-- А у тебя голова кривая!

   -- Курт, держи его! Не подпускай к нашим воротам!

   -- Ты чего толкаешься, гад?!

   -- Я случайно!

   -- Я тебе дам случайно!

   Павла впитывала в себя образы этого чужого, но вполне понятного ей мира. С недоумением она отметила полное несоответствие увиденного с глянцевыми иконами будущего 'главного экспортера демократии'.

   'Как же вы потом докатились до такого? Ведь были же - люди, как люди. Просто детей растили. Работали. Рекорды вон ставили. Воевали, наконец! Что же с вами такое случилось, что из общества здоровых людей вы превратились в нацию менеджеров и домохозяек? Как, вот из таких нормальных людей, можно превратиться в 'машины потребления'? Как?!!! Да, у кормушки всегда и везде сидят либо властолюбивые маньяки, либо жадные сволочи, но люди-то ведь - обычные люди! Не понимаю! Верить не хочется...'.

   -- Анджей, давай вот тут сфотографируемся... Как там нас учили? Нужно готовить непротиворечивый набор косвенных улик, подтверждающих в мелочах основную легенду.

   -- Угу. С нашими скудными финансами ты еще предложи нам с тобой посетить местный театр.

   -- Без театра мы как-нибудь обойдемся. Не те у Адама с Анджеем психотипы, чтобы им расхаживать по таким заведениям. По уму мы с тобой должны бы сейчас корпеть над мотором, или доделывать прототип нашей ракеты.

   -- Только не с нашим запасом времени и полупустым кошельком.

   -- Да ладно тебе. Вон дедушку видишь? Дай сюда 'Кодак', я попрошу его, нас запечатлеть.

   Очередной пенсионер сидел на лавочке с газетой. Павла уже отошла с фотоаппаратом от Анджея метров на двадцать, когда вдруг услышала сбоку срывающийся на петушиные нотки мальчишечий фальцет.

   -- Ты все понял, струнцо!? Еще раз ты коснешься меня, и я тебе выпущу на волю мозги. Видишь ствол этой пушки? В следующий раз я прострелю тебе каждый глаз, а потом снесу тебе яйца...

   -- Эй! Ребятки тут нельзя! Уберите оружие!

   -- Заткни свой поганый рот, старикан! Будешь говорить, когда я тебе разрешу! Это твой внук что ли?

   -- Он мне не внук, но здесь много детей... Здесь нельзя с оружием!

   -- Стану я тебя спрашивать! Надоело жить, дед?! Так я помогу тебе вернуться на кладбище! Ты и так уже живешь сверх срока!

   Не совсем понимая, зачем она это делает, Павла сделала три кадра неприглядной картины. Кроме испуганно дрожащего мальчишки, в лоб которого уперся ствол револьвера, удерживаемого рукой 'Робин-Гуда' младшего переходного возраста, в объектив попали взволнованно растопыривший ладони старичок и сидящая на скамейке онемевшая от ужаса мамаша с ребенком. Оторвав глаз от объектива, Павла разглядела одетого в темно серую тройку и забавно смотревшуюся на его голове шляпу с полями тинэйджера. Старичок, продолжая нервно гнусавить, вдруг сделал быстрый шаг в сторону подростка, в этот момент резко щелкнул выстрел. На гравийной дорожке вспух маленький земляной фонтанчик, а руки Павлы, не целясь, сделали еще два кадра. В мозгу ее замкнуло, и Павла опустив фотоаппарат на землю, широким шагом пошла в сторону стрелка. Голос Терновского нервно взвыл ей в спину.

   -- Адам стой! Это не наше дело!!! Стой я тебе говорю!

   'Не знаю Анджей, как там в твоей Варшаве на это смотрят, но я для себя увидела достаточно. С меня уже хватит! Хулиганье я учила всегда, и учить буду. Пока сил моих хватит...'.

   До юного гангстера оставалось шагов пять, когда он успел заметить движение, и резко перевел ствол на нового участника действия. Видимо стрельба все же не входила в изначальный план 'мафиозного юнги', его рука с револьвером крупно дрожала, а карие зрачки метались между двумя опасными целями.

