Лена часто думала: надо написать про все маме, и всякий раз откладывала, понимала, что огорчит мать. Недавно она отправила Антонине Павловне письмо, сообщала, что все в порядке, Шурочка рисует, много работы, скоро напишет длинное письмо, но о том, что в ее жизни произошли большие перемены, так и не написала.
Чижова наутро пошла к Антонине Павловне и, сладко улыбаясь, доложила:
— Геня-то наш приехал…
Чижова с давних пор недолюбливала Антонину Павловну: чего она командует, как генерал? Я, может быть, лучше ее понимаю… Если она даже председатель, кто ей дал право меня спрашивать, почему мой муж пьяный является? Это мое горе, нечего ей распространяться. Ее муж стада привести не может, летом корову Сабашниковой всю ночь проискали. Лучше бы помолчала…
Все с той же улыбочкой Чижова спросила Антонину Павловну, получает ли она письма от Лены. Антонина Павловна ответила, что недавно пришло коротенькое письмо:
— Работы у Лены много — две смены, и еще ее агитатором назначили, к выборам…
— Геня наш рассказывал, что Лена с мужем разводится, съехала она от Журавлева. Я и хотела спросить: как ей, бедненькой, живется? С девочкой-то трудно одной…
Антонина Павловна показала, что умеет владеть собой, ничего не сказала, только спросила Чижову, что думает делать Геня — на время приехал или хочет работать в колхозе.
Она ни слова не сказала мужу, всю ночь не спала — думала: что с Леной? Конечно, Генька Чижов пьяница и никчемный человек, но не посмел бы он придумать такое… Антонина Павловна вспомнила: ведь Лена говорила, что Журавлев ей кажется менее привлекательным, чем раньше. Наверно, правда — ушла от него. Но как матери не написала?.. Она тихонько всплакнула, а потом решила: поеду в город, посмотрю, как Лена устроилась. Шурочку возьму — куда же ей одной с девочкой…
Лена была в библиотеке. Вера Григорьевна у больного; дверь Антонине Павловне открыла работница доктора Горохова Настя. Поджимая губы, Антонина Павловна строго спросила:
— Лена у вас проживает?
Шурочка не узнала бабушку; Антонина Павловна напрасно ее звала, девочка стеснялась и пряталась за Настю. Наконец пришла Лена.
— Матери не написала, — повторила в слезах Антонина Павловна.
Успокоившись немного, она сказала:
— Шурочку я с собой возьму. Хоть до весны, пока не устроишься. Отец обрадуется, хворает он, а все с детишками возятся, зверей мастерит. А на каникулы к нам приедешь… Как же ты матери не написала? Я ведь случайно узнала — от Чижовой. Генька к ним приехал. Мало нам старика Чижова… Да ты его помнишь — он тебя пугал, что ты запечатанная, больше расти не будешь. Один день проработает, а потом месяц пьяный валяется. Теперь к нему Генька прибыл, трудовые резервы… Так вот, приходит Чижова и выкладывает: «Лена ваша разводится…» Я чуть было у нее на глазах не разревелась…
— Ты меня осуждаешь? — спросила Лена.
— Зачем глупости говоришь? Обидно мне, что матери не написала. А какой я тебе судья? Трудно одной, да еще с девочкой… Отец-то к ней ходит?
— Поставил условие, что каждое воскресенье буду ее приводить. Раз привела. Потом передал, что занят. Позавчера я позвонила, спрашиваю, когда привести девочку. Он отвечает, что у него много работы, пошлет Шурочке шоколад. Наверно, с Хитровым на рыбалку поехал… Мне-то казалось, что он любит Шурочку, я из-за этого мучилась, не могла решиться…
— «Казалось», — сердито проговорила Антонина Павловна. — Все тебе казалось: и что работник он необыкновенный, и все понимает, и душа у него настоящая. Я-то помню, как ты про него рассказывала…
У Лены показались на глазах слезы. Антонина Павловна спохватилась:
— Ну, чего ты? Ошиблась ты в нем, это и с большими людьми бывает. Я тебя не упрекаю… Нехороший он человек, сразу я почувствовала. Я твоих тайн не знаю, про другое говорю… Когда у вас гостила, насмотрелась. Грубый он с людьми, не входит в положение. Я его раз спросила, почему в заводском магазине хоть шаром покати, люди должны в город ездить, туда и назад — три часа, кажется, можно бы наладить, а он мне отвечает, что на нем завод, хвастать начал, какие машины делают, врал, будто в магазине все есть, даже сахар… При мне пришел к нему человек, просит, чтобы разрешили на попутном грузовике жену до родильного дома довезти, он говорит: «Машины не для этого». Я его потом спросила, неужели ему женщины не жалко, смеется: «Даст пятерку водителю — и все тут, нечего мне голову морочить…» От таких народ и страдает, ему что ни скажи — отмахнется… Когда Чижова мне рассказала, я ночь не спала. Обидно было, что мать от чужих узнает. А за тебя я радовалась: разве можно жить с таким истуканом?..
