В том же 1920 году умер от тифа генерал Н.И. Иванов, тот, что намеренно не выполнил приказа Государя о приведении гвардейских полков в бунтующий Петроград усмирить разбушевавшуюся чернь. Спустя неделю после «отречения» Государя Иванов поспешил заверить Гучкова в «своей готовности служить и впредь отечеству, ныне усугубляемой сознанием и ожиданием тех благ, которые может дать новый государственный строй».

Карающая десница Божия не миновала и членов Императорской фамилии, в безумстве зависти и в масонском раболепстве подготовлявших революцию своими интригами. Великие князья Михайловичи, Николай и Сергей, расстреляны, один — в Петропавловской крепости, другой — в Алапаевске. Николай Михайлович, активный масон, обратившийся к Государю с письмом, в котором требовал (что за обыкновение было у подданных Его Величества — требовать!): «огради Себя от постоянных систематических вмешательств этих нашептываний через любимую Твою Супругу» (там же), за свою откровенно антимонархическую деятельность был выслан Государем в имение. Сергей же Михайлович уже после свержения Императора, нисколько ему не сочувствовавший, пишет в письме своему революционно настроенному брату: «Самая сенсационная новость — это отправление полковника (это об Императоре!) со всею семьею в Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства — теперь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика…» (там же). Клятвопреступление, которое братья совершили, отрекшись от присяги, приносимой каждым членом Императорского Дома перед Крестом и Св. Евангелием на верность Царствующему Императору и Его Наследнику, могло ли остаться неотмщенным?

И великий князь Павел Александрович, расстрелянный в 1918 году в Петропавловской крепости, внешне бывший столь преданным Царской Семье, ведь это его Государыня призывала для помощи во всех трудных вопросах во время последнего пребывания Императора в Ставке, также был сознательным изменником Трона. Именно у Павла во дворце, с его участием и участием начальника и юрисконсульта канцелярии Дворцового Коменданта 25 февраля был составлен проект конституции Российской Империи. И уже 21 марта 1917 года в петербургской газете «Новое время» было помещено письмо Павла Александровича, где он «преклонялся» перед «волей русского народа», «всецело присоединяясь к Временному правительству» (там же).

Череда главных изменников скоро сошла в могилу. А мы все перебираем оставшиеся от них мемуарные листки лжи, которыми они пытались обелить себя.

У Анны Ахматовой есть стихотворение «Наследница», посвященное Царской Семье, — единственное у нее, ровесницы старших царских Дочерей, жившей в одно время с ними в Царском Селе и даже ходившей в ту же гимназию, где великих княжон Ольгу и Татьяну обучали ставить физические и химические опыты. Имена святых Царственных мучеников в стихотворении не упоминаются, но мы понимаем, что эти слова об отречении от Них:

Вот чем купили торжествующую чернь на улицах в феврале 1917 года, дышащие ненавистью толпы, среди которых, искренне признается Анна Ахматова, была и она, и вместе со всеми верила, «что песня спета», и вместе со всеми жаждала войти в права наследования дворцами и парками, — всей Россией, отвергнувшей Самодержавного Хозяина земли Русской. Но вот только дальше в этом стихотворении есть горькие слова признания, что, вступив в права наследства, мы получили и другое — непраздничное бремя, мы унаследовали не только царское имущество:

Вот так: сначала страх, от которого русские должны, наконец, освободиться, а потом покаяние за безумство отречения от Государя и за клевету на всю Царскую Семью и скорбное поклонение их мученическому подвигу, — вот наше нынешнее наследство. Но чтобы вступить в права этого наследства, нам необходимо полностью очистить имена святых Царственных мучеников от клеветы, и первая, перед кем мы виноваты, — святая Царица-мученица.

Императрица Александра Федоровна злобно оклеветана, и клевета эта не имеет видимых мотивов. Если на Императора Николая Второго могли копить обиды подданные, кого коснулись, к примеру, военно-полевые суды и казни террористов, кого задели неудачи Русско-японской войны, кто устал от тягот германской, то Государыня Александра Федоровна не несла на себе ответственности за «ужасы царизма», какими Император более двадцати лет удерживал Россию от революционной заразы, тем не менее злоба людская, возбужденная дьявольской ненавистью ко всему святому и чистому, сопровождала Государыню всю ее жизнь.

Поначалу это была отчужденность Двора, вызванная и непонятной здравому смыслу ревностью Императрицы-Матери, и предубежденностью дворцовых кумушек к выбору Цесаревичем немецкой принцессы, и общей завистью к тому, что такая юная и притом чужачка, не обжившаяся в дворцовых покоях, уже русская Императрица и их повелительница. Отсюда закурившийся в великосветских гостиных шепоток обвинений молодой Царицы в горделивой замкнутости, высокомерной холодности, в то время как христианская скромность и благодатный дар природной застенчивости ограждали юную Алике от блестящей, но грешной светской мельтешни. И то была не забитость провинциалки, попавшей в сверкавшие роскошью столичные дворцы, а потрясающая своей прямотой позиция, запечатленная в дневниковых записях Государыни: «Смысл жизни не в том, чтобы делать то, что нравится, а в том, чтобы с любовью делать то, что должен».

Государыня с юности видела свой долг в семье и любимом муже, чего ей было искать в череде парадных дворцовых приемов и балов. К этому стали постепенно привыкать в великокняжеских дворцах и смирились было, но, оказывается, злоба к святому имеет свойство не растворяться совсем, а закваской попадать в новую среду и опять вспучивать ее пузырями ненависти. Во второй половине Царствования зародились и стали шириться новые клеветнические обвинения, Императрицу Александру Федоровну стали упрекать в религиозной экзальтации, в истерическом поклонении старцам и юродивым. Обвинения эти из великокняжеских дворцов быстро переплеснулись в гостинные пересуды досужей интеллигенции, в газетные жидовские сплетни, в полупьяные гнусные намеки ресторанных завсегдатаев. Лицемерам и сплетникам, зараженным вирусом безверия, косившим тогда русское образованное общество, Православная Вера представлялась сплошной истерикой, прямота и простота человеческих отношений — экзальтированностью натуры, но Сама Государыня отмечала для себя в дневнике, а вот выходило, что писала о себе: «Основа благородного характера — абсолютная искренность».

Экзальтация, истеричность — это еще не все слухи, что смрадной пеной расплескивались в петербургских салонах. В 1915 году, накануне революции, злонамеренной рукой в общество была вброшена новая закваска лжи: в разгар войны с Германией Императрицу Александру Федоровну стали открыто обвинять во вмешательстве в государственное управление, в шпионаже и измене Родине, в попытке отстранения Государя от власти и учреждении собственного регентства над Наследником Цесаревичем. Глупость, бред, но тысячекратно повторенная осведомленными вроде бы людьми глупость эта, растиражированный десятками тысяч уст и газет бред, звучавший даже и с думской трибуны, получали тем самым достоверность факта. И только близкие не сомневались в искренней убежденности Царицы служить своему венценосному Мужу и Родине-России, и никто не знал, не читал в ту пору страниц ее дневника, написанного не в оправдание себя — для Истории, а для собственного укрепления: «Только та жизнь достойна, в которой есть жертвенная любовь… Служение — это не что-то низменное, это Божественное… Если бы мы научились так служить, как Христос, то стали бы думать не о том, как получить какую-то помощь, внимание и поддержку от других, но о том, как другим принести добро и пользу…»