   -- Стоять!!! Я сказал!!!

   -- У тебя шнурки развязались Бамбино.

   -- Что ты сказал?!

   -- То, что ты слышал. Завяжи шнурки, а то упадешь.

   -- Я застрелю тебя! Стой на месте!

   -- Валяй, стреляй! Ты ведь Большой Босс, тебе же все можно, не так ли?

   -- Я, правда, выстрелю!

   -- А как же, конечно, выстрелишь. Сколько там уже могил на твоем личном кладбище?

   -- Не подходи!

   -- Жми на спуск, струнцо. Так ведь говорится на языке твоей матери?

   Павла не спеша подходила все ближе и ближе. Ствол револьвера выплясывал в руке мальчишки. Когда до него оставалось полтора шага, она с шагом плавным самбистским движением захватила ствол пальцами левой руки. Одновременно развернув его в небо и уведя в сторону от себя, рука монгольского ветерана неторопливым движением выкрутила оружие из обмякшей детской ладони. Однако для мальчишки все это произошло слишком быстро, он охнул и застонал. Еще через несколько секунд его рука была нежно заломана за спину, в лучших традициях задержаний советской милиции. Парень молчал, но зубы его выбивали громкую дробь. К Павле во всю прыть бежал ее напарник, на физиономии которого плескалась подростковая обида.

   'Ну, я и дура! Ведь мог же, и выстрелить, гаденыш. Что это со мной сегодня? Или я уже так в 'Софьином прогнозе' уверилась, что могу теперь без страха с моста в речку сигать? Бред какой-то. Прямо как быку красной тряпкой мозги выключили. Как увидела его стрельбу, так сразу, и соображать перестала. Мдя'.

   -- Вы в порядке, мистер? Он не попал в вас?

   -- Господь миловал! Если бы не вы, мистер, он бы мог нас застрелить.

   -- Это вряд ли. А ты как, парень?

   -- Спасибо вам, мистер. Я просто очень испугался.

   -- Это нормально. А теперь я хочу узнать от тебя о причинах этой... Гм... ссоры. С чего все началось?

   -- Да ни с чего! Просто пристал ко мне и все.

   -- Тебя ведь зовут Курт?

   -- Да, мистер.

   -- Курт, я умею отличать правду ото лжи. Говори по совести, что тут у вас случилось?

   -- Расскажи ему парень. Ты же видишь, это хороший мистер.

   Несколько минут Павла выслушивала сбивчивый рассказ о дворовых разборках, силясь понять расклады. Главное что она смогла вычленить, это тихое противостояние германской и итальянской общин Милуоки. Итальянцы почитали местную 'Семью' хоть и живущую особняком, но тяготевшую к 'Чикагскому синдикату'. Немцы жили дружно и поддерживали связь со своей Родиной. Взрослые давным-давно поделили между собой основные сферы интересов, но на периферии разделенных зон все еще случались мелкие разборки. Одна из них ненавязчиво коснулась и детей. Забежавшего на чужую территорию 'чико' прижали в углу несколько 'киндеров', что оставило неизгладимый след в ранимой итальянской душе. В этот момент пересказ 'мыльной оперы' был нагло прерван...

   -- Эй, легавый! Отпусти мальчишку он со мной!

   За спиной у обочины застыла пустая машина. Рядом с ней стоял высокий тощий парень лет двадцати.

   'А вот и пастух этого 'чико' нашелся. Только что-то уж очень он невзрачен для настоящего Биг Босса'.

   -- А сам-то ты кто?

   -- Тебя это не касается! Я служу Дону Валлонэ. И это тоже его парень.

   -- Да ты что! Как интересно! И что, Дон Валлонэ приказал ему пойти в парк, и начать стрелять по людям?!

   -- Не твое дело! Отпусти парня!

   -- Отпустить, иначе что?

   -- Ты ложишься поперек рельс, мистер. Мы раздавим тебя и даже не заметим.

   'Блефует щегол. По глазам вижу. Никто им ничего такого не разрешал. Надо разруливать проблему, пока они тут из-за пары этих засранцев городскую войну не устроили. Ненавижу всю эту гопоту!'.