— Помирятся они, товарищ комбриг. Я знаю Сергея, он любит Наташу. Просто погорячился. А к Вере он больше не пойдет. Мы его слушали на партбюро. Слово дал...

— Я в это мало верю, — Скляров встал, заходил по каюте. — Дайте мне Борцова, а? Ромашов не возражает, я был у него.

Капитан 1 ранга тоже встал.

— Никого я тебе не дам, Павел Сергеевич, — строго сказал он. — Не вижу на то веских причин. Не вижу!

Наступила неловкая пауза. Наконец Скляров спросил:

— Значит, Кесарев остается?

— Да, — сухо сказал Серебряков. Он взял со стола ручку и в углу рапорта ниже подписи Склярова написал:

Когда Скляров вышел, Серебряков сказал:

— Ты не забыл Савчука? Нет, да? Молодцом. Приехал Савчук...

То, что приехал конструктор, минер с отцовской подводной лодки, Грачева обрадовало. Но Петр ждал, что Серебряков скажет что-нибудь о дочери. Ира давно не пишет, и Петр терялся в догадках. Пытался поговорить с ней по телефону, но оба раза трубку брала хозяйка квартиры, где она снимала комнату, и вежливо отвечала: «Иры нет. Где она? Ума не приложу. Может, в институте, может, ушла с подругами в театр...» Когда Петр объяснял ей, что звонит издалека, она восклицала: «Ох, как жаль, молодой человек. Я ей скажу. А вы звоните, не стесняйтесь!»

Петр, наверное, и не стал бы спрашивать об Ире, не заговори Серебряков сам о ней:

— Ты знаешь, она не приедет сюда летом.

— Как же так? — вырвалось у Петра. — В августе ждет мама...

— Видишь ли, не получается. — Василий Максимович развел руками. — У Иры практика. Ей сейчас нужна практика, и, видимо, ее пошлют в Норвегию, а может, в Швецию... Да ты приходи к нам домой, и мы обо всем потолкуем.

Петр пообещал прийти, а про себя подумал: «Что ж, тогда свадьбу отложим, а к матери я поеду один».

Серебряков встал — высокий, чуть сутулый, с густой шевелюрой седых волос.

— Савчук, видно, засиделся где-то в гостях. Кажется, я не дождусь его. — Он посмотрел на часы. — В тринадцать ноль-ноль мне надо быть на вокзале. Приезжает группа специалистов из Главного морского штаба.

У двери комбриг остановился.

— Поговори с Кесаревым по душам, пусть напишет жене, все объяснит ей.

— Куда она денется? Помирятся...

Серебряков пристально взглянул на Грачева.

— Нет, Петр, в жизни не так все просто. Кесарев ведь один живет? А неполадки в семье — неполадки и в службе.

Когда Грачев вернулся на свой корабль, мичман Крылов, хмурый, как туча, доложил, что командир объявил ему пять суток ареста. На ночь кормовая радиорубка осталась не закрытой.

— Я сам закрывал ее, и кто открыл, не знаю...

Петр заметно расстроился — это он там был.

— Забыл закрыть, понимаете...

Мичман недоуменно взглянул на него:

— Вы?

— Да, я.

— Когда?

— Вы ушли спать, а я тренировался на ключе, — вздохнул Грачев. — Кажется, руку «сорвал». Я доложу командиру, и он отменит взыскание. Вы здесь ни при чем.

Крылова тронула откровенность старшего лейтенанта.

«Вот это человек», — подумал мичман.

— У вас еще что ко мне? — нарушил его раздумья Грачев.

— Завтра учение по радиосвязи, разрешите мне заступить на вахту? Ребята у нас молодые, как бы не оплошали.

— Что, домой не пойдете? Таня небось заждалась.

Крылов сказал, что он позвонит ей.

Петр поспешил к Склярову. В его каюте сидел замполит Леденев.

— Садитесь, — сказал Грачеву командир. — Я сейчас освобожусь. — И он взглянул на замполита. — Значит, надо послать и офицера?

— Сами решайте, Павел Сергеевич, — качнул головой замполит. — Может, и не надо. У нас теперь каждый человек на счету. Скоро снова в море.

— Кажется, отец матроса рейхстаг штурмовал? — спросил в раздумье командир.

— Штурмовал, Павел Сергеевич. И подпись свою на рейхстаге оставил. А после войны орден Ленина получил. Лучшим комбайнером был на Дону.

— Да, славно воевал, славно потрудился, — задумчиво сказал Скляров. — Поедешь ты, Федор Васильевич, с матросом. Я доложу об этом начальнику политотдела. Можешь собираться. — Скляров вдруг спохватился: — А кто за тебя останется?

