— Я прибыл из-за границы, чтобы познакомиться и переговорить с вами. Если вы сейчас заняты, то мы можем перенести нашу беседу на более удобное для вас время.

— Из-за границы? — атлет-профессор сбавил тон и смущенно улыбнулся. — Извините меня, пожалуйста. Я спутал вас с одним диссертантом. Друзья попросили меня написать рецензию на его работу, а мне, честно говоря, не до того. С этого учебного года курс, который я читал в университете, исключен из программы. Я остался без студентов, а мои научные труды не публикуют в Германии. Их вообще нигде не публикуют.

— Почему? — недоуменно спросил Штейн.

— Потому что Германии стала не нужна фундаментальная наука. Теоретики сейчас в загоне. Рейху нужны не отвлеченные теоретические исследования, а гарантированный результат, который можно отлить из стали или построить из бетона. Вот только никто из бонз, стоящих у власти, не хочет понимать того, что для развития прикладной науки необходим прорыв в науке фундаментальной. Скажем, изобрел бы Александр Белл свой телефон, если бы не было теории электричества? Или сумел бы Эдисон создать свой фонограф без волновой теории?

Штейну не было никакого дела до этих двух упомянутых господ, равно как и до теории электричества, но он из благоразумия сочувственно покашлял в кулак.

— Вот, изволите видеть? Упаковываю свои вещи и книги. Перед вами — высококвалифицированный дипломированный немецкий безработный с докторской ученой степенью. Я уже подумываю, а не переквалифицироваться ли мне в конные полицейские. Я — чемпион Вюртенберга по скачкам и конкуру, и мне наверняка пойдет форма с латунными пуговицами.

— Ну, зачем же так грустно? Вы могли бы преподавать, например, в Берне. Это совсем недалеко отсюда, каких-то триста километров.

— В Берне?! — насмешливо переспросил Рикард. — После Гейдельберга мне преподавать в Берне? Скажите уж лучше — учительствовать в школе. По крайней мере, мои ученики будут хорошо знать никому не нужную физику. Берите вот эти книги и помогите мне донести их до машины.

Штейн с готовностью подхватил две довольно объемистые пачки книг, перевязанные тесьмой, и последовал вслед за профессором к его машине.

— Вы знаете, что такое Гейдельберг? — спросил профессор через пять минут, захлопывая багажник, куда они уложили все эвакуированное имущество.

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Гейдельберг — это сильнейшая научная школа в Европе, а может, и в мире! Сорбонна и Оксфорд — просто приготовительные классы по сравнению с Гейдельбергом! С четырнадцатого века на этом самом месте трудились и мыслили лучшие умы тогдашней науки! Какие имена! Это же люди, двинувшие нашу цивилизацию вперед, от мрака невежества к высокой культуре. Вы только представьте себе, целых шестьсот лет ушло на становление гейдельбергской научной школы и вот теперь, при Гитлере, эта школа разваливается.

— А вы не любите Гитлера?

— Это провокационный вопрос, молодой человек! Откуда я знаю, что вы не из гестапо? Я просто обожаю нашего дорогого фюрера. Я не устаю им восторгаться! Я все ладони отбил, аплодируя ему! Так и передайте тем, кто вас ко мне подослал.

— А если я не из гестапо?

— Да? А откуда же вы?

— Я же сказал вам, что приехал из-за границы. Из Норвегии.

— Ну, сказали тоже, — разочарованно протянул профессор. — Какая же Норвегия — «заграница»?

— Действительно, я приехал из Норвегии, но разыскать вас меня просили мои американские друзья.

— Американские? — насторожился Рикард.

— А что вас удивляет? Ваши работы опубликованы во веем мире. Ваше имя известно не только в Германии, но и за океаном. Мне кажется, я прибыл как раз вовремя, чтобы успеть сделать вам предложение первым.

— Какое?

— Если вам так претит преподавание в Берне, то, что вы скажете, допустим, о Гарварде?

— Не знаю. Я ни разу не был в Америке, хотя лет десять назад встречался с американскими коллегами на симпозиумах по моей тематике.

— Но ядерной физике?

— Именно по ней. И американцы не произвели на меня хорошего впечатления. Они совсем не понимают того, над чем работают, и что является предметом их исследования.

— Я не берусь с вами спорить, профессор, но за десять лет американцы сильно ушли вперед. Недаром же именно к ним уехал Эйнштейн.

— Эйнштейн для меня не авторитет. Да, он создал замечательную теорию относительности, опираясь на которую, можно рассматривать процессы, происходящие в ядре, но он не объяснил сути самих этих процессов!

— А кто-нибудь объяснил?

— Послушайте, молодой человек, вы хотя бы представляете, о чем ведете речь? Ведь познание тайн атомного ядра можно сравнить с сотворением мира. В нашем мире все создано из атомов, и человек, который сможет управлять процессами на ядерном уровне, станет подобен Богу, сотворившему этот мир. Он станет владеть миром.

— И вы в это верите?

— А почему ист?

— А какое прикладное значение это может иметь? Что смогут изобрести новые Эдисоны и Беллы, зная тайны ядра?

Выражение слабой догадки промелькнуло на лице профессора.

— Послушайте, молодой человек! Я не ошибусь, если предположу, что по образованию вы не физик и в вопросах физики вообще и ядерной физики в частности вы — полный профан?

— Абсолютный! — с готовностью признал Штейн. — Поэтому мне так и интересна эта тема. Именно как дилетанту.

— Тогда как дилетанту я вам в двух словах попробую объяснить то, на что ученым требуются целые тома. Все дело в том, что при распаде атома выделяется сумасшедшее количество энергии. Энергии от распада одного атома, разумеется, не хватит даже для того, чтобы обжечь вам руки, но если одновременно в одном месте распадаются миллиарда миллиардов атомов, то получается Солнце. Садитесь в машину.

Вскоре автомобиль подъехал к двухэтажному особнячку, увитому засохшим плющом. Рикард открыл ворота в низенькой загородке и поставил машину прямо перед домом. Штейн внес книги в дом вслед за хозяином и положил две перевязанные стопки на журнальный столик, стоявший в холле.

— Вот, кажется, и все, — подвел итог профессор, оглядываясь в своем собственном доме, будто впервые его видел. — Теперь я никому ничего не должен.

Штейн тоже осмотрелся. Из холла вели три двери. Наверное, в кабинет, спальню и на кухню. Сбоку шла лесенка на второй этаж. На стене холла охотничьи трофеи висели вперемешку со спортивными. Видно было, что хозяин — спортсмен и охотник.

— Может быть, нам удобнее будет продолжить беседу в кабинете? Проходите смелее, молодой человек, я сейчас приготовлю кофе и принесу туда.

Штейн зашел в кабинет. Средних размеров письменный стол был поставлен боком к окну, так, чтобы дневной свет удобно падал с левой стороны. За столом стоял стеллаж, от пола до потолка забитый книгами. Стена напротив стола была увешана дипломами различных университетов и научных обществ. Штейн бегло осмотрел их и нашел, что Рикард — действительно крупный ученый. Если удастся его грамотно разработать и переправить в Штаты, то этот человек будет означать для него открытый счет в американском банке, офицерское звание в армии САСШ, доверие и покровительство Даллеса, словом, полное материальное благополучие и финансовую независимость до конца дней.

— Пожалуйста, — вернувшись, профессор поставил кофе на письменный стол. — Сахара у меня, правда, нет — талоны кончились. Но есть сливовый мармелад и маргарин. Угощайтесь.

Штейн из вежливости намазал ломтик хлеба маргарином и отхлебнул кофе.

— Итак, молодой человек, вы хотели сделать мне какое-то предложение?

— Да, профессор, если вы готовы его выслушать.

— Я весь обратился в слух. Вы что-то говорили о ваших американских друзьях?

— Вы меня извините за прямоту, профессор, но мне кажется, вам не из чего выбирать. Вам нужно уезжать из страны. Не обязательно в Америку, но других предложений, как я понимаю, вам пока не поступало.

— А чем для меня будет хороша Америка, если я, как вы сами заметили, могу сесть на свой автомобиль и через три часа быть в Берне?