— Терять людей в мирное время никто не дал нам права. Это не мои слова — командующего.

— Не надо прятаться за слова командующего, — возразил Леденев. — Сказаны они были по другому случаю. А вы, Павел Сергеевич, просто боитесь уколоть себя... — Замполит не договорил, но Скляров и так все понял.

— Позвольте, откуда вы взяли, что я осторожничаю? Нет, Федор Васильевич, вы просто не поняли меня. Мина — оружие небезопасное, малейшая неосторожность — и конец. А кто должен предупредить людей, уберечь их от опасности? Я, командир.

— Предупреждать моряков как раз и не надо, — возразил Леденев. — Когда человек видит перед собой опасность, он действует собранно, внимательно, нервы у него напряжены до предела, он переносит психологическую нагрузку. А скажи ему, что вот эта мина учебная, — никакого проку от этого не будет. Принимать меры, исключающие всякие неожиданные сюрпризы, разумеется, надо. Но человек должен осознать опасность, тогда он будет готов к решительным действиям! Так что, Павел Сергеевич, ваша точка зрения нуждается в коренной поправке. Или вот, допустим, я, командир, дал в руки солдата оружие, с которым он не умеет обращаться. Боец сознает опасность — надо стрелять из него по настоящему врагу, в противном случае его самого убьют. Сознает это, а стрелять не умеет, не знает, как владеть этим новым оружием.

— Ну и что?

— Я к тому, — продолжал Леденев, — что тут, как, впрочем, и во всяком деле, нужны знания, практические навыки. Помните, как Грачев бросился вплавь к мине, на которой уже горел бикфордов шнур?

— Рвануться-то рванулся, а сил не рассчитал. Крылов его опередил.

— Не в этом суть, — заметил Леденев. — Грачев под удар жизнь свою ставил...

Грачев как раз подходил к каюте командира и услышал последнюю фразу, он хотел было уйти, шагнул к трапу, как услышал голос Склярова:

— Грачев, вы мне нужны.

«Кажется, появился я не вовремя». — подумал Петр.

Скляров сказал о том, что был в штабе.

— Досталось мне за Кесарева, — он закурил. — Сергей ваш друг, не так ли?

— Друг, товарищ командир.

— Подвел он нас крепко, — Скляров глотнул дым. — Даже не знаю, что с ним делать.

— Перемелется — мука будет, — бросил реплику замполит.

— А что у вас?

Грачев помялся.

— Хочу просить вас, товарищ командир, отпустить домой суток на пять матроса Гончара, — выдохнул он. — Мать у него болеет, операцию недавно перенесла, малыша Гончар хочет забрать, чтоб легче матери было.

Скляров вспыхнул:

— Опять эти семейные неурядицы! То одно, то другое. — Он взглянул на замполита, тот почему-то улыбался. — Что скажешь?

Леденев сказал: если командир боевой части просит, значит, надо его поддержать. Вот только ему, замполиту, неясно, кто будет смотреть за сыном, матрос — на корабле, а его жена — на промысле.

— Вы об этом подумали? — спросил Скляров.

Грачев объяснил: жена матроса уйдет с траулера, как только Гончар привезет сына.

— Тогда другое дело... — Скляров встал, подумал: если Грачев просит, пусть матрос съездит. — Ладно, разрешаю... Десять суток по семейным обстоятельствам. Как у вас Крылов, справится, если вдруг выйдем в море?

— Связь будет надежной, — заверил Грачев.

Скляров вдруг улыбнулся, спросил:

— Вы, кажется, тоже хотели бы съездить к своей...

Скляров хотел сказать «к своей невесте», но умолк на полуслове, увидев, как лицо Грачева залилось краской, он глядел в палубу, неловко опустив по бокам длинные руки.

— Я никуда не собираюсь ехать, — глухо сказал он.

— Ну зачем так? — ласково сказал Скляров. — Я все понимаю, если надо, то и возражать не стану. Да и замполит тоже, а?

Леденев улыбнулся:

— Чует моя душа, Петр, быть свадьбе, а?

Грачев тоже заулыбался.

...У радиорубки его ждал Гончар. Петр сказал, что командир «дал добро».

— Пишите докладную на мое имя, а утром можете ехать.

Гончар обрадовался:

— Правда?..

Прошел еще день в хлопотах.

Скляров сидел за столом угрюмый. Приказ командующего не выходил у него из головы. Он пригласил к себе старпома.

— Садитесь, — сказал он Комарову. — Вон на диванчик, мягче критику перенесете. Ну, как, объявили Кесареву приказ?

— Объявил, — хмуро ответил Комаров.

— И как он реагировал?

Старпом с иронией заметил:

— Аплодисментов не было...

Скляров подергал головой, будто шею сдавил ворот кителя.

— Не к месту шутки, Роберт Баянович. Это приказ командующего.

Лицо старпома оставалось непроницаемым. Возражая Склярову, он говорил неторопливо, подчеркивая каждое слово. Он сказал, что падение матроса за борт совершеннейшая случайность, Кесарев — настоящий офицер, отличный моряк, романтик. В эпизоде с минами виноват Черняк.

— Я, знаете ли, не люблю бесплодной романтики, — сухо заметил Скляров. — Эта, как вы изволили выразиться, «совершеннейшая случайность» дорого нам обошлась. А тут не за горами испытания нового оружия. Это оружие — мины. Боюсь, как бы Кесарев не подвел нас. Кто на «Гордом» командиром минно-торпедной боевой части? Кажется, Борцов?

— Лучший минер на флоте.

— Вот-вот, взять бы его к нам, а? Я бы уговорил комбрига перевести его на «Бодрый».

Комаров пожал плечами:

— Вы командир, вам и решать.

— А все же, ваше мнение?

— Не стал бы я, Павел Сергеевич, с других кораблей тащить к себе. Не стал бы. Наш Кесарев не хуже.

— Ну-ну... Кстати, что произошло у вас с Черняком?

Старпом сказал, что во время приборки матрос курил, поэтому он и не уволил его в город.

— Что, разве я превысил свои права? — усмехнулся Комаров.

— Может, и нет, а матроса обидели. Вы же подписывали список увольняемых? Черняк наутюжил брюки, встал в строй, а вы вдруг раздумали. Где же логика?

— Форма у моряка всегда должна быть наутюженной, — возразил Комаров. — Вы что, разве забыли, как он всех нас подвел?

— За свой проступок матрос понес наказание.

Кто-то постучал в каюту, и Скляров разрешил войти. На пороге появился Кесарев.

— По личному вопросу я. Разрешите?

Он вынул из кармана кителя листок и протянул его командиру.

— Рапорт? — удивился Скляров. Он улыбнулся, но улыбка получилась фальшивой, на душе появилась какая-то горечь, впечатление такое, будто он кого-то обокрал.

«А чего ты смутился? — сказал он себе. — Сам же хотел, чтобы Кесарева убрали с корабля. Его может взять к себе на «Гордый» Ромашов. Так чего растерялся? Наложи на рапорте резолюцию, что не возражаешь, и делу конец. На корабль дадут другого минера, и ты будешь спокоен. А то, что жена уехала от Кесарева, — тебе-то что до этого? У тебя есть своя семья, ее и сохраняй...»

Еще вчера Скляров думал о том, как избавиться от Кесарева, а теперь прочел его рапорт и до боли в душе стало обидно — нет, не за Кесарева, за себя. Никогда еще в своей службе ему не писали вот таких рапортов. Что-то недоброе и загадочное было в поступке Кесарева. Старпом тоже, видно, догадался, потому что сидел тихо, ожидая, чем все это кончится.

— Сами так решили? — наконец спросил Скляров.

— А с кем же мне советоваться? — усмехнулся Кесарев. — Жена далеко, а вы хотя и рядом, но...

— Что — но? — Скляров напружинился весь, чувствуя, как на виске заходила тонкая жилка.

— Я к тому, товарищ командир, что советоваться с вами дело гиблое. Вы это не любите. У вас душа на замке, а почему я должен держать свою нараспашку? Словом, я твердо решил и прошу списать меня, — волнуясь, добавил Кесарев.

Скляров положил рапорт на стол.

— А кто говорил: «Море во мне живет, булькает!» — спросил Скляров. — Эх, романтик... Вы так ничего и не поняли, а жаль.

Кесарев глухо заговорил:

— Да, романтик. Я сам избрал профессию моряка. Сам... — загорячился он. — Может, этот рапорт кровью написан... — Он потупил взгляд.

— Кровью написан, тогда почему бежите с корабля?

— Дело не в корабле, а в вас. Вы хотите избавиться от меня. Ну раз так, я и решил...