— Проклятая дверь! — доносилось оттуда. — Надо бы спуститься и хорошенько потрясти бабу, должно быть, она знает, где ключ.
— Так иди, дурак. Чего медлишь, пули не возьмут замок, а граната может повредить фонарь.
Фриц послушно зашагал вниз.
Заслышав шаги второго германца, ловкий человек выскользнул наружу и притаился за дверью, держа клинок наготове.
Уже на выходе Фриц остановился, насторожённо вслушиваясь, и тихо позвал:
— Эй, Ганс! Гансик, дружище! Ты не заснул с этой бабой?
Ответом ему послужил удар захлопывающейся двери. Скорее от неожиданности, чем от боли — немец успел инстинктивно подставить руку, выронив при этом пистолет — Фрица отшвырнуло назад, в темноту башни. Фламандец бросился за ним, рыча, как бешеный пёс. Потом германец взвизгнул, точно боров на бойне, и больше женщина уже ничего не слышала.
Ей, наконец, удалось выплюнуть тряпку.
— Берегись, — закричала она, — там ещё третий! Осторожней!
Из темноты никто не ответил.
— Тиль! Тиль! — заревела она.
И тогда прозвучали три выстрела, эхом отразившись средь мертвящей, звенящей тишины, нарушаемой лишь гулким рокотом прибоя…
— Кто ты, чёрт меня раздери!? — прохрипел Макс, зажимая рукой кровавую дыру в брюхе, сквозь которую так и норовили вывалиться наружу кишки.
— Я тот, кто с широкой глоткой и пустым, но не дырявым, брюхом. Я тот, кто с длинным языком и мастер из крупной монеты делать мелкую. Я сын своей страны, а вот ты — подлый захватчик, и потому ты умрёшь здесь и сейчас, — был ответ сухощавого незнакомца.
Потом фламандец отобрал пистолет, три пули из которого в упор, казалось, ничуть ему не повредили.
— Я не вынесу этого, застрели меня, пошли мне скорую смерть! — хрипел Макс. — Я не могу умереть так глупо под ножом фламандского мясника.
— Если это хоть немного тебя успокоит, можешь считать, что ты сдохнешь от руки дворянина, не будь на моём гербе три пивные кружки, — рассмеялся худощавый победитель.
— Я истекаю кровью. Неужто в тебе нет ни капли жалости?! — взмолился умирающий.
— У тебя ещё хватит крови на расплату в аду! Пепел Фландрии стучит в моём сердце. Будь здоров! Когда ты окоченеешь, я брошу твой труп рыбам на прокорм, а пока лежи тут и думай, зачем Господь создал море, если фламандцы всё равно сделали берега.
Так он сказал и стал медленно спускаться вниз, предоставив врага его совести и божьему суду.
— Неле! Я вернулся! — весело крикнул он с порога.
Молодая женщина обернулась. Победитель раскрыл объятия — а она, плача навзрыд кинулась к мужу на шею и сказала:
— Тиль! Ты больше никогда не уйдёшь, родной мой?
Он молча поцеловал её в самые уста.
— Куда ты? — спросила его жена, высвобождая губы.
— И я снова должен идти, моя милая, — отвечал он.
— И опять без меня? — спросила она.
— Да, — ответил он, помедлив.
— А ты не подумал о том, что я устала веками ждать тебя, глупый. Что всему наступает конец, и пора хоть немного пожить для себя? — спросила она. — Иногда мне кажется, мы не найдем покоя, мы обречены пережить раз за разом наших друзей, нам всегда расставаться. Тебе — уходить, а мне — оставаться.
— Ненаглядная ты моя, милая Неле! Потерпи ещё немного, век, другой, — улыбнулся названный Тилем, — Ты же видишь, снова война. Снова грязь и кровь… — внушал он, гладя чудные Нелины волосы. — Ты не тревожься, ведь у меня шкура железная.
— Какая глупость, — возразила ему жена. — На тебе просто кожаная куртка; под ней твое тело, а оно, так же точно как и у меня, уязвимо. Если тебя cнова ранят, кто за тобой будет ходить? Ты истечёшь кровью на поле брани, так не раз случалось, я должна быть с тобой, любимый.
— Пустяки! — возразил он, — Я привык получать пули в спину, такие не берут меня, привык глотать яд, и даже старая добрая верёвка уже не лезет на шею. Я привык, — повторил он. — И потом, если ты пойдёшь, то я останусь сам, и милого твоему сердцу муженька назовут трусом.
И он снова впился в её дрожащие губки, и нельзя уже было понять — смеётся ли она, или по-прежнему плачет.
Наконец, он ушёл, ушёл в который раз, распевая одну из вечных своих песенок, и когда он спел последнюю — этого никогда никто не узнает. А она снова осталась одна, ждать его, как было четыреста лет подряд, и так будет впредь.
Всегда важно, чтобы тебя кто-то ждал, пусть даже целую вечность, будь ты сам Уленшпигель — дух свободных фламандцев. И горе тем мужчинам, у кого нет такой Женщины, как Неле — сердце милой Фландрии.
Баллада о Вечном гёзе Уленшпигеле
Зов Мастера
Зов Мастера (2000)
Актерам и писателям нет пути ни в рай, ни в ад — я часто думала об этом раньше, и теперь знаю точно, так оно и есть.
Актёрам и писателям нет пути ни в рай, ни в ад — я часто думала об этом раньше, и теперь знаю точно: так оно и есть. Мы проживаем сотни чужих судеб на сцене, едва откроются кулисы — и мы не принадлежим сами себе.
Оживляя нестройные ряды букв, писатель творит героев, которые, коль он талантлив, продолжают жизнь и после ухода самого создателя. Странные, странные персонажи…
Лицедеям вечно пребывать в чистилище, ибо никогда доля зла, что мы привнесли в этот мир, не соизмерится с долей добра.
Стоит хоть кому-нибудь на Белом Свете приоткрыть книгу Мастера — весы снова качнутся, и так они не успокоятся никогда. Мне кажется, иной раз эта безвременная неопределённость заставляет Их взывать к живым — тогда-то и случаются самые волшебные, самые фантастичные, невероятные истории. Вот одна из них.