– Прервитесь, Александр Леонидович, я вижу у вас уже в горле пересохло, а до пресловутого салатика вы так еще и не добрались, – остановил меня собеседник.

Я отпил немного вина из стоящего передо мной бокала (поскольку мы уже перешли к десерту, то это был херес), перевел дух, и продолжил.

– Когда с винами было покончено, и Запад уверовал в небывалое благополучие советских граждан, настал черед белых эмигрантов – тех, кто успел убежать из России до ее превращения в СССР. Сталин решил добить своих старых врагов, таких же гурманов, как и он сам. И он вспомнил о знаменитом салате оливье. Сталин вызвал своего повара и дал ему задание придумать салат, который смогут одновременно приготовить перед праздником все хозяйки Советского Союза. В ответ на распоряжение, повар представил рецепт, состоящий из самых доступных и массовых продуктов. Основу салата составили вареная картошка, сваренные вкрутую яйца, соленые огурцы и кое-что по мелочи. Сталин был в восторге. Салат удовлетворял самым строгим критериям. Его было просто приготовить, продукты были доступные и недорогие, а сам салат оказался красивым, вкусным и сытным – его один можно было поставить на стол и приглашать гостей. Со свойственной Сталину иронией, он велел назвать новоизобретенный салат – оливье. В пику всем тем, кто еще помнил если не на вкус, то хотя бы по названию, великолепный деликатесный салат. И вот уже в ближайшую годовщину своей революции советские люди ели за праздничным столом салат оливье и запивали его шампанским. Говорят, что пожилые эмигранты, узнав о массовом поедании салата оливье в СССР под шампанское с вермутом и портвейном, теряли рассудок. С некоторыми случались сердечные приступы. С тех пор россияне по праздникам с удовольствием едят картофельный салат, изобретенный безвестным поваром по приказу Сталина, и искренне верят, что это и есть салат оливье. Вот и вся моя история. Почти детективная история о том, как великий политик сумел использовать даже кулинарные шедевры прошлого в качестве идеологического оружия против своих врагов. Но меня во всем этом интересует только сам рецепт салата. Теперь вы понимаете, что я не могу упустить такую возможность раскрыть одну из загадок девятнадцатого века.

– Не самую таинственную, но, пожалуй, самую вкусную, – смеясь добавил Ираклий Андреевич. – Вы заинтриговали и меня. Но это не по правилам. Рецепт не сохранился, и его неожиданное возвращение на Землю может иметь самый непредсказуемый результат. Вы сами только что рассказали мне, какие серьезные последствия имело возрождение одного только его названия. А если восстановить рецепт самого салата, представляете, что может произойти?

Я не был вполне уверен, всерьез ли говорит это Ираклий, или подыгрывает мне, находясь в благостном расположении духа, после хорошего обеда.

– Я обещаю, что как и изобретатель, сохраню рецепт в тайне. Я буду готовить салат оливье только для себя, и есть его ночью, под одеялом, в запертой комнате и погасив свет, – приложив руку к груди напыщенно произнес я.

Ираклий Андреевич развеселился окончательно.

– Считайте, что вы меня уговорили. Пожалуй, я попробую. Это действительно будет не так просто, как вы думаете. И ответ я вам сразу не дам. Но, поскольку, я смогу включить его в свое меню… Да и удивить коллег будет кстати, – он мечтательно закатил глаза. – Договорились, раздобуду я ваш рецепт. Однако, должен вас разочаровать, встречу с душой господина Оливье организовать вам не смогу, при всем моем желании. Его здесь уже нет.

Я удивленно посмотрел на собеседника.

– То есть, как уже нет? Где же он? Что может случиться с душой в Раю?

– Видите ли, это очень непросто. Личность Оливье представляет для нас особый интерес. Так что сейчас он находится, как бы выразится, еще выше. Его перевели на следующий уровень существования.

– Оливье, повар?

– Дело не в том, кем он был при жизни. Для нас важно то, что он обладает острым, творческим умом, способным к независимому мышлению. Поскольку при жизни он был поваром, то и проявил свои незаурядные творческие способности в кулинарии. Сложись обстоятельства по-другому, он мог бы стать выдающимся художником или крупным политиком. Такие люди рождается редко, и за всеми мы следим от рождения. Переход – это привилегия немногих по-настоящему творческих личностей.

Я задумался.

– Мне кажется, что все это какая-то немыслимая игра, которая ведется по непонятным мне правилам. Но с какой целью? Зачем все это?

Ираклий Андреевич внезапно изменился в лице. Он достал из кармана жилетки свои золотые часы луковицу и открыл крышку.

– Э, батенька, – ненатурально сладким голосом проговорил он. – Однако я совсем заболтался с вами. А вам уже и домой пора.

– Но мы же не договорили. Именно теперь у меня возникла куча вопросов к вам.

– Нет, нет. Покорнейше прошу меня простить, но вам пора назад. Прошу вас, закройте глаза.

Вселенная раскололась и я вернулся в свою комнату в общаге.

Я вновь очутился в своей комнате. Процедура возвращения стала уже привычной. Я вышел в коридор и заглянул на кухню. Сергей сидел за столом и что-то писал. Перед ним стоял небольшой красный чайник, украшенный золотым орнаментом. На чайнике была нарисована хлопковая коробочка с листьями. Рядом стояла такая же красная, с хлопком, пиала; в ней дымился темный, в красноту, чай. Красавец чайник не вписывался в спартанское убранство кухни. Я вспомнил, что его сотворила Марина в подарок Сергею на день его рождения.

Есть мне не хотелось, и я решил не беспокоить Сергея, а пошел погулять снаружи. Я вышел из здания общежития, прошел мимо обшарпанной телефонной будки – автобусной остановки, как мы прозвали ее из-за выполняемых ею неспецифических функций. Дойдя до конца дома, я свернул за угол. Потрескавшаяся асфальтированная дорожка вела вокруг общежития. За ним росло несколько чахлых деревьев. Это место черти со свойственной им иронией называли рощей. Метрах в тридцати за деревьями кончался участок пространства, выделенный для общежития. Там земля резко кончалась, и начиналось серое ничто. Над головой у меня светилось наше маленькое персональное солнышко, которого хватало только на то, чтобы осветить и согреть бетонное здание да прилегающий к нему кусочек земли.

Я посмотрел вокруг. В окружающем пространстве вдали плавала тюрьма. Она была наклонена к нам под совершенно невероятным углом: окнами вниз, и я все время подсознательно ожидал, что кто-нибудь оттуда вывалится. Понятно, что направление гравитации у нас не совпадало, но внешне это впечатляло. Хотя лично я предпочитаю впечатления другого сорта. Слева от тюрьмы плавало здание административного центра нашего сектора. Чуть дальше виднелись другие, так сказать, «исправительные заведения».

Мне пришло в голову, что тут может поместиться и небольшой домик для меня. Случись такая мысль неделю назад – меня бы замучили сомнения. А получится ли? А можно ли мне это вообще делать? Я бы посчитал, что должен жить там, куда меня поселил работодатель. Эта пагубная привычка неуклонно соблюдать правила и выполнять все то, «что нам сказали», в свое время и сделала мою жизнь несносной.

Я сегодняшний размышлял иначе. Вернее сказать, – вовсе не размышлял. У меня появилось желание построить себе собственный дом здесь, в Аду. И я решил его построить. Дом, в котором мне будет уютно и удобно. Чтобы я мог там с комфортом отдохнуть после работы. Чтобы было не стыдно пригласить гостей, если таковые найдутся. Короче говоря, я не хотел больше жить в общаге и собирался устроиться здесь с максимально возможным комфортом. Таким, какой только смогу создать. Места вокруг было навалом, я могу воткнуть сюда хоть десяток Манхэттэнов.