— Твой поручик Лунев! А помощником у него — Леночкин убивец.

— О, пёс! — выругался отец и помрачнел.

Наморщив лоб и щурясь в задумчивости, он долго молчал.

— Странное дело, — опять заговорил отец, — хороший человек — он что‑то делает, на себя, на свой труд надеется, не рыщет, падали и крови не ищет. А вот нечисть всякая… обязательно друг дружку находит! Без банды не могут! Ты мне про своего Тарасюка говорил, а я только Лунева и видел. Его портрет прямо. До чего похожи, сволочи!

— Не беспокойся, взяли красавчиков. А до этого пришлось мне… колдовать. Вначале я все остерегался, как бы Лунев мне в душу не заглянул, как бы не заметил, что не его я поля ягода. Куда там! Он вроде Тарасюка — только себя и знает. Все для него — нули, быдло. Как он командовал мной!.. Вот тут я и вспомнил, что ты рассказывал про какого‑то поручика Лунева, который солдат по морде бил!.. Точно оказалось — он. Хамло, грубое и жестокое животное. А помощник у него был — и того почище. Своими руками бы задушил. Этот, что Лену погубил.

Однако пришлось мне терпеть этих гадов. Решил я — все по боку. Стиснул зубы. А тут Гаврил меня пропесочи–вает. От дела отбился! И то правда. Зато вошел я в доверие к этим лягушкам… Даже на ответственный съезд в Харьков вызвали!

А потом цидулю прислали. Мол, большой вооруженный отряд переходит границу. Мне вскрыть яму, вооружить ячейку, другие ячейки в соседних селах… Отрапортовал я связным: «Будет сполнено!» А сам в уезд.

Одно я не знал — что отрядом атаманит Маркелка. В лицо и я бы его не узнал. Приймак Терентия. Да тут случилось — Мария проговорилась Григорию–почтарю, а тот, не будь дураком, мне в тотчас же все и передал. Так что мы все знали: и кого ждем, и зачем гости идут к нам.

Удрал Маркелка в последний момент. Прихлопнули его. Жаль, может, еще что интересное узнали бы…

…Мать встретила нас так, будто ничего особого в селе не произошло. Только по настороженным глазам, да потому, что ни о чем не спрашивала ни отца, ни Марчука, было ясно, что и она все знает.

— Сидайте вечерять, — пригласила мать к столу учителя. — Борщ только–только из печи!

Мать жалела бессемейного учителя, никогда не упускала случая покормить его или выстирать ему рубашку.

— Ох, когда только женитесь, — озабоченно вздохнула мать, ставя перед учителем глиняную миску дымящегося борща.

— Как же я женюсь, — приглаживая волосы на голове, усмехнулся Марчук. — Жинка тогда к вам, Нина Макаровна в гости не пустит. Привык я к вашему дому!

И вдруг в туманном, набрякшем сыростью воздухе, раздалось дребезжание колокольчика. Потемневшее небо, низко стелющийся туман, сизая морось — и задорно–заливистый, добродушно–дразнящий звон колокольчика. Казалось, он играл, подразнивал и поля в пасмурных серых сумерках, и уныло глядевшие прислеповатыми оконцами хаты, и всю деревню, затаенно и недоверчиво жавшуюся к земле. Колокольчик играл, будил, подразнивал, прежде чем сообщить важную весть.

С пригорка, далеко, там, где был невидимый сейчас черный крест росстани, смутным шаром перекати–поле надвигалась городская бричка.

— Запоздалая тройка, — рассмеялся Марчук, ловя ухом далекий голос медного колокольца. — Во всяком случае, это не контрабандисты. Те первым долгом вознице: снять колокол!

— Кончилась и этим лафа. Комиссар сказал, что отныне — граница на замке, — добавил отец. — И правильно, а то ползает к нам нечисть оттудова. Бывало, в дом пускаешь хорошего человека, а он оказывается контрабандистом. Комиссар сердится, а поди раскуси их!

— Кто‑то на ночь глядя едет, — сказал Марчук.

— Никуда не денется от моего двора. Тамошня! Застава!..

Все нарастал темный шар, все ближе и быстрей накатывался на село — и вдруг как сквозь землю провалился. Я знал — это бричка сейчас спустилась в низину, где весною стояла «наша лужа». Звон колокольца, словно посерьезнел, стал задумчиво–прерывистым, наконец и вовсе умолк. Теперь вовсю залаяла наша Жучка. Марчук, которого мы с отцом было собрались проводить, вернулся.

Бричка стояла посреди двора, и первое, что я отчетливо увидел, — белесые торбы на лошадиных мордах. Так все городские возницы кормят своих лошадей. Бричка была пароконная, довольно пошарпанная, да и лошади, тощие и усталые с дороги, выглядели настоящими одрами.

Гулькая селезенкой и похрапывая, нетерпеливо потряхивая торбами, лошади жадно хрупели овсом. Отец подошел к лошадям, обеими ладонями приподнял торбу — одры жадно и громче заработали челюстями.

В хате за столом сидел худощавый человек в золотых очках и синем френче. На миг мне показалось, что лицо гостя мне знакомо. Гость, придерживая одной рукой лампу, что‑то записывал в маленький блокнот. Белый, аккуратно подшитый воротничок ровной ниткой огибал шею.

— Кого я вижу! Наш доктор! — воскликнул Марчук и, широко раскинув руки, пошел на гостя. Можно было подумать, что Марчук собирается обнять не худощавого гостя, а человека неимоверной толщины.

Так вот оно кто — наш гость! Доктор! Как я его сразу не узнал?..

Доктор вышел из‑за стола, поздоровался с отцом и со мною. Оп, видимо, помнил меня. Усмехнулся, спросил: «Ну, как — все зажило?» — и быстрыми тонкими пальцами по памяти ощупал на голове то место, где теперь был у меня твердый рубец.

Мать растроганно наблюдала за доктором.

— Что ж ты, сынок? Или доктора своего не узнал?

— Да он меня разве мог видеть? Повязка почти все глаза ему закрыла.

— Меня так учили бинтовать… В госпитале… — оправдывалась мать. Все рассмеялись, мать только рукой махнула.

Отец сказал доктору, что тот нисколько не изменился. На что Марчук заметил, что вообще медики — народ постоянный, не меняющийся. Доктор приязненно улыбался, не зная, куда деть свои длинные белые руки. Кисти рук явно вылезали из коротковатых рукавов тесного — в талию — френча. Марчук и доктор опустились на лавку. С минуту влюбленно, как верные друзья, которые долго не виделись, смотрели друг на друга.

— Что, по медицинской части к нам? — наконец спросил Марчук.

— Как тебе сказать. И по медицинской, конечно… Врач — всегда врач. А вообще я — уполномоченным к вам. От уездкома… Помочь вашим мужичкам осознать пользу кооперации. Ленинский кооперативный план читал небось?..

— Читал, читал, дорогой мой доктор! И не раз. Ты не знаешь, как я рад, что тебя прислали. О лучшем уполномоченном я и не мечтал!

— Если доктор так агитирует, как лечит, почитай, завтра же село все запишется в СОЗ, — сказал отец.

— А мы за количеством гнаться не будем. По–моему, это несерьезно. Пусть каждый сам по совести решит. Что церковь закрывать, что товарищество собирать — спешка в таких делах вредна! Это гибель для дела! Тот же бюрократизм… Ленин это называл — увлечением административной стороной дела… Так можно все проиграть!

— А я что говорил! — Отец торжествующе посмотрел на Марчука. Бочком привалясь к печи, отец — из почтительности — держался немного в стороне от старых друзей, не хотел им мешать. Но каждое слово их разговора — ловил с жадностью.

— Где у вас председатель сельрады, — как его?..

Доктор снова достал из верхнего кармашка френча свой маленький блокнот, на котором обычно писал рецепты. Не спеша, обстоятельно полистал блокнот. Марчук с лукавой выдержкой следил за пальцами доктора.

— Вот — нашел. Гаврил Иванович Сотский. Партеец ленинского призыва… Год рождения…

— Во, Карпуша, теперь у нас порядок будет! Все как по–писаному пойдет… Есть, есть у нас Гаврил Сотский! В сельсовете он сейчас…

— Тогда пойдемте к нему. И будет это не по–писаному, по–советски.

— Прямо сейчас? На ночь глядя? — взмолилась мать. — А ведь блины готовлю и самовар…

— Жалкую я, Нина Макаровна, что блины ваши не отведаю. Да что поделать — жизнь наша солдатская. А вот теперь и вовсе начальство прибыло. Скучать не придется! — сказал Марчук.

— Не придется, — в тон Марчуку поддержал доктор, и опять все рассмеялись. — Но и мрачность нам не к лицу. Социализм будем строить!