Бай Би поняла: письмо действительно написал отец много лет назад, и его хранила мать; а вот сейчас оно попало в ее руки. Не удалось сдержать хлынувшие из глаз слезы, которые закапали ей на руки, словно капли осеннего дождя на оконное стекло. Бай Би вытерла слезы, с трудом выдавила вежливую улыбку:
— Простите за беспокойство. В следующий раз я найду время подольше навестить вас. До свидания.
Бай Би поклонилась поэтессе в пояс.
Вложила письмо в сумочку, взяла одежду матери и ушла. Выходя из ворот клиники, она еще раз оглянулась на это здание под холодным осенним дождем, и сердце ее сжалось от нараставшего горя, и чем дальше, тем больше сжималось, пока не подступило волной настоящее удушье.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Дождь шел и шел непрерывно.
Уже настал вечер, город за окном тонул в дымке мелкого дождя и ночных сумерек, укрываясь за ними, как женщина за шелковой чадрой.
Бай Би тихо сидела у себя в комнате и осторожно перебирала страницы оставленного ей отцом письма. Вскрывая конверт, она ощутила некий аромат, исходивший от конверта. Это был аромат времени, скопившийся за десять с лишним лет, словно был вскрыт волшебный кувшин и все из него выпущено, хотя что именно содержалось в волшебном кувшине? Никому не ведомо.
Письмо было в целости и сохранности, причем сохранилось необыкновенно хорошо, ни складок, ни помятостей, можно было думать, что десять с лишним лет мать берегла его как сокровище. В конверте лежали десяток с лишним листков бумаги, сложенных очень заботливо и аккуратно, на каждом был проставлен порядковый номер. Но сами листки были разнокалиберные: первый и последний — стандартная бумага для письма, средние — десяток с лишним — вырваны из блокнота.
На первой страничке было написано:
Бай Би, доченька моя!
Когда ты будешь читать это письмо, и я, и твоя мама покинем тебя навсегда.
Прости, мое сокровище, я могу только сказать тебе: прости.
Я и твоя мама после долгих раздумий и колебаний решились рассказать тебе правду о событиях.
Однако я и твоя мама оба просим у тебя прощения, не потому что не посмели бы смотреть тебе в лицо после того, как ты узнаешь правду, а потому только после нашего, меня и твоей мамы, ухода из людского мира ты сможешь прочесть это письмо. Пожалуйста, прости нас.
Мое сокровище, в это мгновение за окном льет дождь, а ты уже уснула. Ты сейчас спишь так крепко, что не можешь знать, от каких мук совести страдает твой отец.
Папа видит твое личико. Ты очень красивая, по-настояшему прелестная. Надеюсь, когда ты вырастешь большая, ты сможешь жить спокойно и счастливо.
Передо мной лист белой бумаги, и я не знаю, как начать писать. Минувшее проходит передо мной, но мне тяжело обратиться к нему вновь, чтобы описать его. Я могу только перелистать дневник того времени, чтобы из этих пожелтевших страниц ты узнала как можно больше. Поэтому я вырвал несколько листков из своего дневника и вложил в это письмо. Ты сможешь узнать все, мною пережитое.
Читай же, читай до конца, мое сокровище. Если б я мог, я раскрыл бы перед тобой все свое сердце. Когда ты читаешь черновые записи тех лет, все равно что заглядываешь в самое сердце своего папы.
Эту первую страницу письма Бай Би прочитала молча, словно сам отец стоял перед ней и задушевно, чистосердечно рассказывал о себе. Сейчас время уже ничего не значило, и она подумала, что отец уже вне ограничений во времени, потому что отцовская любовь бесценна.
Перевернув первую страницу, она открыла вторую. Это был листок из блокнота, с виду гораздо старше, чем первый листок. На второй странице было написано:
15 сентября 1978 года
Погода: ясно. Температура: +19° — +22 °C. Место: Лобнор.
Сегодня мы обследовали группу древних руин. Они расположены на берегу сухого речного ложа. Там по обоим берегам имеются высоты, а на высотах располагаются руины зданий; одновременно обнаружены ряды высоких пирамидальных тополей, уже засохших. В песке найдены осколки фарфоровой посуды, одновременно присутствуют следы раскопов. Начальник археологической экспедиции указал, что прежде Стейн производил здесь раскопки и вывез большое количество ценных предметов материальной культуры. Пусть даже так, но и оставшаяся часть повергает в изумление.
