— Я привёз вам шнапс, шоколад и табак.

— Спасибо, Вальтер! Это по-христиански! А то моральный дух истинных арийцев не на высшем уровне…

— Что ты этим хочешь…?

— Не лови меня на слове! — холодно улыбнулся Курт. — В вашем Штабе, там, наверху должны сознавать: наши превосходные солдаты, которым до сих пор была под силу любая задача, начали сомневаться в безупречности фельдмаршала фон Лееба.

— Если ты обещаешь молчать, скажу по секрету, что уже подписан приказ о его отставке.

— Кто же взамен?

— Вроде бы Кюхлер.

— Один чёрт! — Курт вздохнул и поправил высоко поднятый воротник. — Мы сдохнем здесь раньше, чем сойдёт снег. Порою мне кажется, что близок Рагнарёк.

— А бог Донар тебе не мерещится? Или его пасынок на лыжах — ведь, как говорил профессор Линдмарк, Улль-охотник из этих мест? — насмешливо спросил Вальтер.

— Здесь и не такое привидится! Страна Снежных Великанов. Кругом болота, промёрзшие до дна, лесные дебри, а в дебрях этих — бандиты.

— Ты о партизанах?

— Бандиты! Дикари! Они взрывают мосты, полотно. Они убивают своих же по малейшему подозрению в сотрудничестве с нами. Нервы стали никуда. По коварству и жестокости русские превосходят даже сербов. И вообще, оставим этот разговор! Лучше скажи, что нового в Берлине? — прервал излияния души Курт.

— Трудно сказать, — Вальтер задумался. — Я ведь, выражаясь фронтовым языком — тыловая крыса. Да, всё обычно. Пригляделось… Картину смотрел, называется «Фридерикус». Король ходит полфильма в дырявых ботинках — наверное, наших женщин готовят к кадрам об убитых сыновьях. Но, вообще, все уверены в конечной победе.

— Я тоже уверен, ты не думай, Вальтер! Я тоже уверен. Вот согреюсь — стану совсем уверенным… — Курт отхлебнул из фляги, затем, закрыв её, встряхнул, чтобы убедиться в достаточном количестве содержимого.

— Товарищ сержант! А, товарищ сержант! — белобрысый паренек вытер рукавом нос.

На его лице расцвела лучистая улыбка.

— Обожди, Зинченко! — отозвался тот. — Дай дух перевести…

— А всё-таки утекли! Утекли, товарищ сержант! — снова восхитился парень.

— Тихо, весь лес разбудишь…

Автоматная очередь аккуратно прошила вату телогрейки на спине. Зинченко рухнул в снег.

— Гады!!! — заорал Василий, опустошив рожок трофейного шмайсера в берёзы.

— Рус, здавайс! — услышал он в ответ.

— Как же! А это видали! — Василий рванулся через сугробы, петляя среди деревьев. Вслед засвистели пули. Он пару раз огрызнулся из винтовки, отбросив бесполезный теперь автомат.

Занималась вьюга. Немцы, было рассыпавшиеся в цепь, приотстали…

Оглянулся. Никого. Спасибо Матушке-Зиме! Сам-то он привычный. Все русские «А» — любят быструю езду, «Б» — поют с детства военные песни, и, наконец, «В» — не боятся мороза. Но на немца надейся — а сам не плошай.

Взяв пригоршню снега, Василий надраил порядком покрасневший нос, дошла очередь и до ушей. Это заняло у него минуты две. Прислонившись к стволу высоченной сосны, он вслушивался в нарастающий вой, пытаясь различить скрип сапог. Попробуй, походи-ка, Фриц, по нашим-то чащобам! Достав из-за пояса рукавицы, он погрузил в них по пятерне, испытав несказанное удовольствие.

До партизанской стоянки было километров десять-двенадцать. Снегу навалило, да ещё вьюга. Затемно доберется. Жаль, правда, ребят. Но тут уж, как говорится, судьба. Ничего не попишешь… Фрицы, сволочи, для острастки по кустам стреляют. И надо же было Сашке высунуться. Их машина точно на мину шла, а он, дурак, возьми и покажись… А может, его и не заметили? Но так глупо — в самую грудь! Эх, Сашка! Только охнуть и успел.

Немцы вылезли на дорогу и устроили такой салют, что если б не упал в ложбинку — крышка. Затем два часа преследования. Оторвались. Ещё более нелепая смерть Зинченко. Как его… Мишка? Ваня? Сева? Все звали по фамилии. Сержант обязан знать имя и отчество своих подчинённых. Завтра вернёмся — похороним по-свойски. Не гоже человечьим мясом зверьё кормить.

И лежит теперь этот улыбчивый рядовой Зинченко, тупо уставившись в холодное небо. И нет ему больше дела до этой проклятой войны. Но не пройдёт и дня, как напишет о нём комиссар — «ваш сын погиб смертью храбрых», и упадёт мать, рыдая, сраженная скупыми строчками похоронки. А Зинченко лежит себе среди лесочка… Теперь, наверное, уж не лежит. А где-то там.

Василий неопределённо посмотрел ввысь, но тут же одернул себя: «Ишь, засмотрелся! А ну, вперёд! …Я всегда готов по приказу Рабоче-крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик, и как воин, — тут он ускорил шаг, пряча щеки в кучерявый чёрный воротник — … и как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же по злому умыслу я нарушу… Вон, брат отца. Умница. Книжный человек. А десять лет отсидел ни за что… И чего он мог нарушить — одному Богу известно».

Впрочем, дядька не любил распространяться на этот счёт. И, что касается его срока — так это односельчане только подумали — не миновала, мол, Власова суровая кара советского закона. Ну, был мужик, да сгинул. А за что? Куда? Деревенька маленькая. Худая. Всяк про соседа своего знает. Но про дядьку никто ничего толком не ведал. Пропал дядька в тридцатом, Ваське тогда едва двенадцать исполнилось, а объявился лишь в тридцать восьмом. Вернулся, старый чёрт, ничуть не изменившись, будто под пятьдесят, хоть старше отца Васьки на пятнадцать лет, а тому уже к шестидесяти. Занял пустую избу у самого краю. Зарылся в тома книжек. На расспросы отшучивался. Один раз из обкома заглянули, но как приехали, так и уехали. Мало ли заброшенных деревень на Святой Руси?

«Что-то вьюга разыгралась? Остановишься — помрёшь. Нынче темнеет ранёхонько. А уже часа три, три с половиною. Вперёд, парень! Не спи! Замёрзнешь!.. Воспрещается оставлять поле боя для сопровождения раненых.

Каждый боец должен ненавидеть врага, хранить военную тайну, быть бдительным, выявлять шпионов и диверсантов, быть беспощадным ко всем изменникам и предателям Родины.

Ничто — в том числе и угроза смерти — не может заставить бойца Красной армии сдаться в плен… Стоп!» — сквозь свист ветра ему почудился звук чьих-то шагов.

Василий опустился на колено, присматриваясь. Не тронутый ни лыжнёй, ни звериным следом серебристый ковёр ничем не выдал своей тайны. В тот же момент острая боль в плече напомнила об утренней шальной ране. На морозе-то он про неё совсем и забыл. Сдёрнув рукавицу, Василий сунул руку под полушубок. Так и есть…

Но засиживаться парень не стал. Скорей бы к своим добраться! Слегка кружится голова, но бывало и хуже. А хуже — это когда в августе выходили из окружения. Смятые и раздавленные военной мощью вермахта. В обмотках. Без пищи и оружия — с одной винтовкой на троих. Злые, грязные, истощённые… Немец двигался быстрее. До своих они тогда так и не доползли, но хоть в родных местах оказался. И на том спасибо! Подобрали партизаны. Долго проверяли. Потом, вроде, поверили. Сашка тоже был с ним. Но больше не будет! Никогда! …Перед глазами поплыли круги. Ухватившись за тоненькую осинку, он сполз вниз. Вьюга заглянула прямо в лицо, и без того обветренное, с белыми ресницами и наледью на усах. Пришлось даже встать на четвереньки. В тот же миг он чуть ли не носом уткнулся в глубокие следы чьих-то ног.

Сначала не поверил, но затем до него дошло, что при такой-то пурге либо человек был здесь недавно, либо это его собственный след, а он плутает кругами, будто за черным груздем охотится.

Ночью ориентироваться легче, если небо не заволочёт мгла.

«Найди созвездие Лося, которое всё чаще называют Большой Медведицей, а по мне Лесная корова и есть, что выгнуто ковшом — семью заметными звёздами. Мысленно продли линию вверх через крайние две звезды, и упрёшься в Полярную. Лежит она в пяти расстояниях, что между этими солнцами, в хвосте Лосёнка, и находится всегда в направлении на север…» — наставлял племянника родич, перед отправкой на Финскую.