— Понимаешь, пошел с проверкой, смотрю — у кормового орудия хохот, — Асеев частил скороговоркой. — Обнял твой Тойменов снаряд, а от палубы оторвать силенки не хватает. Вертится вокруг него, как Бобровский вокруг своей жены, а поднять не может! Ему кричат: «Оставь, отойди в сторону», а он: «Нет, я сам должен». Давай замени его на другого моряка из твоего же подразделения.

— Постой, постой, Олег Фролович, мне моряки как-то говорили, что Тойменов, несмотря на свои сто пятьдесят сантиметров, отличился в учебном отряде меткой стрельбой. Вот к давай посадим его на пулемет вместо Вайнера, который гири любит.

Асеев скривился от «пулемета», но поправлять не стал — что со «студента» возьмешь? — заменил фамилии, захлопнул журнал и ушел. Мог ли он подозревать, что через десять дней матрос Тойменов на зачетных стрельбах перекроет все нормативы БЧ-2?!

Составляю раскладку на следующую неделю, в каюте жара, не спасает открытый иллюминатор. Стук — входит мичман Кононович.

— Товарищ лейтенант, молоко свернулось! Прикажите Бобровскому выдать еще, иначе к обеду не успеем.

Сегодня на обед должен быть молочный суп на сгущенном молоке — самое любимое у моряков блюдо в тропиках.

— Почему свернулось?

— Говорят, чуть подкисло, заложили в котел, стали варить, а оно свернулось…

Не очень верится в то, что оно могло «подкиснуть».

— Пошли!

На камбузе собрались почти все коки, едва ли не впервые за весь поход. Приказал всем, кроме вахтенных и Сверчкова, покинуть камбуз. Возле котла сокрушенно топтался Федоров — его вахта.

Вызвал Бобровского, приказал выдать еще сгущенки, тот, естественно, напустился на Кононовича и коков: «Вымогатели, продукты только портить умеете! На жаре передержали, потому и свернулось! Это вам не в «Праге» груши околачивать. Здесь работать надо! И соображать!»

Бобровский почему-то был уверен, что в московских ресторанах не может быть нормальных поваров — слишком большой город, чтобы всех вкусно накормить. И он всегда старался уколоть этим Федорова.

Я посмотрел на Федорова и тихо спросил:

— Почему?

Кок долго мялся, не отвечал. Потом стащил с головы колпак и, переминаясь с ноги на ногу, еле слышно произнес:

— Моя вина, товарищ лейтенант… Котел плохо промыт был, а я не проверил, поэтому и свернулось…

Я отвел взгляд. На Федорова было жалко смотреть, он походил на неожиданно промокшего воробья. Мокрый халат плотно облегал его ладную маленькую фигурку, нос как-то опустился, уголки губ упали вниз, и, казалось, еще мгновенье — и он зарыдает.

— К обеду успеете приготовить по новой?

— Конечно! — разом выдохнули и Федоров и Сверчков.

— Тогда вперед!

Команда непостижимым образом узнала о случившемся, и во время обеда, обходя кубрики, я то и дело слышал: «А это правда, что суп два раза варили?»

— Правда!

— Видно, поэтому так вкусно!

На корабле, в длительном походе, у каждого моряка — от матроса до флагмана — есть потаенное место, куда он забирается, когда хочет побыть один — написать письмо, почитать книгу, заняться любимым делом или просто помечтать.

У одних это уголок надстройки или кубрика, у других каюта или верстак в мастерской, у третьих библиотека или боевой пост, у четвертых гирокомпас или румпельное отделение, одним словом, любой уголок или закуток от самых верхних надстроек до трюмов.

У Сергеева таким местом стала… хлебопекарня.

Однажды в начале похода он зашел сюда проверить, как идут дела, и поразился резкому отличию помещения от всего остального на корабле.

Свежевыкрашенные в светло-желтый цвет переборки и серебристый цвет печи и подволока успокаивали, кафель палубы приятно отдавал теплом.

Рядом за переборками и под палубой текла другая жизнь: проворачивались и осматривались механизмы и машины, предназначенные для военных действий. Сменялись вахты, фиксировались в вахтенном журнале координаты, обнаруженные «цели», маяки.

А здесь работали машины и механизмы для поддержания жизни. Тихо гудели электродвигатели, скоро и неутомимо, как у снегоуборочных машин, загребали лопасти тестомесильных агрегатов, сначала с шуршанием муки и журчаньем воды, потом со вздыхающими интонациями приготовляемого теста.

Медленно крутящиеся дежи[1] матово поблескивали нержавеющими боками.

Пахло мукой, растительным маслом и еще чем-то неуловимым, очень домашним. Было уютно и покойно. Сергеев задержался и стал наблюдать, что будет дальше.

Когда замес был готов, хлебопек — старший матрос Тарасов приступил к заполнению форм: ребром ладони отделял кусок теста, несколько раз перебрасывал с руки на руку, придавая нужную форму, и мягким броском отправлял в форму, уже обмазанную растительным маслом.

Хлебные формы, на одну треть заполненные тестом, черным забором выстраивались на столе между печами. В любое время года в хлебопекарне было тепло — хлеб должен «подойти».

С того дня лейтенант Сергеев стал часто приходить в хлебопекарню, сначала якобы с проверкой, а потом уже просто так. Заходя, снимал тапочки и босыми ногами, предварительно помыв руки над раковиной у двери, с удовольствием прохаживался по теплому кафелю, спрашивал, как дела, и устраивался в кресле у стола. Хлебопек не мешал, тоже занимался своими делами.

Заложив тесто в формы и установив их на столе, Тарасов или его коллега Иванов мыли дежи, стол для приемки хлеба, наводили порядок… да мало ли дел у хорошего матроса на своем заведовании.

Сергеев тоже не терял время — писал, считал, читал. Хлеб тем временем подходил, дорастал до уровня форм. Отправив его в печь, хлебопеку можно было и отдохнуть.

А позже наступал самый ответственный момент — хлебопек во всем белом и даже в белых рукавицах открывал дверцы печей и доставал формы, аккуратно переворачивал к вынимал хлеб.

Движения хлебопека неторопливые, размеренные, лицо сосредоточенно. И если все предыдущие операции он мог делать, напевая при этом, посвистывая, разговаривая, то во время выемки хлеба все делалось молча.

Удался ли?

А запах!!! Так и кажется, что с очередной порцией появится каравай на огромном лопухе, как в деревне когда-то!

Позже, когда весь хлеб аккуратными, стройными подберезовиками выстраивается на столе, хлебопек отламывает кусочек от верхней буханки и пробует. На лице появляется довольная улыбка.

Получилось!

На корабле хлебопек личность уважаемая. Никому в голову не придет показать новичку: «Вон кок пошел», а про хлебопека обязательно скажут с уважением. Так как плохих хлебопеков на кораблях не бывает.

Вот и старший матрос Тарасов и матрос Иванов — они в общем-то веселые мальчишки, но в хлебопекарне всегда сосредоточенные, уверенные в своих действиях мастера, осознавшие, какой груз лег на их плечи — печь хлеб.

Характерная деталь: большинство матросов, используя слабинку лейтенанта Сергеева к хлебопекарне, на месте хлебопеков постарались бы установить «неформальные отношения» с офицером, чтобы потом где-нибудь в кубрике небрежно бросить: «Вот я с лейтенантом». Тарасов и Иванов никогда не позволяли себе этого, не унизили ни себя, ни своей должности, одной из самых главных и почетных на корабле — авторов свежего хлеба.

Юг есть юг. Помимо общечеловеческих радостей службе «С», он несет и огромное количество хлопот: пришлось исключить из рациона котлеты, рубленые шницеля, исчезли рыбные блюда и, что особенно обидно, — селедка.

Тихоокеанская селедка всегда самое желанное блюдо, а тут уже месяц не пробовали. Она закончилась. Старались готовить молочные супы из сгущенного молока, из сухофруктов, больше варить компота и делать квас. Очень много кваса. Сергеев следил, чтобы хотя бы два раза в сутки его доставалось всем. Ледяного, из холодильника. Особенно для БЧ-5.

После захода в Африку с витаминами стало еще лучше: появились свежие овощи — помидоры, лук, огурцы, капуста огромных размеров и бананы. Но про мясо не забывали, потому что море — это прежде всего работа, а работа без мяса — такого на флоте не водится.