— Ты все еще любишь ее? — спросила Наташа. Она стояла рядом, и он видел, как мелко вздрагивали ее черные брови.
Кесарев вдруг рассмеялся, лицо его покраснело.
— Ты что? Эх, глупышка ты... — Он ласково прижал ее к себе, поцеловал в щеку. — У нас ведь с тобой сын растет... А ты все ревнуешь? Странно, Наташенька, весьма странно.
«Может, и странно, но я-то вижу, как загорелись у тебя глаза», — мысленно сказала она мужу. Он оделся, взял чемоданчик.
— Береги себя, слышишь?.. — тихо сказала она, уткнувшись носом в его щеку.
У двери он поцеловал ее.
— Я скоро...
Катер сиротливо стоял у причала, и когда Кесарев спрыгнул на палубу, из рубки вышли двое — рулевой, усатый, крупноплечий рыбак, в черном плаще и зюйдвестке, и мужчина лет сорока пяти, и тоже в плаще.
— Вы минер? — спросил он, глядя Кесареву в лицо.
— Да. А вы?
— Я из порта, штурман. Мне поручено доставить вас в бухту Заозерную. Пойдем вдоль берега, а то море расходилось. Пантелей, — крикнул он рулевому, — отходи...
Дизель гулко застучал, и катер прытко побежал по темной воде.
— Хотите сигарету? — предложил штурман, кутаясь в плащ от дождя.
— Я не курящий, — сухо отозвался Кесарев.
Штурман, попыхивая сигаретой, как бы вскользь обронил:
— Война давно ушла в прошлое, а мины все еще попадаются... Вытащили ее вместе с якорем, обросла ракушкой, веет от нее смертью. Кровь в жилах стынет, когда глядишь на нее...
— Преувеличиваете, — усмехнулся Кесарев.
— А вы их не боитесь?
— Разоружать мины — моя профессия...
— А как вы это делаете?
— Очень просто, — Кесарев заулыбался. — Значит, так, я подхожу к мине и спрашиваю: «Ну, что, голубушка, наплавалась?» В ответ она шипит: «Да, мой дорогой, устала я, волны бросали, ракушкой обросла, хоть и повидала я белый свет, но не мил он мне, все одна и одна. И ночью волны меня качают, и днем. И никак я не могу найти покоя. Может ты мне поможешь?» Конечно, помогу. «Выну из тебя сердце».
— Сердце? — прервал его штурман. — Разве у мины есть оно?
— Есть, дорогой товарищ. Запал и есть сердце. Рванет так, что самый лучший хирург не соберет тебя по чертежам. Так вот, — продолжал Кесарев, — вынимаю я запал, и мина не страшна. А иногда она, костлявая, и поцеловать может, да так, что потом всю жизнь щечки будут гореть от ее поцелуя...
Долго молчали. Наконец штурман как бы в раздумье сказал:
— Ну, брат, твое дело горячее и обжечь может.
Штурман, загасив сигарету, ушел куда-то в кубрик, а Кесарев стоял рядом с рулевым и задумчиво смотрел вперед — по носу катера. Море — темное, настороженное, берег тоже темный, загадочный, когда рулевой включал прожектор, его кинжальные лучи вонзились в гривастые волны и дробились на воде.
— О чем вы задумались? — спросил его рулевой.
— О доле своей, — усмехнулся Кесарев. — Вот ты, Пантелей, рулевой, а я минер. Разные мы люди, а плаваем на одном море. Что это — доля? И горько нам бывает порой, а мы не уходим от моря. Что, станешь возражать?
— Ваша профессия рисковая, — улыбнулся парень в усы. — А моя что — держи руль покрепче, и порядок.
— Важна не профессия, а то, как ты свой долг выполняешь, — возразил Кесарев. — Один разоружает мину с улыбкой, а у другого нервы напряжены до предела. Вот как у меня.
— Может, от страха?
— Нет, — Кесарев качнул головой. — Страх я давно задушил в себе. Просто от напряжения. Какая мина попадется, иная измотает тебя до седьмого пота. Я когда еще плавал мичманом, был у меня друг Максим. Однажды тральщик в оживленном промысловом районе вытралил мину. Она была странной конструкции. Адмирал вызвал меня и говорит, мол, Кесарев бери с собой еще мичмана, и на катер. Мину надо разоружить. Ну, ясное дело, просьба адмирала — для меня приказ. Долго мы колдовали над «рогатой смертью». Наконец обнаружили, где у нее часовой механизм, где запал и тому подобное. Все шло хорошо. И вдруг беда. Максим задел проводок, нечаянно оборвал его, и часовой механизм заработал. Минута до взрыва! Пока я вынул запал, Максим поседел. Что это, страх? Не знаю, может быть. Но Максим не струсил, он был рядом со мной, только и сказал: «Сергей, запал...» Он мог бросить меня наедине с миной, но он не бросил. Это и есть долг.
Рулевой промолчал.
Когда катер обогнул мыс, Кесарев вдруг подумал о Наташе. Чего-то она беспокойная. Раньше никогда не спрашивала о Вере, а тут разговорилась. Почему так, может, догадывается? И все же ему было приятно от ее слов, сказанных на прощание: «Береги себя...» Наташа не знала, какая ему предстоит работа, но она сердцем чувствовала — дело у него опасное. «Сережа, ты помни, что минер ошибается только один раз, — не однажды говорила она. — Ты, пожалуйста, будь осторожен. Когда ты в море, у меня стынет душа. Холодно мне, будто льдинка туда упала...»
Береги себя... Чудная. Как ты побережешь себя, если каждая мина — загадка, а ее надо укротить? Да, любая мина загадка. Чуть что не так — и взрыв. Кесарев не забыл, как немецкая «эска» дохнула ему огнем в лицо, как потом месяц лежал в госпитале, неотступно думая о том, что, быть может, ему уже не придется плавать на корабле. Но все обошлось благополучно, если не считать того, что под ребром остался осколок. Однако Кесарева это не смущало, он нередко шутил: «Я ему не мешаю, и он меня не царапает. Живем дружно».
Катер выскочил из-за гряды камней и взял курс к порту.
— Еще час ходу, и мы будем на месте, — сказал рулевой. — А вы что, один будете с миной колдовать?
— Один, — отозвался Кесарев. — Мину надо увидеть, пощупать, а уж потом решать, как с ней быть. А как это буксир ее подцепил?
— Баржу с водой доставил, ну и бросил у причала якорь. Дело было утром. А в полдень стали выбирать якорь, а на нем — мина. Вон видите на горизонте чернеет судно? Это и есть буксир...
Кесарев и сам уже заметил судно и невольно подумал о мине — как она там? Утро выдалось серое, мглистое, ветра, правда, не было, и это его обрадовало. Когда подходили к причалу, рулевой по радио вызвал из порта дежурного, тот сразу отозвался:
— Где там у вас специалист? — гремело в телефонной трубке. — Прошу его на связь.
Рулевой что-то буркнул ему в ответ, потом передал Кесареву трубку.
— Вас просят, — сказал он и затормозил ход. Катер вмиг застыл на воде.
Кесарев попросил дежурного, чтобы его тут же доставили на буксир — надо осмотреть мину, а уж потом решать, как с ней быть.
— Я прошу убрать все суда, которые стоят у причала, — говорил в микрофон Кесарев. Дежурный, однако, возразил ему, ссылаясь на то, что одни суда сгружают улов рыбы, другие готовятся в рейс, третьи получают продукты и топливо, неразбериха начнется в порту. Но Кесарев был неумолим. — Нет, товарищ дежурный, я требую это сделать. Мина — оружие весьма капризное, и никто не может дать гарантии безопасности. Я постараюсь как можно скорее обезвредить «рогатую смерть». Да, да, я это обещаю. Что-что? Я вас не понял. Ах, вот оно что — вы предлагаете, чтобы буксир с миной ушел подальше в море? — На лице Кесарева застыла ироническая улыбка. — Так, да? Пока ничего определенного сказать не могу, я еще мину не видел. Вы что, намерены спорить со мной? Я вам не рекомендую. Ах, вы были на войне и тоже смотрели смерти в глаза. Что ж, я преклоняюсь перед вами. Правда, смерти в глаза я не смотрел. Я бы заглянул ей не только в глаза, но и в лицо, но я не видел ее. У меня лишь под ребром осколок сидит. Это меня уже после войны укусила одна непочтенная мина. Я, кажется, неделикатно обошелся с ней...
Кесарев вернул рулевому трубку, а сам сошел с мостика на палубу, где курил штурман.
— Ну как, договорились?
— Да, катер подойдет к буксиру.
Уже совсем рассвело. Бухта заиграла солнечными бликами, словно умылась росой. Небо понемногу прояснилось, тучи ушли куда-то на запад; проснулись чайки, они с криком летали над стоявшими в порту судами в поисках добычи.
Катер причалил к борту буксира, с него подали трап, и Кесарев легко поднялся на палубу. Здесь его встретил капитан, крепко пожал ему руку и в шутку заметил: