— А вы? — спросил мужчина. — Вам разрешается участвовать в аукционах, проводимых «Беллером»?

— Да, но только во внерабочее время. В противном случае может сложиться впечатление, что мы играем на повышение цены. К тому же, если не находится покупатель на тот или иной лот, мы имеем право купить его по начальной цене.

Дрю показала Солодину украшавший ее правую руку перстенек и рассказала, как бабушка оставила ей по завещанию немного денег.

— Не так уж много, но два года я ломала голову над тем, куда их потратить. В завещании бабушка особо оговорила, что я должна купить себе что-нибудь красивое.

— Перстень и впрямь красивый, — улыбнулся мужчина.

На его щеках заиграли ямочки.

— Спасибо. В прошлом году я купила на аукционе акварель японского художника.

Теперь эта картина висела на стене ее спальни. Незамысловатая картинка: маленькая черная птичка стоит в пустоте. Художник не изобразил ни земли, ни неба, лишь белый фон чистого листа. Покупателя на аукционе не нашлось, и Дрю смогла купить акварель меньше чем за две сотни долларов. Часто она ловила себя на том, что смотрит на нарисованную птичку так, словно она живая, словно может и сама смотреть на свою хозяйку. Дрю привлекала простота рисунка, его прямолинейность. Одинокая птичка на белом фоне создавала иллюзию основанной на скромности горделивости. Объяснить все это кому-то было бы сложно.

— Мы просим вас присутствовать на аукционе. Ваше инкогнито от этого не пострадает.

— Спасибо, — внезапно неуверенным голосом поблагодарил Солодин. Взяв шляпу и перчатки, он добавил: — Когда будут готовы результаты лабораторных исследований?

Казалось, вот-вот и он уйдет.

— Скоро, — заторопилась Дрю. — Прошу вас, если вспомните что-нибудь интересное для моей брошюры, позвоните.

— К сожалению, — стараясь не смотреть ей в глаза, сказал Солодин, — я ничего больше не знаю.

— Хорошо. На нет и суда нет.

Как ни странно, но Дрю почувствовала себя обманутой и разочарованной. А ведь она и не ждала ничего от этого разговора. Попрощавшись, Солодин, наклонив голову, вышел из комнаты. Такой высокий! Такой широкоплечий!

Дрю обидело, что он не захотел ей помочь.

Через месяц Нина переехала в коммунальную квартиру, которую она и Виктор делили с тридцатью тремя другими жильцами. Завешанная выстиранным бельем большая кухня была захламлена тремя плитами и шестью столами. Напротив двери их комнаты висел неуклюжий черный телефон, который то и дело звонил. Один туалет и ванная комната, перед которыми всегда выстраивалась очередь. Впрочем, живя на Театральной площади, Нина могла, если припечет, сбегать в туалет Большого театра. И это было лишь одно из многих преимуществ ее теперешнего положения: их комната обогревалась небольшой буржуйкой, Виктор получал стипендию от Московского литературного фонда, через Союз писателей им выдавали хлебные карточки, пожилая Дарья готовила еду и обстирывала их.

Рядом с ними жили со своими семьями две балерины, четыре оперных певца и певицы, драматург, художник, виолончелистка и три актера. Одна из балерин расхаживала по коммуналке в вечно распахивающемся шелковом халате. Муж виолончелистки проводил много времени в ванне. Драматург постоянно кричал на жену. Два оперных тенора, чьи комнаты находились на противоположных концах коридора, репетировали в одно и то же время, словно желая выжить друг друга. В квартире жил маленький пугливый кот, который бродил по коридору, истошно мяукая.

Слева от них проживала армянская семья с тремя детьми. Глава семейства прославился картинами, изображающими Сталина.

Мадам большую часть времени проводила в своей комнате, попивая чай, заваренный в старом угольном самоваре. (У молодоженов был собственный медный самовар, изготовленный на заводе в Туле.) Появляясь из-за перегородки, Мадам начинала помыкать измученной жизнью, медленно передвигающейся Дарьей. Она придиралась к мясу, которое та купила на рынке, или выражала свое недовольство скудностью обеда. Бедная старушка, похоже, воспринимала придирки своей бывшей хозяйки как должное. По крайней мере, несмотря на усталый вид, она никогда не жаловалась. Побывав утром на рынке, Дарья каждый день приходила ровно в полдень и бывала очень удивлена, если оказывалось, что она купила не совсем то, чего от нее сейчас требовала Мадам. Дарья молча мыла ее ночной горшок, стирала белье, носила тяжеленные ведра с водой, когда Мадам выражала желание обмыться. (Бывшая хозяйка отказывалась пользоваться общей ванной, как все.) С появлением Нины Дарья начала стирать и готовить на трех человек, при этом ясно давая понять, что ее хозяйка — Мадам. Нина была ей очень благодарна: кулинарный талант не входил в число ее достоинств. Когда Нина увеличила ей плату, Дарья несказанно удивилась.

Мадам проявляла признаки раздражения всякий раз, когда видела Нину в комнате сына. Выглядело так, будто молодая девушка — гостья, злоупотребляющая гостеприимством хозяйки. Истратив всю отведенную ей Богом любезность на чаепитие во время знакомства, старуха становилась все ворчливее. Нину выручала глухота свекрови, к тому же она много работала и почти не бывала дома в дневное время.

Мадам часто болела.

— Не шумите. Меня знобит, — заявляла свекровь. При этом ее лицо краснело, а голова безжизненно опускалась на грудь.

В другой день она жаловалась, что не слышит биение собственного сердца.

— Я весь день слушала, но тщетно. Я умираю.

Когда Нина однажды выразила свои сомнения, Мадам сузила глаза, протянула вперед руку и сказала:

— На, найди мой пульс, если сможешь!

Временами ей удавалось убедить Виктора, что она серьезно больна, но Нина прекрасно понимала: свекровь пытается привлечь к себе внимание сына, украв его у невестки.

Мадам собирала волосы в тугой пучок на затылке, но попугай вечно лазил у нее по голове, то и дело дергая клювом скреплявший прическу черепаховый гребень. В результате голова ее к концу дня становилась растрепанной, а платье покрывал птичий помет. В смысле опрятности Мадам была полной противоположностью сыну. Щеголеватый Виктор ежедневно брился, часто ходил в парикмахерскую, каждое утро чистил обувь и доверял свои рубашки только прачечной.

Иногда Мадам усаживалась за стол и пересчитывала серебро, а Лола сидела у нее на плече и теребила клювом мелкие пуговки на вороте платья. Птицу привлекали блестящие вещи: жемчужины сережек в ушах, стекло лорнета… Вскоре Нина привыкла к ее крикам и мелодичному постукиванию клювом о металл. Лола издавала громкие клокочущие звуки, а иногда громогласно выкрикивала «Добрый день!» и «S'il vous plait!». Мадам тоже иногда становилась очень шумной. В общем, обе они вели себя как две лишенные счастья женщины.

Когда на Мадам находило болтливое настроение, она вспоминала о своем детстве, кухарке, горничной, учительнице и няне. Постепенно она подробнейшим образом описала Нине дом, в котором раньше жила, начиная от сделанных из стекла дверных ручек до писанных маслом картин в тяжелых рамах. Создавалось впечатление, что свекровь путешествует в своем воображении по комнатам дома, останавливаясь перед каждой ценной вещью: хрустальное пресс-папье работы Ореста Курлинкова, серебряные канделябры Сажикова, зонт с эмалированной ручкой Фаберже. Иногда Нина представляла себе эту несказанную роскошь — множество комнат: библиотека, комната для музицирования, столовая… В воображении она следовала за Мадам через остекленные двери в гостиную, обшитую шелковыми обоями с рисунком из переплетающейся виноградной лозы, в просторную кухню, где повара и кухарки готовили лишь лучшее мясо, и на высокий балкон, под которым простирался обширный газон.

— Когда мы вернулись, в доме не осталось ни единой картины. Какие это были чудесные картины! Я помню, как мысленно путешествовала по ним, подобно тому как человек входит в лес по тропинке, — с горестным видом как-то заявила Мадам. — Дома хозяйничали варвары. В вестибюле стояли грязные сапоги. Какая грубость и мерзость! Их вонь, казалось, проникала сквозь стены. Мужичье никогда не мылось. Такие же и наши армяне. Воры!