Потом они затеяли взрослый разговор про президента Рейгана («Это третьеразрядный актер», — припечатал па), он как раз послал войска в Бейрут. Я свернулся калачиком на большой, лежащей на полу, подушке и стал задремывать, представляя себе, что я Соня, как моя мать, и что они, чего доброго, обольют меня чаем. В какой-то момент я уснул по-настоящему, но потом проснулся оттого, что они хохотали. Самой шутки я не слышал, и тут бабуля Эрра вдруг звучным голосом объявила, что инструмент, всегда сопровождающий ее пение, лютня. Паи Мерседес озадаченно переглянулись, мол, «что она городит?», а па сказал:

— Извини, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из музыкантов твоего ансамбля играл на лютне.

Эрра усмехнулась:

— Возможно, лютнист невидим, но он там, он один там присутствует по-настоящему…

А может, мне это померещилось, я не уверен, что она вправду говорила о лютне, ведь в полусне слова людей часто воспринимаешь искаженно.

В конце вечера мы все пытались постоять на голове. Па каждый раз падал, разбивая себе физиономию. Мерседес удалось вытянуть ноги вверх, но распрямить тело в одну линию с ними она не сумела. У меня при каждой новой попытке получалось все лучше. Но бабуля Эрра всех превзошла. Интересное дело: у нее всегда такая веселая жизнь? Или наш пикник на полу — особый случай?

Вечером, в постели, я попытался поколдовать словами, как Мерседес. Зажмурил глаза и забормотал: «Собака… кошка… тарелка…», — но настоящей магии не вышло. Гораздо удобней, когда кто-то другой называет тебе слова, тогда образы приходят неожиданно. Себя самого удивить трудно, как пощекотать себя, давным-давно па сказал мне: «Я не могу засмеяться, пощекотав сам себя, но мне смешно, когда я представляю людей, которые пытаются рассмешить меня щекоткой и у них ничего не выходит».

Ма снова нам позвонила. В начале их разговора У па был довольный вид, он радовался ее звонку, но потом нахмурился и становился все мрачнее. «Как это так?» — сказал он. Послушал, качая головой, хотя она не могла этого видеть, и добавил: «Невероятно. Украинка, да?.. Вот те на… Ты права. Они устраивали то тут, то там маленькие погромы, хотели развлечься, но в конечном счете не народ принимает окончательное решение… Послушай, Сэди, все это весьма захватывающе, но я женился не на твоих предках, а на тебе. И был бы не прочь время от времени тебя видеть». Несколько минут ничего не было слышно, мама ругалась на другом конце провода, пока он ее не прервал: «Чикаго? Что тебе там понадобилось?.. Ушам своим не верю! Ты что, сыщиком заделалась?.. Меня вовсе не число дней беспокоит, а твоя манера забивать себе голову тем, что…» Однако закончить фразу ему не удалось, он еще послушал, попрощался и положил трубку:

— Твоя мать на обратном пути сделает небольшой крюк, заедет в Чикаго, — сказал он мне. — Вернется в будущую среду.

В те дни, еще до возвращения ма, к нам заехал Джейкоб, приятель па, тоже драматург. Свалился, как снег на голову. Я очень люблю Джейкоба, у него длинная черная борода и густой громовый голос, полный сдержанного смеха. Одну из его пьес только что поставили в летнем театре в Вермонте, он хотел, чтобы па отправился туда с ним и посмотрел.

— Да я бы рад, но у меня малыш на руках.

— Ерунда! — наседал Джейкоб. — Малыша мы возьмем с собой! Будет на одного клакера больше…

В субботу утром, ничего не сообщив ма, мы покинули Нью-Йорк в старом тряском минивэне Джейкоба (с ма случился бы припадок, если бы она увидела, какой он битый-перебитый!) и покатили в Браттлборо: это черт знает как далеко. Па и Джейкоб коротали время, распевая арии из старых мюзиклов. Половину слов забыли, вот и придумали игру: один затягивает песню, другой ее продолжает словами из другой, но в той же тональности и чтобы абракадабра не получалась:

— Если б я был богат, дидли-дидли, буба-буба, дидли-дидли-дам, я бы целый день слонялся по Дороге из желтого кирпича, по Желтокирпичной Дороге, ба-ду-ба… — заводил па, повторяя песенку Мерседес. — Зим-бам-буд-ли, у-у-худли, ба-да-ба, скатти-ва, — подхватывал Джейкоб и добавлял кусок из «Порги и Бесс».

