— А Нина Ревская сбежала из страны, — кивнула головой Дрю. — Что стало с женой Герштейна? Вы знаете?

— Нет. Но, скорее всего, ее тоже объявили врагом народа.

Дрю тяжело вздохнула. Она все еще не могла отвести глаз от фотографии.

— Она была очень красивой.

Григорий не сдержался и сказал, что женщина со снимка очень похожа на Дрю.

— Спасибо за комплимент.

Ее глаза светились радостью. Дрю хотелось сказать ему что-нибудь приятное в ответ, но вместо этого она посмотрела на другую фотографию.

Снимали на природе, похоже на даче. На фотографии были запечатлены Нина Ревская, Виктор Ельсин и еще одна женщина. Нина и Виктор выглядели куда серьезнее, чем на первом фото. В их позах читалось напряжение. Глаза усталые, а под ними — синева. Худая длинношеяя женщина рядом с ними, напротив, улыбалась беззаботной улыбкой. Когда-то на фотографии был и четвертый человек, мужчина, но его отрезали ножницами. Осталась только часть руки.

— Кто-то решил, что он лишний, — сказала Дрю.

— Да. Возможно, фотография не помещалась в рамку.

— А вы знаете, кто эта женщина?

— Нет.

Григорий просмотрел сотни фотографий, имеющих отношение к Ельсину и Ревской, но так и не смог найти на них эту женщину.

Дрю внимательно разглядывала снимок.

— Известно, что с ним стало?

— Виктора Ельсина направили в Воркутинский лагерь, где он спустя несколько лет умер. Страшная судьба.

Взглянув на снимок, женщина спросила:

— Откуда у вас эти фотографии? Ваша семья каким-то образом связана с этими людьми?

Григорий произнес заранее подготовленный ответ:

— Длинная история. Много лет назад ко мне в руки попала женская сумка с фотографиями и письмами, которые я вам показывал. — Помедлив, он добавил: — А еще там был янтарный кулон.

— А кому принадлежала сумка?

Он хотел сказать: «Балерине, моей биологической матери», но не посмел. Почему? Сказав Дрю правду, он бы полностью открылся перед ней. Глупо думать, что можно вот так просто выложить все.

— Одному моему родственнику, — злясь на себя за трусость, сказал Григорий. — Его усыновили. Он говорил, что ему сказали, будто бы его биологическая мать балерина умерла.

Глаза Дрю широко распахнулись, а рот слегка приоткрылся.

— Вы думаете… его биологическая мать… балерина.

Григорий почти читал ее мысли.

— Вот почему вы хотели показать Нине Ревской эти бумаги?

— Да. Хотел.

Дрю еще немного подумала.

— А если я покажу их Ревской?

— Согласен. Вам может повезти больше, чем мне. Но, Дрю, поймите меня правильно… Я показал эти фотографии не для того, чтобы вы помогли мне. Надеюсь, вы понимаете. Я рассказал вам о них только потому, что чувствую, что могу вам довериться. Я хочу, чтобы вы знали об их существовании и причине, почему они оказались у меня. — Григорий чувствовал себя неуверенно. — Я подумал, что, поскольку вы подготавливаете аукцион, для вас эта информация будет представлять определенный интерес.

В глазах Дрю застыл немой вопрос. Она явно о чем-то раздумывала.

«Почему бы не сказать ей, кем на самом деле был усыновленный ребенок?»

Но нет, пока не надо.

— Почему я выставил кулон на аукцион…

Григорий начал свой рассказ с ноября, припадавшего на вторую годовщину смерти Кристины. Помимо воли его рассказ превратился в исповедь убитого горем вдовца, который, как оказалось, любил свою жену больше, чем думал при ее жизни. Ведь брак нивелирует чувства, а долгий брак неизбежно имеет свои взлеты и падения. Он говорил о постепенном увядании Кристины, о том, как менялось ее лицо, утрачивая дорогие черты. Все это время Дрю сидела неподвижно, сохраняя на лице бесстрастное выражение. Григорий рассказал о печали, которую испытывал после смерти приемных родителей. Он пронес ее через всю жизнь, и вот теперь Кристина. Только похоронив ее, Григорий в полной мере осознал, насколько важны семейные связи, какое огромное значение имеет любовь в жизни. А она коротка, поэтому Григорий решил действовать. Нина Ревская была еще жива, и…

— Я написал ей письмо и вложил в конверт фотографию кулона. Он уникален. Такого нет больше нигде в целом свете, и я не сомневался, что Ревская его узнает.

— А вместо ответа, — Дрю печально кивнула головой, — она выставила свои драгоценности на аукцион. Сочувствую.

Она произнесла это так искренне, что Григорий был ужасно растроган.

В дверь постучали, и появилась Эвелина.

— День добрый! Мы тут собрались перекусить…

Дрю перевела глаза на вошедшую, пытаясь понять, кто перед ней.

— Извини, — сказала Эвелина. — Я вижу, у тебя студентка. Зайди ко мне в кабинет, когда закончишь.

На лице Дрю была легкая растерянность. Не узнав ее, Эвелина повернулась и вышла. Сердце Григория учащенно забилось.

Он услышал из коридора голос Карлы:

— Эвелина! Не могла бы ты подписать эти бумаги?

Григорий нахмурился. Все выглядело не очень хорошо. Дрю встала и застегнула пальто.

— Можно мне их взять? — спросила она о фотографиях.

Ее тон был сухим, деловым.

— Да, — избегая ее взгляда, ответил Григорий.

— Могу я показать фото Нине Ревской?

— Можете.

— А письма?

Он кивнул, внимательно глядя, как Дрю кладет фотографии к себе в сумку.

— Не волнуйтесь, — таким же деловым тоном заявила она. — Я не буду давить на нее: просто предложу взглянуть, а там посмотрим. Может, из этого что-то и получится.

На сердце у Григория было тяжело.

— Я на многое и не рассчитываю. У Ревской наверняка есть веские причины игнорировать все, связанное с кулоном. Не думаю, что с вами она будет любезнее, чем со мной.

Дрю стояла слишком близко, и эта близость его нервировала.

— Кто знает, возможно, все наши старания ни к чему не приведут, — сказал он.

— А может, как раз наоборот.

Дрю смотрела ему прямо в глаза, и взгляд этот был таким же, как тогда, когда он держал ее руку в своей, когда прикасался к ее щеке.

Григорий решил вести себя осмотрительно и с кажущимся спокойствием протянул руку для рукопожатия. Пожав его руку, Дрю секунду помедлила и попрощалась.

Из коридора донесся голос Карлы, спрашивающей у Эвелины, где она сделала такую сногсшибательную прическу.

Внезапно Дрю подошла к нему вплотную, ее темные глаза стали просто огромными. Григорий обнял ее, и Дрю прижалась к нему. У него вырвалось приглушенное восклицание, похожее на стон.

В коридоре Эвелина сказала что-то, из-за чего Карла рассмеялась.

Дрю отступила назад, кивнула ему и быстро вышла за дверь.

Дни ожидания непомерно длинны.

После перевода Герша в лагерь Виктор и Нина частенько наведывались к Зое, которая решила не съезжать с квартиры мужа. От нее они узнавали последние новости.

Герша поместили в психиатрический реабилитационный лагерь, расположенный в Московской области. Зоя считала, что в этом заслуга ее эпистолярного таланта.

— Вполне приличное заведение, — делилась она впечатлениями после первой поездки туда. — Производит прекрасное впечатление, очень прогрессивные методы лечения.

— Почему его посадили в психиатрическую лечебницу? — спросила Нина. — Я не понимаю.

— Главврач сказал мне, что в его дневниках были какие-то записи об импрессионистах и Пикассо. Бедный Герш! Он просто запутался. Его надо перевоспитать. Вот и все. Место вполне приличное.

Лицо Виктора оставалось безучастным. Нина попыталась переубедить Зою. Почему преступлением считается писать об импрессионистах и Пикассо? Почему за такие пустяки отправляют в психушку?

— У меня и другая новость, — смущенно улыбаясь, сказала Зоя. Не дождавшись вопросов, она добавила: — Приговор уменьшили до пяти лет.

— Чудесно! — воскликнул Виктор. — Так скоро!

Чудесно?! Нина не согласилась. Только пять лет жидкой каши по утрам, миски супа в полдень и хлеба с водой на ночь. Мама говорила, что так питался Нинин дядя, пока сидел в тюрьме. Ему тоже уменьшили срок. Распространенная уловка, в результате которой заключенный и его семья скорее благодарны власти, чем убиты горем или рассержены. В случае с дядей хватило и уменьшенного срока. Он так и не дожил до освобождения.