Подобные утверждения можно найти и в ряде газетных публикаций о судьбе военного разведчика, и вот тому характерный пример: «При помощи своих товарищей, работавших на заводе «Капрони», он составил и передал чертежи нового прицела для бомбометания фирмы «Цейс». Кроме того, Лев Ефимович переслал в Москву тактико-технические характеристики непотопляемого крейсера, который строился на верфи в Генуе, данные о специфике ночных бомбометаний итальянской авиации в Абиссинии, рецепт броневой стали, переданной фирмой Круппа итальянским заводам Ансальдо. Но самым важным стало сообщение о срочном заказе на самолеты, не боящиеся морозов, полученном итальянскими авиастроителями от Японии в 1936 году...»

Все это вряд ли соответствует истине. Большую часть тюремного срока Маневич провел в одиночном заключении, не имея контактов с другими узниками, что уже исключает «налаженный поток информации». Сомнительно также, что рабочие, трудившиеся на конвейере, могли представить разведчику чертежи прибора для ночного бомбометания — они могли разве что рассказать о каких-то отдельных узлах, с которыми именно им приходилось иметь дело. Получение совершенно секретных тактико-технических данных нового крейсера абсолютно неправдоподобно: откуда они стали известны рабочим-корабелам?

Единственное, что выглядит правдоподобно, так это «срочный заказ от Японии». О том, что завод выпускает самолеты, где надписи делаются иероглифами, знали, разумеется, многие. И действительно, в Японию было поставлено 85 бомбардировщиков Фиат-В11.20 «Чиконья» («Аист»), которые затем несли службу в Китае.

Между тем авторы, показывающие Этьена этаким «суперагентом», умудрявшимся непрерывно и результативно работать даже в тюрьме, тем самым невольно принижают значение и силу его нравственного подвига. Одно дело, когда человек остается в гуще активной жизни, приносит конкретную пользу своей родине, ощущает собственную востребованность. Совсем другое, когда он, как Маневич, оказывается запертым в четырех стенах... Единственное, что он мог делать, — это, находясь в общей камере, проводить с другими узниками «политические занятия» и лекции по международной обстановке, подавать товарищам пример стойкости, неустрашимости, категорического нежелания идти на сотрудничество с режимом. Притом никакой лишней информации он никому о себе не давал — даже не признавал себя коммунистом.

Крайне редко ему передавали письма из Москвы, от родных. Иногда он мог написать сам. Но продолжалось это недолго. Нравственный и гражданский подвиг Этьена состоит в том, что, даже потеряв связь с Центром, с родиной, получая информацию о происходящих в СССР событиях лишь из газет, тяжелобольной, он сохранял верность присяге, воинскому долгу. При этом Маневич прекрасно сознавал, что достаточно одного слова, одного признания — и ворота тюрьмы окажутся для него открыты. Однако Лев Ефимович продолжал свою «бессменную вахту».

Из письма ветеранов военной разведки председателю Советского комитета ветеранов войны Маршалу Советского Союза Семену Константиновичу Тимошенко от 3 августа 1964 года:

«В 1933-1937 гг. полковнику Григорьеву Г. П., находившемуся в спецкомандировке в Италии, по поручению командования Главного разведывательного управления удалось установить нелегальную переписку с Маневичем Л. Е. и оказывать ему в рамках, допустимых итальянскими законами, материальную помощь.

В этот промежуток времени, зная слабое состояние здоровья тов. Маневича Л. Е., командование разрешило ему обратиться к итальянским властям с просьбой о помиловании. Тов. Маневич Л. Е. отказался воспользоваться этим разрешением, не желая унижаться перед фашистами, а с другой стороны, не желая вносить смятение в ряды политзаключенных, которые восприняли бы эту просьбу как признак недостаточной партийной стойкости.

Здоровье его было не блестящим, об этом говорит тот факт, что примерно через год на предложение командования организовать его побег он ответил, что будет не в состоянии воспользоваться этим, так как физически очень слаб.

В 1937 г. связь с тов. Маневичем Л. Е. была потеряна».

