— Говори, — разрешил Хам и улегся на берегу, вытянув перед собой лапы.

— Ты, конечно, догадываешься, о чем я буду говорить. Я хочу предпринять еще одну попытку, третью по счету, уговорить тебя бросить Петку и пойти к нам, воронам, на службу. Жизнь наша, тебе известно, хорошая, сытная, мы занимаемся, кроме того, науками и ведем исчисления и разрабатываем астролябию. В последние годы, тебе известно, мы, осваивая науку, сделали ряд открытий в зверо-зоо-астро-бионике, а это повлекло за собой тяготение нашей талантливой молодежи к познанию языков зверей и птиц. Ты нам крайне нужен как знаток языка белок, медведей, мудрого языка воронов, а также языка лисичьего. За оплатой дело не станет. За жильем тоже. Будешь проживать в вороньем городке, а питаться — свежатиной. На старости лет — приличная пенсия. Ну, согласен ли, отвечай, мудрый Хам.

Хам ответил не сразу, он думал. Условия жизни и службы у воронов его вполне устраивали, но как быть с Петкой, хозяином? Ведь он пропадет, старый, без Хама! Жалко было бросать Хаму хозяина. Петка драчун, голодом морит, из ружья пьяный целится, грозит пристрелить, но все равно без него жизнь не в жизнь, промысел не в промысел. Как людям нужна власть, так и собаке — хозяин. Без хозяина нельзя. Так подумал Хам и, подняв на Суфрофрона глаза, изрек:

— Не смогу я, мудрый Суфрофрон, у вас работать: слишком я предан своему хозяину.

— Но он тебя не кормит, тебя ожидает голодная и жалкая старость...

— Все равно я не смогу бросить Петку.

— Жаль, — покачал головой Суфрофрон. — Лучшего учителя нам не найти. И тебя, Хам, нам жалко: худой тебя ожидает конец...

— Поживем — увидим...

— Я уже вижу...

— Что ты видишь?

— Не пройдет и трех дней, — сказал Суфрофрон, — как оборвется течение твоей жизни, и мы, вороны, полетим предать тебя земле... Однако твоя судьба может быть другой, если ты дашь согласие пойти к нам на службу. Подумай, друг!

Хам еще раз задумался. Суфрофрон говорил правду. Он был мудр и жил двести семьдесят лет. Он предсказывал судьбу и колдовал. Не верить ему было нельзя. Но и бросить Петку ради изменения своей судьбы он был не в силах.

— Будь что будет, — сказал Хам. — Все равно я без Петки не жилец на свете.

— Что ж, хозяин-барин, прощай! Будет чудо, если мы увидимся с тобой еще хоть раз.

— Прощай, — сказал Хам и поднял голову, провожая взглядом взлетевшего в воздух старого ворона.

Долго шарахалась из стороны в сторону мутная, полноводная по весне Нюролька, пока наконец не влилась в Обь и не исчезла. Обь — широченная, что море, берега в мутной пелене. Пока переплывали на обласе через могучую реку, стемнело, вдалеке на крутояре засиял огнями славный город Колесников. Хам, дремавший в обласе лежа, свернувшись клубком, уселся и уставился на огни приближающегося города.

Много раз за свою жизнь приходилось ему бывать в Колесникове вместе с Петкой. И всякий раз он волновался и заранее обдумывал свое предстоящее поведение. Много раз Хам бывал в городе, но город тем не менее оставался для него непонятным, здесь жизнь текла по каким-то своим законам. Собаки, к примеру, тайги всегда заняты полезным делом: они охраняют хозяйское жилище, или промышляют на хозяина, или охотятся для собственного пропитания. Собаки же города, в своем большинстве, бесстыдно тунеядствуют: собираются в своры и рыскают в надежде чем-нибудь поживиться. Любят злачные места — столовки и забегаловки, где всегда можно найти лакомый кусочек. Насытившись, собаки города, столпившись где-нибудь у помойки, воют, жалуясь на свою жизнь, грызутся между собой и сплетничают. Завидев чужую приезжую собаку, городские бродячие псы, а также и подворотные шавки налетают на нее с дракой и волтузят, и мнут, и кусают ее до тех пор, пока она, поджав от трусости хвост, не попросит пощады. Нехорошие, подлые городские собаки, Хам презирал их, но чтобы бояться, этого за ним не водилось. Постигнув жизнь, изучив собачью натуру, он располагал способом, который, как охранная грамота, позволял ему пробегать по городу в любое время суток, не опасаясь, что его загрызут городские, преградив сворой дорогу где-нибудь в тесном переулке. Способ его был простой: внушать всем, что сильнее и умнее его собаки на свете нет. Хам, будучи умным и справедливым, понимал, что это ложь, но что ему оставалось делать!..

Подчалив к берегу, Петка с веслом в руке, с которого струилась вода, встал с сиденья, намереваясь вылезти из лодки, но его, как всегда, опередил Хам: он выпрыгнул на песок первым и тотчас припустился бегом вверх по яру, по ступенькам, вырытым в стене крутояра. Пока Петка привязывал облас к колу, торчащему из песка, пока опрокидывал облас кверху днищем, — Хам уже был на самом крутояре. Оглядевшись, он гавкнул негромко несколько раз, прочищая горло. Собак поблизости нигде не видно. Однако это ни о чем не говорило. Собаки, Хам знал, были рядом, они готовы были в любую минуту на него напасть. Чтобы этого не случилось, он должен применить упредительные меры.

Позади послышались быстрые шаги. Петка, держа на плече весло, которое он взял с собой, чтобы не украли, поднимался по ступенькам вверх. Когда Петка был уже совсем рядом, Хам для вида ощетинился, зарычал, оскалившись, поднял кверху морду и, обращаясь к затаившимся во тьме врагам, залаял хвастливым голосом.

— Гав-гав, — залаял Хам. — Эй, слушайте, все слушайте! Говорю я, Хам, с Нюрольки-речки, житель тайги! Слушайте, собаки, слушайте! Я силен, востры мои клыки, лапы мои не знают усталости! Я люблю драться, я так дерусь, что с моего противника, гав-гав, летят клочья. Беда всякому, кто совершит на меня нападение. Любого я обставлю в два счета, и замысел врага я разгадаю с одного взгляда. Да, так, я, Хам с Нюрольки, житель тайги! Я добытчик! Я перехитрил триста сорок рысей, белкам, добытым мной, счета нету!.. Я ободрал ляжки ста сорока медведям, я догнал и подставил под пулю восемьдесят шесть сохатых, да, гав-гав, так!..

И насчет медведей, и рысей, и белок Хам крепко преувеличивал, но на это у него были свои корыстные расчеты. Чем ни лучше, он думал, он запудрит мозги колесниковских собак, тем большим они проникнутся к нему страхом и уважением. Дружбу водить с городскими собаками он не собирался, он только думал о своей безопасности, пока он проживает в городе.

Шли темной улицей — по сторонам в окнах домов горели электрические огни. То и дело встречались прохожие, серединой улицы изредка, ослепляя фарами, проносились легковые машины. По дощатому тротуару прогуливались горожане, держа на поводке тунеядных шавок, которые, завидев Хама, звонко тявкали и трусливо прижимались к ногам своих хозяев, толстых и неповоротливых. Из-за высоких заборов то и дело доносилось рычание, в щелях сверкали зеленые огоньки глаз дворовых, сидящих на цепи, псов. Из темных проулков до слуха Хама доносился приглушенный лай и рычание: попадись нам, деревенщина, на узкой тропе! Хам в ответ гавкал:

— Я Хам с Нюрольки, я победил в бою триста медведей и тыщу рысей! Я добыл два миллиона белок! Я силач, я хитрец!..

— Чевой-то ты, паря, я гляжу, севодни разбрехался, — сказал Петка по-русски Хаму. — Помолчал бы, дурак, в ушах свербит от твоего лая.

«Много ты понимаешь, — ответно мысленно сказал хозяину Хам. — Тебе чего не жить: нажрешься — уснешь у кого-нибудь на фатере, а я один на всю ночь останусь. Не на кого мне надеяться, окромя как на себя».

И, подумав так, он загавкал в темноту с ожесточением:

— Я Хам с Нюрольки!.. Я победил!.. Я добыл!..

Хам сидел на крыльце одного из домов города Колесникова и ждал. Как всегда, он ждал Петку, своего хозяина, который в это время гостился у Корпачева, самого большого начальника над всеми охотниками тайги. Корпачев и Петка сидели на кухне, пахнущей вкусно, и разговаривали между собой. Через открытую фортку доносились их голоса, Хам понимал, о чем они толковали, однако вникнуть в их разговор дальше ему помешали. Хаму помешал слушать разговор Корпачева с Петкой хозяйский пес Эдабур, сидевший на цепи возле своей конуры, роскошно покрашенной в зеленый цвет, с занавесочкой, не пропускающей в собачье жилье ветряное дыхание. Эдабур был из крупных псов, лохматый, с вислыми ушами — утятник. Жилось на хозяйской службе ему, видно, неплохо, он был толст, шкура его лоснилась от сытости и жира.