— Можешь считать, что Госпожа почтила тебя высочайшим вниманием и благоволением своего сапога!.. Кого люблю — того и пинаю, а?..

Ганимед скривился. Он не разделял ни мнения собрата, ни его весёлости. Какая уж там любовь… А последние слова, которые Аврора отчеканила на чистейшем Языке… за такие слова брата, сестру и даже младшего магистра следовало бы обезглавить, но Ганимеду пришлось их проглотить. И они жгли ему нутро, но ничего поделать он не мог.

Нет ничего прекраснее, чем ночь. Ветер свободы, обнимающий крылья, звёздное небо, раскрывающее навстречу свои сокровищницы, и живая, горячая кровь, льющаяся в горло. Настоящая охота ни с чем не сравнима, никакие доноры не заменят дрожи жертвы в руках, её предсмертного стона… стона блаженства, когда я дарю ей сладостную смерть.

Нет ничего лучше, чем одиночество. Когда никто не виснет на плече моей души, не плачет ей в жилетку, не требует выплаты каких-то долгов, не докучает вопросами и не жалуется на жестокость этого мира… жестокость Авроры.

И нет ничего слаще на свете, чем солёная горечь губ девы, плачущей в ночи. Она плачет обо мне, сожалея и сокрушаясь, что не смогла удержать меня от становления тем, кто я есть сейчас, и её печальная нежность ласкает мою холодную душу, осыпая погасшее сердце искрами своего тепла. Не плачь, дитя моё, и не сокрушайся обо мне: такова моя судьба и таково предназначение, определённое цветом моих крыльев. Мысленно целую твои губы, ибо приблизиться не смею: столь падшему тёмному существу не место возле тебя, мой светлый ангел, моя куколка.

— Ну что, нагулялась, моя госпожа? Удачной была охота?

Оскар с книгой в руках сидел на диване в библиотеке, а при моём появлении встал. В его взгляде на меня сквозило что-то вроде гордости и довольства, он смотрел на меня как на любимое детище, только что сдавшее выпускные экзамены на «отлично». Я плюхнулась в кресло, перекинув ногу через подлокотник, достала сигареты и закурила. Оскар вынул из кармана сигару:

— Тогда и я, с твоего позволения, тоже…

Я поднесла ему пламя зажигалки. Затянувшись и выпустив облачко горького дыма, он смотрел на меня с ласковым прищуром. Я сказала:

— Да, поохотилась славно. — И, усмехнувшись, добавила: — Не беспокойся, убивала в рамках авроровской идеологии.

— Я ни секунды не сомневался, моя госпожа, — улыбнулся Оскар. — Тебе это было необходимо, твоя новая сила требовала живой крови.

— Расскажи мне о Первом, — попросила я.

Он, усевшись на диван и закинув одну ногу в сверкающей лакированной туфле на другую, начал:

— Первый… Я не застал его времена, конечно: я родился много позже. Но легенды гласят, что он был светел, как ангел, и прекрасен… как Падший. «Лик светел, грозен, взгляд молнии подобен, голос что рог охотничий». Он был способен, не шевельнув и пальцем, сбить с ног быка, задушить льва, а кровь его обладала удивительными свойствами. Из неё он готовил снадобья и лечил своих подданных. В те времена хищники ещё боялись солнца, и только Первый не боялся дневного светила. Всем, кого он исцелял своей кровью, передавалась стойкость к солнечным лучам. И их дети её наследовали, и дети их детей. И мы стали таковыми, какие есть сейчас.

— Но как он лечил своей кровью, если она способна убить? — спросила я.

— Разумеется, только в чистом виде, — ответил Оскар. — В снадобья, я полагаю, она входила только как компонент, в очень малых дозах. Крыльями он обладал белоснежными, ни у кого, кроме него, таких не было. Неизвестно, сколько лет он прожил до того, как основал Орден, но у власти он был почти четыре века. Думаю, настало время тебе увидеть его, моя госпожа.

И я увидела Первого. Он всё это время находился совсем рядом, в холодном подземелье замка, куда мы с Оскаром спустились, даже не взяв с собой ничего, что могло бы осветить нам дорогу в извилистых и запутанных переходах. Оказалось, в этом не было надобности: всюду, где мы проходили, на стенах сами собой загорались факелы, дымный свет которых озарял древнюю кладку, покрытую каким-то кристаллическим налётом, поблёскивавшим подобно инею. Это было царство холода и сумрака, теней и молчания.

