«При выступлении своем из Швейцарии в Богемию Суворов назначил Милорадовича дежурным генералом армии, и с тех пор он был всегдашним собеседником героя. Благодарность к нему Милорадович сохранил на всю свою жизнь. Суворов был кумир его» [498].

Думается, Суворов полюбил этого молодого генерала не только по причине дружбы с его отцом. «Будучи сам отважен до безрассудства, Суворов ценил это качество и в других. Генералы Дерфельден, Багратион, Милорадович и Кутузов были для него лучшими друзьями; всякий подвиг храбрости находил в Суворове первого и наиболее справедливого ценителя. При этом он не знал никакого различия в национальностях. С особенным уважением и любовью он относился к генералу Милорадовичу, которому даже подарил свой миниатюрный портрет, сделанный искусным итальянским живописцем; известно, что даже коронованные особы с трудом выпрашивали его портреты» [499]. «Суворов всегда отличал Милорадовича. В знак особенного благоволения Суворов подарил ему портрет в самом малом виде. Милорадович вставил его в перстень и на четырех сторонах его написал: "быстрота, штыки, победа, ура!" — всю тактику великого наставника своего. Суворов, увидя перстень этот, сказал: "Должно бы еще прибавить пятое слово: натиск, между штыки и победа, тогда тактика моя совершенно бы содержалась в этих пяти словах"» [500].

Русская армия отправилась в обратный путь.

«— Когда мы, — рассказывал Милорадович на обеде во дворце, в присутствии самого императора Александра I, — возвращались из Италии, то остановились в Праге; я был при Суворове дежурным генералом и должен был с ним всегда ездить в карете на обеды и вечеринки. Фельдмаршал имел небольшой круг знакомых, где по вечерам собиралось много молодых девушек; играли в жгуты, и Суворов изо всей мочи бивал их, за то и они ему платили той же монетой. За обедом он приказывал мне говорить в то время, когда он кушал, и продолжать начатую им речь. Однажды он рассказывал, как сорок лет тому назад стоял в Полтаве; вдруг ему подали кушанье, и он замолчал. Я сначала не знал, что говорить о полтавском его пребывании, но, вспомня, что в старые годы жила там старуха Кочубей, сказал:

— Его светлость, тогда страстно влюбленный в госпожу Кочубей, проводил у нее все вечера.

— Браво, браво! — воскликнул на это Суворов» [501]. «Памятен еще всем, служившим в Итальянском походе, тот великолепный и единственный пир, который дал Милорадович отцу войска и своему благодетелю в Праге, в Богемии. Суворов называл этот пир Лукулловым. На другой день после того обеда, говоря о пышности великолепия угощения, спросил он: "Есть ли в свете хотя один государь, который мог бы обогатить Милорадовича? Нет! У храброго нашего друга деньги, как сор, которые он беспрестанно из горницы выметает"» [502].

Император Павел с нетерпением ожидавший возвращения Суворова, писал ему собственноручно: «Не мне тебя, герой, награждать. Ты выше мер моих; но мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел» [503].

Однако совсем скоро отношение государя к полководцу переменилось…

Последняя опала и смерть генералиссимуса Александра Васильевича Суворова — отдельная тема, к нашему повествованию прямого отношения не имеющая. Она требует большого исследования, ибо здесь далеко не все ясно. Точно можно утверждать, что в мирное время популярный военачальник становится фигурой не только лишней, но и опасной — достаточно вспомнить М.Д. Скобелева или Г.К. Жукова. Причем их боятся не только властители, подозревающие в них своих соперников, но и оппозиционеры, видящие в них опору существующего режима. Очень возможно, что Павла I с Суворовым поссорили те, кто готовил цареубийство…

Невольной причиной опалы стал Милорадович — должность дежурного генерала, на которую его назначил Суворов, существовала при Екатерине II, теперь же была упразднена. В письме от 20 марта 1800 года император писал:

«Господин генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский. Дошло до сведения моего, что во время командования вами войсками моими за границей имели вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава. То удивляяся оному, повелеваю вам уведомить меня, что вас побудило сие сделать.

Павел» [504].

Назначенная торжественная встреча была отменена… Все происходившее далее достаточно подробно описано во многих источниках. Однако в исторической литературе порой говорится, что император проигнорировал похороны великого полководца. На самом деле это было не так.

«В числе поджидавших печальную процессию находился и государь с небольшой свитой, на углу Невского и Садовой. При приближении гроба Павел I снял шляпу; в это время за спиной его раздалось громкое рыдание, он оглянулся и увидел, что генерал-майор Зайцев, бывший в Итальянскую кампанию бригад-майором, плачет навзрыд… Государь не смог пересилить самого себя, и у него из глаз капали слезы. Пропустив процессию, тихо возвратился во дворец, весь день был невесел, всю ночь не спал и беспрестанно повторял слово "жаль"» [505].

Этот эпизод совсем не так описан Я.М. Старковым, скрывшим свое имя под псевдонимом «Старый Воин»: «Генерал-майор Алексей Дмитриевич Зайцев, бывший бригад-майором [506]и в 1800 году находившийся безотлучно при особе Государя Императора, рассказывал мне…» — к сожалению, каких-либо конкретных сведений ни об авторе этих строк, ни об упомянутом им генерале Зайцеве нам найти не удалось. «Я не утерпел и никак не мог себя удержать, громко зарыдал, — говорил Алексей Дмитриевич. — Государь обернул ко мне голову, взглянул и изволил сказать: "Господин Зайцев! Вы плачете? Это похвально; это делает вам честь; вы любили его?" У его величества из глаз слезы падали каплями» [507].

«В назначенный день вельможи, чиновники и все сословия двинулись к Александро-Невской лавре. Император, окруженный блистательной свитой, ожидал печальное шествие у Публичной Библиотеки и, по приближении гроба, снял шляпу, низко и почтительно поклонился праху знаменитого мужа, который прославил его царствование» [508].

«— Прощай!.. Прости!.. Мир праху великого! — сказал он в полный голос, отдавая низкий поклон усопшему, и все видели, как в эту минуту текли слезы по лицу Государя.

В воротах Лавры шествие затруднилось. Опасались, что высокий надгробный балдахин не пройдет под ворота и уже хотели было его снимать.

— Вперед! — закричал вдруг старый гренадерский унтер-офицер, ломавший все походы вместе с Суворовым. — Не бойтесь, пройдет! Он везде проходил!

И вот, по слову старика-инвалида, разом двинулись вперед, и действительно, колесница вместе с балдахином прошла на монастырский двор вполне благополучно» [509].

Эти петербургские события никак не коснулись нашего героя — сразу после похода полк его имени возвратился к прежнему месту дислокации…

«Год, проведенный Милорадовичем под начальством Суворова, был лучшей для него школой: в ней развилось его действительное призвание, в ней усвоил он ту удаль, ту предприимчивость, то замечательное умение привязать к себе солдат, которые впоследствии так далеко выдвинули его из рада современных русских генералов. С этого времени Милорадович вдруг становится популярным и в армии и в народе.