— А почему, когда я тебе сказала, что мне он уже не так нравится, ты на меня кричать начала?
— Не поняла я тебя, думала — дочка у вас, образуется… Вот подрастет Шурочка, сама увидишь — нелегко быть матерью, боишься совет дать… Да ты и без моих советов обошлась. Одного не понимаю — почему от матери скрыла?..
После встречи с Коротеевым в театре прошли две недели, а Лена все думала о том разговоре. Почему Коротеев меня пожалел? У него хорошее сердце. А мне от этого только тяжелее. Не будь Шурочки, кажется, не выдержала бы. Никогда я не думала, что такое бывает. В институте девушки рассказывали, что влюблены, ходили в кино, смеялись. Да и мне тогда казалось, что я влюблена в Журавлева. По-детски все было… А теперь как рана, все время чувствую, и не заживает; нет, еще больнее… Вера Григорьевна — необыкновенный человек, она мне помогла. Вылечить, конечно, она не может, от этого нет лекарства, но теперь мне не стыдно самой себя, она меня уговорила, что глупо стыдиться, нет ничего плохого…
Лена боялась, что мать заметит, в каком она состоянии, и сама над собой смеялась: ну, как можно заметить? Ведь не написано на мне, что я не могу жить без него… С мамой я говорю, как будто этого нет, да ее такие вещи не интересуют… А вот Шурочку мне трудно отпустить. Я еще больше к ней привязалась. Не могу себе представить — проснусь утром и не увижу, как она лежит, ножками перебирает и хитро улыбается: «Мама, а ты не спишь — я вижу…»
Антонина Павловна долго говорила с Леной, вспомнила ее детство, вместе поплакали о Сереже. Вечером Антонина Павловна сказала, что завтра уезжает.
— Шурочку я возьму.
— Не знаю, как быть… Мне сейчас будет без нее особенно тяжело…
Антонина Павловна посмотрела на дочь и ничего не сказала.
Они поговорили об отце. Антонина Павловна улыбнулась.
— Он недавно носорога смастерил: похожий, как в книжке… Лена, ты Шурочку хоть до весенних каникул отпусти, отца порадуй — он часто хворает и все говорит: «Жалко, внучка далеко…»
— Хорошо, — сказала с грустью Лена. — Но через месяц я за ней приеду. Мама, куда ты торопишься? Останься еще на день.
— Не могу, Лена, весна на носу, работы у нас много. С посевной справимся, этого я не боюсь, а вот с огородами плохо — рук не хватает. Белкин вернулся, это нам большая помощь. Потом к Родионову племянник попросился, хвастун невероятный, но работать умеет. А с Генькой Чижовым мы еще помучаемся. Это Журавлев удружил. Знаешь, что в Журавлеве самое противное? Вот я пойду и скажу: «Зачем к нам Чижова прислали?» Он глазом не моргнет, ответит, что Чижов герой труда. Ты ему свиной хлев покажи, скажет — дом как дом, жить можно. Пожалуйся, что по дороге проехать нельзя, — ухмыльнется: «Да ведь это шоссе». Надоели они людям, ох, как надоели!.. Помнишь Дашу Каргину? Сын у нее был Миша, орехи тебе носил, помнишь? Мишу-то убили на войне… Умная женщина Даша, я с ней часто советуюсь. Когда в газете был отчет о пленуме, она пришла в правление, говорит: «Напечатано, что мало у нас в стране коров, значит будет много — увидишь. Теперь людям доверяют, это — главное дело» Вот приедешь, Лена, увидишь — у всех настроение приподнялось, на душе повеселело.
Рано утром Антонина Павловна собралась в путь. Лена поехала проводить ее и Шурочку до станции. Шурочка в такси сразу заснула. Лена сидела задумавшись. Антонина Павловна вдруг сказала: