Учитывая мое душевное состояние, я был чрезвычайно рад возможности отвести душу и избавиться от накопившихся отрицательных эмоций. Судя по тому, с каким энтузиазмом я взялся за организацию учебного процесса, а особенно – за уснащение его всевозможными мелкими пакостями, – можно судить о том, сколько этих эмоций у меня накопилось. Нисколько не смущаясь, я выплескивал на чертей избыток своих негативных ощущений. Пожалуй, только патологическому гуманисту, который борется за право бройлерных цыплят жить на один день дольше, чем это предписывает технологический процесс, придет в голову корить меня за те маленькие гадости, что я им устраивал.

Ученики мои были народом дисциплинированным, и тщательно выполняли все инструкции, поступающие «снизу». Чинопочитание для них являлось основным и непреложным законом существования. Поскольку я был для них начальством, то все мои распоряжения выполнялись мгновенно. Мне смотрели в рот, меня ели глазом, стараясь предугадать любой мой каприз. Такое отношение со стороны подчиненных не могло не принести свои плоды. У меня развились барские, абсолютно не свойственные мне в обычной жизни, привычки. Я курил прямо в классе во время занятий, а прикурить мне подносил дежурный. На столе у меня всегда должна была стоять чашка горячего чая со свежей булочкой. В лучших армейских традициях, отдавая это распоряжение, я не подумал, как мне все это раздобудут в тюрьме, в которой вообще нет кухни. А ведь приносили!

Сам процесс обучения был чрезвычайно прост. Я сразу же понял, что компьютер нужен моим ученикам так же, как вторая пара рогов. С другой стороны, им было дано указание заниматься, и они были готовы выполнить его самым тщательным образом. Прикинув их интеллектуальные возможности, я установил на компьютерах самые простые программы для печати и обработки текстов, и стал их учить машинописи. Черти оказались очень близорукими, и старались устроиться как можно ближе к экрану. Они наклоняли головы так, что упирались рогами прямо в стекло экранов. «Интересно, – подумал я, когда впервые увидел это, – не отсюда ли пошло наше выражение «упираться рогом»?».

Так или иначе, но зрелище здоровенных чертей-охранников, склонившихся над клавиатурой, и старательно искавших нужную клавишу, наполняло мое сердце гордостью. Эти высунутые от напряжения фиолетовые языки. Эти виляющие под столом хвосты и нервное постукивание копыт. Не всякому удается так командовать. Заметив, что чертям трудно печатать на клавиатуре, я стал задавать им длиннющие диктанты. Я завел специальный журнал, в котором ежедневно ставил оценки. Оценивал работы очень строго: журнал пестрел неудами. Туда же заносил все замечания, на которые не скупился. Я настолько проникся местными традициями, что к концу недели уже орал на дежурного, когда к моему приходу черти выстроились в недостаточно ровную шеренгу, и заставил их повторить эту процедуру раз пять, пока построение меня не устроило.

Распорядок дня был простой: каждое утро мы по очереди входили в телефонную будку и отправлялись на работу, а вечером возвращались в общагу и встречались на кухне. Ужин обычно растягивался на весь вечер, мы засиживались допоздна. Это стало своего рода ритуалом. Если не считать того, где именно это происходит, то ничего странного или особенного в наших посиделках не было. Просто собрались друзья после работы и треплются на кухне. Разве что проскальзывали в разговоре названия незнакомых этому наблюдателю мест или наши специфические рабочие термины. А, впрочем, в какой нормальной компании нет своей собственной терминологии? И кто хоть раз не называл чертями своих сослуживцев или, особенно, начальство?

Тихо на кухне никогда не было. Мы удивительно быстро нашли общий язык, и треп не утихал ни на минуту. Я просил Сергея с Мариной рассказывать, чем они занимаются на работе. Я все еще не мог понять, что происходит вокруг: зачем мы здесь, что мы тут делаем? И кто кого, в конце концов, надул? Именно этот вопрос мне не давал покоя больше всего. Однако я поостерегся задать его напрямую, чтобы вновь не получить от Марины что-нибудь вроде «еврейской ментальности». Поэтому я просто расспрашивал их обо всем подряд, стремясь накопить побольше информации. О работе Марина с Сергеем рассказывали мало, без увлечения. Как я понял, Сергей был кем-то вроде физрука, а Марина составляла телевизионные программы для осужденных.

С этого и начался наш обычный треп в пятницу вечером. Рабочая неделя закончилась, и в преддверии выходных можно было расслабиться и посидеть подольше.

– Ненавижу телевизор! – с чувством произнесла Марина. – Когда начали показывать самый первый бразильский сериал, как сейчас помню и название, и имена всех героев, – мы садились всей семьей и смотрели. Через две серии я стала всерьез задумываться: или я идиотка, или – телевизионщики. Потом поняла, что идиоты, все-таки – те, кто это смотрит, а телевизионщики – просто большие проныры. Эти сволочи рассчитали все точно: сериал был снят как раз на том уровне, на котором судачат про соседей домохозяйки на кухне или две подруги моют кости третьей по телефону. Стало быть, эти сериалы, кроме захватывающего зрелища вечером, дают пищу для разговоров следующим днем. Отказаться от такого счастья ни одна здравомыслящая домохозяйка не сможет.

– А ты, значит, у нас такая интеллектуалка, что никогда не сплетничаешь? – ехидно поинтересовался Сергей.

– Да уж интеллекта у меня побольше, чем у тебя, по крайней мере, – завелась и без того чем-то взвинченная Марина. – Когда я хочу посмотреть нормальное кино, я его смотрю. А разводить сопли над этой мурой – извини, подвинься…

Она взяла сигарету, прикурила.

– На самом деле, телевизор я возненавидела из-за свекрови. У меня куча подружек, которые часами пялятся в этот ящик, но то, что проделывала моя свекровь, я не видела больше нигде. Это был настоящий Телезритель. Именно так, с большой буквы. Она была профессионалом в этом деле. Я бы даже сказала еще больше – она жила ради телевизора. Свекровь работала в министерстве культуры, была председателем одной из многочисленных комиссий. Она так и называла себя – «работник культуры». Ее загрузка на службе была минимальной, все обязанности сводились к председательствованию на отчетных собраниях и выборочному посещению заседаний худсоветов, принимающих новые театральные постановки. Сама она театром не интересовалась, относясь к своей работе как к неизбежному злу. Впрочем, она не тратила на нее много времени. В основном она сидела дома перед телевизором – при ее муже это было несложно.

– А кто у нас муж? Волшебник? – я попытался разрядить обстановку.

– Примерно, – кивнула Марина. – Какая-то партийная шишка, ответственный работник, как это у них называется, номенклатура. Должность он имел очень высокую и, кроме непосредственного начальства, не боялся никого на свете. Жена его, уверенная, что осчастливила весь свет уже одним своим присутствием, жила ни о чем не беспокоясь. Домашним хозяйством она себя не утруждала, поскольку мужу полагалась в доме прислуга. Называлось это обслуживающий персонал, что нисколько не меняло ни их обязанностей, ни их статуса. И свекровь все свои жизненные силы, хиленькие надо признать, посвятила одной единственной вещи: просмотру телевизора. Зато это она делала великолепно. Телевизор стал для нее главным распорядителем жизненного уклада.

День начинался с того, что она доставала телевизионную программу и разворачивала ее на новой странице. Лицо у нее при этом было как у Карлсона, который увидел именинный пирог Малыша. Затем она изучала программу и, сообразуясь с ней, планировала день. Исполнив утренний ритуал, она решала, может ли сегодня выйти на работу или нет. Обычно изучение программы заканчивалось звонком в министерство с указанием перенести назначенную встречу на завтра, или распоряжением провести выездную комиссию без нее. После этого она давала задание прислуге на весь день вперед, чтобы та, не дай бог, не побеспокоила во время очередного сеанса. После этого она тяжело вздыхала и усаживалась перед телевизором с видом человека, только что закончившего труды на благо общества, и имевшего право на скромный заслуженный отдых.