Внезапно в поле моего зрения появилось редкостное чудесное зрелище — мираж. Фоном для него служил оазис, в котором были видны зеленые деревья и текущая вода; в пустыне это необычайно привлекательно. Среди этой зелени постепенно появилась фигура женщины в красном платье, с иссиня-черными, уложенными в косу волосами на голове, белой-белой кожей и чудесными глазами, в общем, несравненной красоты. Но очень скоро мираж пропал бесследно.
Я долго-долго не мог позабыть это чудо.
Мы ужинали рядом с руинами, а после ужина возвращались в свой основной экспедиционный лагерь. Но наша машина сломалась, и начальник решил возвращаться в лагерь верхом на верблюдах. Я тоже с помощью коллег взгромоздился на верблюда. Мы начали путешествие по пустыне, как торговый караван на шелковом пути две тысячи лет назад.
Мы ехали не слишком долго, когда погода внезапно резко изменилась: налетел крутящийся вихрь, который поднял к небу тучи песка и обрушил его на нас. Это была песчаная буря. Нам довелось встретиться с песчаной бурей — самым страшным явлением в пустыне. Все мы замотали себе лица шелковой тканью, но песок продолжал набиваться в рот и в ноздри, в песке увязали копыта верблюдов, а ветер едва не сдул меня с верблюжьего горба.
Вдруг мой верблюд заревел, видимо, напуганный этой песчаной бурей; это удивительно, потому что верблюды обычно песчаных бурь не боятся. Но уж если верблюд испугался и заревел, очевидно, дела плохи. Я не умел с ним справиться, потому что ничего не знал о езде на верблюдах, верблюд же понес меня быстрым шагом в неизвестном мне направлении. А мои спутники, не зная, как спастись самим, дрожали под ударами ветра с песком.
Я не смог позвать на помощь: стоило раскрыть рот, как его забивало песком; мне оставалось только положиться на волю неба и довериться бешеной скачке верблюда. Я закрыл глаза и всеми силами старался сохранять равновесие между отчаянно качающимися горбами. Песчаная буря все продолжалась, ветер свистел в ушах, и песок язвил щеки.
Я чувствовал только непрерывный бег верблюда подо мной, который уносил меня все дальше и дальше от основной экспедиции. Испуганный верблюд скачет почти так же быстро, как ездовая лошадь, от этого я трясся всем телом. Не знаю, долго ли так продолжалось, но свист в ушах стал постепенно стихать. Верблюд замедлил бег, а я открыл глаза. Песчаная буря уже утихла, вокруг простиралась безбрежная пустыня, но дело было в том, что я остался один.
Пустыня, песчаная буря и непослушный верблюд не смогли внушить мне ужас, по-настоящему ужаснуло меня именно одиночество. Я, один как перст, находился в бескрайней пустыне, со мной не было никого из моих коллег, и было неизвестно, где же я нахожусь, так как я потерял ориентиры и не знал, где восток и запад, юг и север. Все это меня пугало и приводило в отчаяние.
В растерянности я смотрел на все четыре стороны, но, куда ни кинь взор, всюду все было одно и то же, все было одинаково, без разницы; так где же, в конце концов, мои коллеги? Может быть, до них уже расстояние больше десятка километров? Верблюд нес меня куда глаза глядят, бежал свободно и, по-моему, часто делал круги по пустыне, потому что даже он мог сбиться с пути. У меня при себе не было воды, только горсть поджаренного зерна и в сумке — старенький фотоаппарат, ненужная обуза.
Я не знал, куда мне двигаться, но понимал, что в пустыне сбиться с пути равносильно смертному приговору. Небо быстро темнело, и в желтой пустыне черная ночь безжалостно накрывала все вокруг. Пользуясь тем, что вечернее солнце еще не село, я вытащил свой дневник и записал в нем все, что случилось со мной сегодня. Может быть, через несколько десятилетий, когда проезжающие здесь люди найдут груду белых костей, они смогут прочесть мой дневник, узнают, кем я был, и отвезут мои кости обратно в родные места. Но я хотел жить, я не хотел умирать, моя молодая жена Фэнь в шанхайском доме ждет моего возвращения. Нет, я не могу умереть.
Однако кто же сможет меня спасти?
Я впал в отчаяние.