Т-4. Пробоины, вмятины, уже успевшие заржаветь ссадины, сделанные снарядами на металле, перекошенные башни со свесившимися набок стволами, вздувшаяся сизая окалина на броне, у моторного отделения. У конвоиров сразу же помрачнели лица. Они стояли, сжав в руках автоматы, угрюмо поглядывая на грохочущие по брусчатке стальные коробки, потерявшие свой грозный вид и превратившиеся в нелепое скопление металла, годное, пожалуй, только для переплавки. Военнопленные также замерли и, затаив дыхание, жадно осматривали подбитые, выведенные из строя вражеские танки. Противоречивые чувства обуревали этих одетых в лохмотья людей. На них опять дохнуло жаром гигантского сражения, неумолимо, словно возмездие, передвигающегося по изрытой, опаленной войной земле на запад. «Бьют наши фрицев, вон сколько наклепали!» И они с особой остротой ощутили горечь и тоску, никогда не покидавшую их.

Последний тягач тащил только один танк, огромный, покрытый лягушачьей камуфляжной окраской, с расщепленным дулом пушки и многими вмятинами от скользнувших по броне снарядов. На башне, держась одной рукой за скобу поднятой крышки люка и подбоченясь другой, картинно восседал гитлеровский офицер в черной кожаной куртке. «Роскошный экземпляр тупого тевтонца, — отметил про себя Юрий, — Неужели не может сообразить, балда, что выставляет себя посмешищем?» И действительно, над колонной пронесся легкий ропот насмешливого одобрения: «Видим, мол, видим, какой вояка бравый едет на битом танке. Давай, фриц, улепетывай поскорей и подальше от фронта...»