Я жил у Марция уже месяца четыре, когда произошёл случай, заставивший меня всерьёз задуматься о странностях моего благодетеля. Одну из них я уже назвал: я никогда не видел его за едой. Но если это можно было хоть как-то объяснить — например, тем, что он ел незаметно для меня, то природа второй странности не поддавалась никакому объяснению, кроме версии о чуде.

Дело было весной. Марций сказал, что попробует раздобыть новые сапоги для меня (старые уже просили каши); он ушёл, а я остался дома — учить уроки. Мне было задано прочитать главу из «Отверженных» в оригинале, решить три задачи по геометрии и восемь уравнений по алгебре, а также изучить главу об упадке Римской империи. Начал я с математики и управился с ней за час, а потом часа два читал со словарём о том, как Жан Вальжан забирал Козетту у Тенардье; было тяжеловато сто раз подряд заглядывать в словарь, но история Козетты чрезвычайно занимала меня, а потому я, увлечённо пыхтя, одолел главу. Надо было ещё отметить изученные грамматические конструкции, но это я надеялся сделать по ходу ответа урока, а потому я отложил Гюго и перешёл к римлянам. Солнышко пробивалось сквозь лиственный шатёр, чирикали птицы, и мне захотелось посидеть на крылечке. Я взял книгу по истории и устроился с ней на воздухе.

Я прочёл главу один раз и начал закреплять прочитанное, когда вернулся Марций. Я поднял голову и хотел сказать ему, что уже доучиваю последний урок, но слова застряли у меня в горле: Марций шатался и еле волочил ноги. Мешок за его спиной что-то оттягивало — видимо, обещанные сапоги. Остановившись, он оперся рукой о ствол дерева, постоял утомлённо, потом сделал ещё несколько шагов к дому и осел в траву. Книга свалилась у меня с колен, и я бросился к нему с криком:

— Дядя Марций!

Вблизи я увидел: он был весь изрешечен пулями. Его пальто, в котором он ходил зимой и летом, было продырявлено и пропиталось кровью. У меня подкосились ноги, и я осел в траву рядом с ним.

— Дядя Марций…

Он погладил меня по голове тяжёлой, холодной рукой.

— Ничего… Ничего, Лукашек, — глухо проговорил он, пытаясь сфокусировать взгляд на моём лице. — Не бойся… Всё обойдётся.

Он собрался с силами и стал подниматься. Я кинулся ему помогать, но он отстранял меня:

— Нет… Отойди… Ты испачкаешься в моей крови.

Он почему-то панически боялся запачкать меня кровью и непременно хотел дойти до дома сам. И таки добрался, уронил мешок на пол, сбросил пробитое пулями пальто и рухнул на стул.

— Лукашек… Согрей воды… — простонал он.

Я бросился растапливать печь. Налил в чугунок воды, поставил греться, а Марций тем временем разделся по пояс. Я хлопотал у печки и не видел, что он делает, но когда услышал страшный, звериный рык, то в ужасе обернулся. Всё тело Марция было жутко напряжено, каждый мускул вздулся и выпукло проступил под кожей, а раны пузырились кровью. Рыча, Марций весь дрожал от невероятного напряжения, с искажённым лицом и вздувшимися венами на лбу и шее. Вдруг — стук… Стук, стук, стук — по полу.

Это были пули. Каким-то невообразимым способом Марций выдавил их из себя, и они со стуком падали на пол. Я, не видевший в жизни ничего подобного, стоял с открытым ртом. Когда все застрявшие в теле пули вышли, Марций расслабился и открыл глаза. Он был измучен до предела.

— Вода согреется — поставь на стол… Найди тряпку почище…

Когда вода согрелась, он стал обмывать себе раны, отжимая тряпку в помойное ведро. До спины он дотянуться не мог, и я протянул к тряпке дрожащую руку:

— Дядя Марций, давай, я…

Он пронзил меня своим страшным, космически-чёрным взглядом.

— Не надо тебе прикасаться к моей крови.

Хоть я и содрогнулся под этим взглядом, но что-то заставило меня настоять:

— Ты же не достанешь до спины! Давай… Я не боюсь её.

Поморщившись, он сдался.

— Только потом эту воду выплесни, тряпку выбрось и сходи на ручей, прополоскай посуду… И руки вымой с мылом…

Я всё сделал. Пришлось разорвать на бинты чистую рубашку.

Марций лежал на кровати, а я думал о том, что я стану делать, если он умрёт… Я помогал ему как мог — убирал в домике, стирал и готовил, но кормильцем и добытчиком был он. Я понятия не имел, куда податься, где добывать всё то, что приносил Марций. Ну, почему он ничего мне не рассказывал? Может быть, вместо того чтобы заставлять меня решать задачки, лучше бы он научил меня ловить зайцев?

От этих тяжких и полных безнадёги размышлений меня оторвал слабый голос Марция:

— Уроки выучил?

Я растерянно кивнул. Он потребовал:

— Принеси тетради.

Я принёс, и он проверил математику.

— Два уравнения неверно решены, и в одной задаче ошибка. Ладно, с этим потом разберёмся… Главу из «Отверженных» прочёл? Перескажи, что ты понял.

Я попытался, но ничего не вышло. Всё выскочило из головы.

— Плохо, — сказал Марций. — Ладно, с Римом как?

Я только растерянно смотрел на него. Мне хотелось плакать.

— Что молчишь?

По щеке потекла слеза.

— Ну? Это ещё что такое?

Я разревелся. Не проливал слёз я, наверно, с того времени, как потерял родных. Давно… А тут — прорвало. Плакал беззвучно, только сотрясаясь всем телом.

— Лукашек… Перестань сырость разводить, — проговорил Марций. — Выживу я.

— Я учил… Правда, учил, — шептал я. — Но когда увидел тебя…

— Ладно, понятно всё с тобой. — Марций слегка застонал, ложась поудобнее. — Сапоги я тебе таки принёс… В мешке возьми. Посмотри, хоть не продырявило их?

Сапоги чудом уцелели.

Я всю ночь не спал, всё прислушивался. Тишина меня пугала. Не умер ли Марций? Скрип… Это он пошевелился на кровати. От сердца отлегло. Свернувшись калачиком на тюфяке возле печки, я уснул.

Проснулся я, ощущая запах цикориевого кофе и разогретой похлёбки. Марций, будто бы и не был вчера изрешечен пулями, как ни в чём не бывало хозяйничал у стола.

— Умывайся и завтракай, — сказал он, заметив, что я открыл глаза и смотрел на него.

Вскочив, как пружиной подброшенный, я с разбегу обнял его и уткнулся ему в грудь. В животе разлилось счастье… Прохладная ладонь Марция поглаживала мой стриженый затылок.

Марций сказал, что у него такая особенность — всё заживает быстро. Но чтобы НАСТОЛЬКО быстро? Это было чудо, не иначе. Наутро от ран остались только розовые пятнышки новой кожи.

А летом я узнал, кто он.

Мы стали ходить вместе в лес: Марций учил меня читать его знаки, слушать и смотреть. И не просто смотреть, но видеть. Эти уроки были не менее, а иногда даже более интересными, чем математика и история.

Домик был расположен в такой глухомани, что даже звуки войны сюда редко докатывались, не говоря уже о том, что не ступала и вражеская нога. Впрочем, всё когда-нибудь случается в первый раз, вот и в нашу глушь однажды пожаловали немцы.

Уж не знаю, зачем их сюда занесло — может быть, они прочёсывали лес в поисках партизанов. Марция не было дома, когда группа из шести немцев в камуфляже окружила домик. Они выволокли меня наружу и обшарили наше жилище, перевернув там всё вверх дном, ничего особенного не нашли и приступили к допросу. Первым делом спросили имя и национальность. Я дал ответы: «Лукаш Возняк», «поляк». И чёрт дёрнул меня за язык сумничать: «А вы здесь кого ожидали найти? Китайцев?»

Это им не очень понравилось. Меня сбили с ног ударом приклада. «Сколько ещё здесь человек? Какова ваша деятельность?» — орали они со всех сторон.

На этом война для них была окончена навсегда.

На них налетело клыкастое чудовище с красными угольками глаз, которое двигалось так молниеносно, что в один момент трое из них упали со сломанными шеями на землю. Оставшиеся принялись стрелять в чудовище, но оно, отмахиваясь от пуль, как от назойливых мух, голыми руками прикончило двоих, а третьего повалило на траву и впилось клыкастой пастью ему в шею.