— А вот он. — Леденев кивнул на молча сидевшего Грачева. — Член партийного бюро.

— Не возражаю. Ну, не будем терять время...

Когда замполит ушел, Скляров сказал Грачеву, что у акустика погиб отец. На уборке хлеба. В степи пшеница загорелась, а он на комбайне работал. Бросился огонь тушить. Обгорел весь. Скончался там же, в поле... Телеграмму прислал военком. С акустиком поедет замполит. На похороны. Отец матроса начинал службу на Севере — плавал на «Гремящем», потом добровольно ушел в морскую пехоту. Дважды тонул, был ранен.

Скляров закурил. Он долго молчал.

— Пока не вернется Леденев, будете исполнять должность замполита, — сказал он. — И, кажется, сейчас я вас отругаю. Надеюсь, Крылов доложил вам?

— Да. — Грачев сделал паузу. — Товарищ командир, это я не закрыл рубку...

Скляров насупился:

— Что?

— Моя вина... — И Грачев объяснил, как это случилось.

Скляров, сжав губы, молча смотрел в сторону открытого иллюминатора, и даже когда в дверях появился вестовой, доложивший, что обед накрыт, он и слова не обронил, лишь жестом показал матросу, что можно идти.

Потом Скляров встал, все еще размышляя над тем, как ему поступить в данной ситуации.

— Сам пришел, да? — усмехнулся Скляров. — Я это люблю... Ну, а что с тобой делать? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Прошу учесть на будущее, а то могу и отправить на гауптвахту. А с мичманом сам поговорю. Взыскание будет снято.

Гончар решил, что ему надо серьезно поговорить с женой, и он с нетерпением ждал, когда наконец «Горбуша» вернется с промысла. Траулер вошел в бухту на рассвете, бросил якорь у своего причала. Прежде Гончар радовался встрече с женой, торопился домой или к ней на судно, а в последнее время, когда Надя заявила, что не уйдет с «Горбуши», он стал безразличен к ней. Особенно неприязнь к жене вспыхнула в нем с новой силой после встречи с мичманом Каштановым, своим земляком. Узнав о том, что мать после операции лежит в больнице, а сын живет у Каштановых, ему до слез стало обидно.

«Костик, милый, ты не сердись, я еще посоветуюсь с капитаном, как мне быть, может, и правду перейти работать на берег, устроиться на узел связи», — говорила ему Надя. А через месяц, в канун Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота, Надя, как только увидела его в дверях, обняла, расцеловала и как бы вскользь шепнула: «Серов обещал устроить меня на узел связи, там тоже хорошо платят...»

«Везде этот Серов, — возмутился в душе Гончар, надевая перед зеркалом бушлат. — Это он сманил Надю на траулер, а у нас же ребенок. Ерунда получается, есть семья и нет семьи...» Федор Иванович Серов... Не раз Надя называла эту фамилию и даже как-то сказала ему, что Серовы приглашали их в гости. Она говорила, что Серов — лучший капитан на траловом флоте, а «Горбуша» — передовое судно на Мурмане. Серов, когда еще был штурманом на сейнере, приезжал с семьей в родное село, там Надя и познакомилась с Верой, его дочерью. Они привязались друг к другу, и Вера уговорила отца взять Надю с собой, устроить ее на траулер, что Серов и сделал. «Я никогда этого не забуду», — говорила Надя.

Однажды пришла она с судна расстроенной.

— Что у тебя? — спросил Костя.

— У Серова беда. Нас шторм настиг в море, и мы потеряли новый капроновый трал. Капитана могут наказать...

Он выслушал ее не перебивая, а потом сказал:

— Беда, конечно, потерять капроновый трал, и я тебя понимаю. Но меня волнует другое — как жить будем дальше, а? Сынок наш у моей матери, ты на судне, я — на корабле. Но я не в счет — я служу и уйти никак не могу. Ну, разве это жизнь?

Слушая его, Надя стояла у окна и смотрела на море: дом, где Наде капитан Серов выхлопотал комнату, стоял на горе, и море как на ладони; она, когда «Горбуша» стояла в гавани, готовясь к очередному рейсу, часто глядела на густо-синюю воду; то вспоминала своего отца, не вернувшегося с фронта, то мать, которая умерла у нее на глазах. До замужества капитан Серов и как ее земляк, и как человек, умудренный жизнью, был ей самым близким, и она привязалась к нему как к родному отцу. А потом она познакомилась с Костей...