Мы остановились перед стеной. Оскар нажал на какой-то камень, послышался гулкий скрежет, и стена повернулась вместе с частью пола, где мы стояли. Мы оказались в небольшом зале, посередине которого в круглом пятне света стоял точно такой же каменный стол, на каком я лежала во время моего обращения в Великого. Откуда падал свет, понять с первого взгляда было невозможно… да и со второго тоже. На стенах не было факелов, это был единственный источник освещения.

И на этом столе лежала… девушка. Её совершенно нетленный вид заставил меня слегка вздрогнуть: она была совсем как живая, будто заснула. Тело её было спелёнато, как мумия, и только голова оставалась открытой. Волосы, изумительные волосы золотистого медового цвета лежали распущенными по изголовью смертного ложа, чуть свешиваясь с краёв стола, а лицо, белое и чистое, сияло мягко, как луна. Что-то завораживающее, прекрасное и страшное было в этом сиянии: почти ангельским оно было, но едва уловимая дрожь бежала от него вдоль позвоночника. Чуть приметная нотка ужаса слышалась в его звучании, серебристая холодная струнка звенела в его негромкой песне, страшная и печальная, но невыразимо прекрасная.

— Ей не было равных и не будет никогда, — услышала я тихий голос Оскара. — Она почила навеки, но частичка её крови течёт во всех нас… и в тебе. А это значит, что она живёт, никогда не умирая.

Не в силах отвести взгляд от этого сияющего лица, я чуть слышно прошептала:

— Так она и есть… Первый?

— Да, госпожа. Она всегда поддерживала нас, её недремлющий дух, следя за своими детьми, помогал, подсказывал, направлял… до недавнего времени. Он умолк, мы перестали его чувствовать незадолго до начала войны. А если быть точнее — после того, как ты попала в Кэльдбеорг. Тебя, избранную наследницу, унизили и изгнали, и дух Первого замолк… Отвернулся от нас, и в Ордене не стало согласия. А потом и вовсе наступил раскол и разразилась война. Старших магистров покинул разум, и они, как растерянные дети, стали пытаться нащупать почву под ногами, но вместо того чтобы понять, почему всё это случилось, одни из них стали искать свою выгоду, а другие просто обезумели.

— Обезумели… Октавиан?

— Да, госпожа. Великий Магистр Оттилия Персиваль не поверила, что ты — её преемница, твои белые крылья были сочтены ошибкой, нелепой случайностью… потому что ты не была рождена хищником, а была обращена из людей. Но НИГДЕ НЕ СКАЗАНО, КЕМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ВЕЛИКИЙ МАГИСТР — ПОТОМСТВЕННЫМ ХИЩНИКОМ ИЛИ ОБРАЩЁННЫМ ИЗ ЛЮДЕЙ. Однако домысел укоренился и стал догмой… Вот это заблуждение, я полагаю, и погубило Орден. Что-то навело Эйне, да почиет её прах с миром, на тебя и заставило её предпринять попытку обратить тебя… Я тоже почувствовал в тебе что-то… А когда увидел твои крылья, то понял, что на тебя указывает перст судьбы. Прости… — Голос Оскара дрогнул, — прости, госпожа, что моими стараниями ты попала в тюрьму и перенесла столько тягот. Просто я пытался любой ценой спасти жизнь наследницы. Мне не поверили и за мои речи в твою защиту исключили из Ордена. Я был единственным, кто верил в тебя. Всё, через что ты прошла, закалило тебя… И настала пора тебе исполнить твоё предначертание.

Я обернулась и в глазах Оскара увидела отражение света, исходившего от лица Первого. Первой…

— Её имя — Леледа.

Когда я перевела взгляд обратно, Леледа сидела на столе обнажённая, и пряди её медовых волос шевелились в воздухе, как живые. Из её глаз струилось сияние, а за спиной были раскинуты огромные белоснежные крылья — но не одна пара, а две. Её рука была протянута ко мне. Я шагнула… дотронулась, и уже в следующий миг она несла меня над облаками, держа меня обхватом ног, а наши раскинутые в стороны руки переплетались пальцами. Пульсирующий свет её взгляда струился в меня, журча: