По правде говоря, художнику трудно занимать модель разговорами — работа над портретом требует от него такого внимания и напряжения, такой собранности, пожалуй, как и от хирурга у операционного стола. Но если, между моделью и художником возникли скука и утомление, то Петр Петрович обычно начинал «заводить» модель разговором на какую-нибудь свежую тему.

Александра Александровича не надо было «заводить», он приезжал ненадолго, всегда «заведенный», полный впечатлений от событий дня. Энергия исходила от всей его складной, тренированной фигуры, звенела в высоком голосе и веселом смехе…

Я люблю этот портрет. Вишневский стоит еще в халате с завернутыми рукавами. У ног его лежат только что скинутые белые штаны и бахилы. Контрастом — из-под белого халата красные лампасы на синих брюках.

А как любовно, как мягко написаны обнаженные руки, как энергично его еще молодое лицо. В нем блеск ума ученого, решимость военного и большое человеческое обаяние. В нем отражены не увядающие ни со временем, ни с возрастом талант и душевное богатство Александра Александровича. И потому я ставлю этот портрет работы моего отца — Петра Петровича Кончаловского в начало рассказа о Вишневском.

Мы сидим с Машей Вишневской у нас в кабинете, на улице Воровского. Я гляжу в ее черные, узкого разреза, глаза за выпуклыми стеклами очков и думаю: «До чего же ты похожа на отца, Машенька!» Тот же удлиненный нос, тот же изгиб небольшого рта, та же нежная улыбка. И мне нравится разглядывать ее и искать сходство с Александром Александровичем.

— Маша, а ты помнишь своего деда?

— Деда?.. Ну конечно, помню… Я его помню лучше, чем отца, который редко бывал дома. В самых первых моих воспоминаниях дедушка — это большой человек, элегантно одетый, чисто выбритый и даже надушенный. Я хорошо помню, как мы с мамой приходили к нему обедать, и он в толстом джемпере верблюжьей шерсти сидел у себя за рабочим столом. Тетя, Наталья Александровна, посылала меня к нему в кабинет: «Пойди поздоровайся с дедушкой». И я шла волнуясь. Он был всегда так серьезен и торжествен, что у меня каждый раз билось сердце, когда я подходила к нему на цыпочках. А он, заметив меня, благосклонно подставлял мне выбритую щеку и потом молча целовал меня, тогда еще единственную внучку. Ему, такому доброму и мягкому в обращении с людьми, видимо, нравилось разыгрывать этакую недоступность.

Это было в 1935 году, вскоре после моего рождения. Наша семья переехала тогда в Москву из Ленинграда, где отец, Александр Александрович, работал в военно-медицинской академии у анатома Тонкова. Мать моя, Варвара Аркадьевна, там же преподавала английский язык, кроме того, она была первой теннисисткой Ленинграда и тренировала Александра Александровича в игре в теннис. На корте они и подружились, потом сблизились и поженились. Мне было всего три недели, когда дедушка выписал нашу семью в Москву. Жили тогда дедушка с бабушкой в старинном квартирном доме на Новинском бульваре, а мы поселились по соседству, в доме-пароходе, как он назывался из-за своей модернистской архитектуры.

Для отца моего квартира Александра Васильевича была родным домом, он всегда заходил туда то за советом, то помочь в чем-либо, то просто, когда соскучится. И были они неразрывно связаны и общим делом, и взаимной любовью.

— Ну а к тебе, Маша, к внучке, как относились дед с бабкой? Баловали тебя? Дедушка тебе сказки рассказывал?

— Сказки? Нет, никогда. Ни он, ни бабушка меня не баловали. Бабушка Раиса Семеновна вообще была замкнутой. Помню: очень красивая, статная, сдержанная на ласку, всегда со всеми ровная, холодновато-деликатная. О баловстве и речи не могло быть. Но настроение у них в доме всегда было радушное, спокойное и бодрое.

Дедушка любил шутку и смех. Он отлично пел, голос у него был хороший, баритон. Он и вообще имел пристрастие к музыке. Помню такой случай: как-то, придя в гости к дедушке, я села за рояль и принялась играть этюд Глиэра, а училась я музыке в школе Гнесиных, она тогда была еще на Собачьей площадке. Я играла, а дедушка лежал у себя в спальне, отдыхал после работы и слушал мою игру. Когда я закончила, он вдруг окликнул дочь:

— Наташа, зачем ты радио выключила, дай еще послушать!.. — Видимо, сквозь дрему он принял мою игру за музыкальную радиопередачу, и я, конечно, была невероятно горда, что сошла за профессиональную исполнительницу…

Я слушаю Машу, и передо мной всплывает образ Александра Васильевича — родоначальника «хирургии по Вишневскому», человека большой культуры, создавшего в Казани, где он проработал 35 лет, свою школу и подготовившего целую плеяду талантливых хирургов-ученых, верных традициям своего учителя — виртуоза в искусстве хирургии.

Вишневские. Откуда родом эти люди? Биографы выяснили, что эта фамилия возникла случайно: «…Известно, что в 50-е годы XVIII века в Саратовскую духовную семинарию поступил некто Василий Зубарев, который, по существовавшей в то время в бурсах традиции, был наречен Вишневским… Это был прапрадед Александра Васильевича Вишневского. Он обосновался в Саратове, где жили потом и сын его, и внук Василий Васильевич — штабс-капитан 82-го пехотного Дагестанского полка.

Василий Васильевич рос в традициях семьи Чернышевского, с которой в Саратове Вишневские были связаны дружбой. Это, несомненно, наложило отпечаток на формирование молодого Вишневского: он рос «бунтарем», был исключен из саратовской гимназии за бунт против начальства и сослан простым солдатом на Кавказ, где шла в то время упорная борьба с англ о турецкой экспансией. И в боях с мюридами в 1860 году, когда был уже захвачен Шамиль, Вишневский получил за отличие в сражении первый офицерский чин прапорщика. Он остался служить в армии на Кавказе, дослужился до командира и слыл справедливым, отзывчивым к солдатским нуждам, был любимцем своего полка. Там женился он на дочери местного священника Соколова, Алене Антоновне, там и родился у них сын Александр.

Мальчик рос в армейской среде, характер его складывался в атмосфере строгой дисциплины и чувства ответственности за каждое порученное дело. Это чувство ответственности он пронес через всю свою жизнь.

С детства он видел тяжелую солдатскую долю, дружил с солдатами. Он ходил на рыбную ловлю и на охоту, знакомился с дикой природой Кавказа.

Учиться его отправили в Астрахань, в гимназию. Он оказался один, без семьи, предоставленный самому себе. Там он навек подружился с Волгой. Там и укрепились в его характере поистине русская широта духа, свободолюбие, могучая воля и те взгляды русской интеллигенции конца XIX века, которой чужды были националистические тенденции, царившие в реакционных кругах. У него были друзья среди персов, армян, татар, калмыков; он интересовался характерами и способностями людей разных национальностей и уважал их обычаи. Вот любопытная выписка из характеристики молодого Вишневского, окончившего гимназию в 1893 году:

«Вишневский Александр обладает довольно хорошими способностями… Нравственная сторона развития ученика всегда признавалась удовлетворительной. Он всегда был отзывчивым, когда обращались к этой стороне его психической жизни: доброе, сердечное слово влияло на него сильнее строгих карательных мер… За все время обучения в гимназии состоял певчим в гимназическом хоре…»

Нравственная сторона развития, мышление молодого человека, оторванного от семьи, формировались в свободном и гуманном отношении к окружающему его миру. Вот, может быть, почему позднее, поселившись в Казани, где он провел университетские годы, избрав поприще врача, и где закончил медицинский факультет, взял в жены девушку необычайной судьбы.

Это была дочь разорившегося караима, табачного фабриканта, девушка поразительной южной красоты. Она была взята в компаньонки богатой казанской барыней, которая, брезгуя ее еврейским происхождением, окрестила ее. Ей дали отчество — Семеновна вместо Самойловны и светское, по казанским представлениям, воспитание. Александр Васильевич счастливо прожил с нею всю свою жизнь.