Рассказывать о событиях 1937-го и ряда последующих лет, нанесших воистину сокрушительный удар и по советской военной разведке, не имеет смысла. Уточним лишь, что в 1938 году был арестован и вскоре расстрелян Ян Карлович Берзин. В 1936-1937 годах он был в Испании главным советником Республиканской армии, по возвращении награжден орденом Красного Знамени, но почему-то направлен на Дальний Восток, в Особую Краснознаменную Дальневосточную армию. Связь между гибелью Берзина и утратой связи с Этьеном весьма вероятна...

25 июля 1943 года был арестован Муссолини и в Италии была восстановлена конституционная монархия. 3 сентября войска союзников стали высаживаться на юге Апеннинского полуострова, а 8 сентября Италия капитулировала. Однако уже на следующий день Центральную и Северную Италию оккупировали немецкие войска.

События эти коснулись, разумеется, и Маневича. Немецкое командование перевезло всех заключенных — подданных Германии в концлагерь Маутхаузен. «Австриец» Корнер также считался гражданином рейха, а потому имел вполне реальную возможность оказаться в руках немецких следователей, которые вряд ли бы ограничились констатацией факта работы разведчика на «неопределенное государство»... И тогда Корнер «умер». А вместо него, пользуясь неразберихой, которая все больше охватывала разваливающуюся гитлеровскую машину, в лагере появился «полковник Яков Никитович Старостин». Лев Ефимович взял имя того самого товарища, у которого семья Маневичей жила по приезде в Москву.

Изменить фамилию несложно. Гораздо труднее «надеть» на себя чужую жизнь, сочинить себе новую биографию. Особенно человеку, уже 13 лет оторванному от родины, от ее реалий, от той войны, которую более двух лет вел Советский Союз и в которой «полковник Старостин» хоть сколько-нибудь должен был участвовать. «Легенда» должна была звучать убедительно не только для врагов, но и для своих, для советских военнопленных — не только потому, что среди них мог оказаться провокатор, но и потому, что сам Этьен мог попасть под подозрение новых своих товарищей. Трупы заключенных, подозревавшихся в сотрудничестве с лагерной администрацией или гестапо, порой находили в выгребных ямах.

Маневич сумел сделать то, что обычно делает достаточно большой коллектив: создать себе безупречную «легенду». С одной стороны, его новая биография не привлекла к нему интереса гитлеровцев, с другой — обеспечила стопроцентное доверие товарищей. Мол, сотрудник одного из тыловых управлений, попавший в плен в первые дни войны. «Старостин» быстро завоевал высокий авторитет среди узников, вошел в руководство лагерного Сопротивления. Так было и в Маутхаузене, и в Мельке, и в Эбензее — последнем узилище Этьена... Он был уже смертельно болен, но дух его — как бы это красиво ни звучало, воспаривший над материей, не был сломлен. За несколько дней до смерти он совершил свой последний подвиг.

Когда узников Эбензее отделяли от освобождения уже считаные часы, руководство концлагеря решило замести следы своих преступлений — впрочем, так старались делать и в других лагерях. Сопротивлению стало известно, что под предлогом спасения от воздушных налетов союзников охрана лагеря собирается загнать узников в штольню, а затем ее взорвать. Когда тысячи заключенных были собраны на плацу, «полковник Старостин» с помощью товарищей поднялся над толпой и на нескольких языках обратился к людям, предупреждая их об опасности. А ведь на сторожевых вышках еще оставались охранники с пулеметами! Но немцы не рискнули открыть огонь.

Вскоре лагерь был освобожден американскими войсками, Маневич вышел на свободу — через 13 лет заключения! Вышел лишь для того, чтобы умереть свободным: он скончался 11 мая 1945 года в гостинице «Штайнкогель», где были размещены бывшие узники Эбензее. Последними словами его были: «Передайте в Москву, я — Этьен».

В романе «Земля, до востребования» звучит также фраза: «Чтобы семью не оставили...», однако, по свидетельству тех, кто был рядом с умирающим, сказано было совершенно по-иному: «Скажи, чтобы не трогали жену и дочь, я ни в чем не виноват...»