Они горланили, опустив оконные стекла, и, скажу честно, я давно не видел отца таким возбужденным.

В театре па усадил меня к себе на колени, но я почти все проспал и ничего не понял. После представления давали обед в честь Джейкоба, я подумал: а вдруг па завидует успеху друга, но с виду было не похоже, он шутил, спрашивал, кто приготовил всю эту роскошь. Потом вдруг выяснилось, что в отеле «В&В» нет свободных комнат: Джейкоб притащил нас с собой, но ничего не предусмотрел, а номера, оказывается, зарезервированы для туристов.

Джейкоб сказал, что это фигня, возьмем спальные мешки и выспимся под открытым небом. Было уже два часа ночи, но мы снова забрались в минивэн и ехали, пока не нашли спокойное местечко, там па вышел, отодвинул пару стоек заграждения, мы улеглись прямо на землю, завернулись в спальники, и стали смотреть на звезды. Получилось чудесно, и комары не очень кусались. Засыпал я под воспоминания па и Джейкоба об их юности, об эпохе хиппи, когда все носили длинные волосы, ходили с голой грудью и стремились вернуться к природе — здорово, прекрасная была жизнь!

Я проснулся первым, очень рано. Вокруг было тихо. Я увидел, что спали мы на лугу, солнце только-только показалось, воздух был свежим, в прозрачном свете капли росы переливались на высокой траве. С соседней фермы доносилось мычание коров. Я встал, босиком дошел до края вспаханного поля и нырнул в лесную чащу. В это мгновение первые солнечные лучи проникли сквозь листву деревьев. Я сел на старый пень и подумал: как удачно, что ма не поехала с нами, она бы жутко расстраивалась, что мы не почистили зубы и рискуем схватить насморк. Я тихонько погладил летучую мышь на своем плече, и она шепнула мне на ухо: самое время поколдовать. Я попробовал. Подумал слово «роса»… и слово «заря»… и слово «лето»… Все получалось!

Тут возле минивэна Джейкоба, взвизгнув тормозами, остановился автомобиль. Оттуда вылез мужчина с ружьем и быстрым шагом направился к па и Джейкобу, которые все еще спали на земле. Меня он не заметил — я прятался в чаще, но я-то его видел, он явно был в ярости.

— Чего вы здесь разлеглись? — зарычал он.

Па с Джейкобом привстали, протирая глаза и спросонья неловко поправляя свою одежду.

— А ну, вставайте, сукины дети! — заорал этот тип, направив на них дуло ружья: хотел показать, что с ним шутки плохи. Казалось, он вообще не способен разговаривать по-человечески и может только орать: — Вы что, табличку не видели? Там написано: «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ»! Вы читать умеете?

— Да-да, — сказал па. — Действительно, табличка была…

— Разумеется, мы видели табличку, — ухмыльнулся Джейкоб. — Мы ее сдвинули, так что мудрено было не увидеть. Но мы ее не украли.

— Что-что?

— Ваша табличка целехонька, — подхватил па. — Коль скоро она помечена как «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ», значит, она кому-то принадлежит, стало быть, мы ее и не трогали.

— А ведь, заметьте, она бы нам очень пригодилась, чтобы развести огонь, — невозмутимо продолжал Джейкоб, надевая сандалии. — Ночка-то выдалась не из теплых.

— Идиотские шуточки! — завопил фермер. — Если не заткнетесь, я вызову полицию!

— Эрон, где твой сын? — спросил Джейкоб.

— Еще чего? Вы и сопляков своих сюда притащили? Ах ты, дерьмо!

— Я здесь, па, — отозвался я, выбираясь из кустарника. Мой голос прозвучал слабо и визгливо, все из-за ружья, тут я ничего не мог с собой поделать.

— Убирайтесь сейчас же, слышите?

— Ну-ну, спокойно, — ответил Джейкоб, наклоняясь и подбирая с земли наши спальники. — Мы уходим.

— Я жду! — рявкнул фермер. — Глаз с вас не спущу! Считаю до десяти!

Когда Джейкоб, выруливая на шоссе, дал задний ход, па сделал неприличный жест рукой. Фермер побагровел от ярости, вскинул ружье, и я задрожал, как овечий хвост, представив, как взрывается, разлетаясь на осколки, ветровое стекло.