Одно время стали говорить, что всем ленинградцам, пережившим блокаду, дадут отдельную жилплощадь. Веру Ивановну даже вызывали в исполком, вносили в какой-то список, но потом все заглохло. Приходится мириться с жильцами. И с Чепиковой приходится мириться. Вера Ивановна даже раскланивается с ней, как ни в чем не бывало. Но не любит ее. Даже тихие ее шаги по утрам раздражают Веру Ивановну больше, чем откровенный топот Кирилла, второго соседа. Все эти тихие шаги и приторные улыбки у Чепиковой — неискренние, показные, на публику. Вера Ивановна никогда не забудет, как Чепикова спросила однажды ее на кухне, в присутствии других жильцов: «А почему бы вам, Верочка Иванна, не попроситься в дом для престарелых? Там ведь прекрасные условия».

Это ей-то — в дом для престарелых? Слава богу, она пережила здесь в Ленинграде самые тяжелые годы. И работала, не отлеживалась дома. Да и теперь у нее сил хватает. И к сыну она могла бы поехать. Что он, не принял бы мать? Правда, не очень-то хорошие отношения сложились у нее с невесткой. Ну и что? Стерпится — слюбится.

Вера Ивановна догадывается, почему Чепикова спит и видит, когда она умрет или съедет с квартиры — комнатушку ее сразу приспособят под ванну.

Хлопнула входная дверь. Это ушел на работу Кирилл. Он всегда уходит первым. Ехать ему далеко, к Нарвским воротам. Кирилл хоть и грубоват, но к нему Вера Ивановна относится с уважением. Вот уж работяга. Уже к семидесяти, а все таскается на свой завод. И пенсию хорошую мог бы получать. Живет один. Три года, как похоронил жену.

Вслед за Кириллом ушла Чепикова. Тихонько притворила за собой дверь, подергала для верности. Эта работает директором диетической столовой. Денег у нее, как считает Вера Ивановна, куры не клюют, а жить по-человечески не умеет. Одевается кое-как, только все пальцы в золотых кольцах. Кольца массивные, с большими камнями. Моветон. Куда она это копит? Ни мужа, ни детей. С собой ведь не заберешь! И питается дома кое-как. Раньше, пока кофе еще не подорожал Вера Ивановна варила себе по воскресеньям. Понемногу, по чашечке. Так Чепикова сказала:

— Как это вы, Верочка Иванна, со своей скромной пенсией умудряетесь натуральный кофе пить? Наверное, еще бабушкины драгоценности продаете?

Никаких драгоценностей, кроме изящного колечка с крошечным бриллиантом — подарка мужа, — у Веры Ивановны и в жизни не было. Все только самое необходимое. И никогда никому не завидовала, не изводила себя оттого, что кто-то из знакомых купил новую шубу или красивую мебель. «Поэтому, наверное, и здоровье у меня до сих пор еще приличное, — думала Вера Ивановна, — а ведь семьдесят семь уже». Чепикова же всему завидует — увидала как-то у Веры Ивановны колечко на пальце, пристала — продайте. И потом два месяца проходу не давала. Потому-то она и похожа на воблу. Все ей хочется иметь, всем завидует. Висели у Веры Ивановны в комнате две маленькие старинные акварели — марины. Так тоже просила продать. Но Вера Ивановна, когда пришла нужда — собралась однажды к сыну на день рождения съездить, — в комиссионный отнесла акварели, а Чепиковой не продала. Красивые вещи нельзя в плохие руки отдавать. Правда, дали за акварели гроши, еле-еле на дорогу хватило. Сын потом ругался, сказал, что просто-напросто обманул оценщик мать, что акварелям этим цены нет. «Хотела приехать — написала бы, — сказал он. — Выслал бы деньги». Ну а чего же писать? Ей хотелось сюрприз сыну сделать. И опять же, просить у него деньги — стыдно.

После того как ушла Чепикова, в квартире минут на двадцать установилась тишина. Вера Ивановна лежала в теплой постели, думала о разном. Она любила эти утренние часы, когда никуда не надо было спешить, когда можно побаловать себя, поваляться всласть. Всю жизнь Вера Ивановна вставала рано. Когда сын был маленький, надо было успеть отнести его в ясли, потом в детский садик и успеть к восьми в магазин, где она работала кассиршей. Эту работу она не любила — все на нервах, все в спешке. Вечные очереди. Да и с деньгами не очень приятно иметь дело — то недостача, то останутся несколько лишних рублей. Как открыли в Ленинграде метро, она ушла работать дежурной. Сидела у эскалатора на сквозняках. Но здесь платили побольше, да и время свободное было. Последние пятнадцать лет перед пенсией Вера Ивановна проработала в театре. Билетершей.

Уже совсем рассвело. Кусочек неба, который виднелся Вере Ивановне с дивана, на котором она лежала, был холодно-голубым. Потом утерял свой льдистый оттенок и чуть позолотился. Вставало солнце. «Наверное, будет хорошая погода, — подумала Вера Ивановна. — Наконец-то. Надоели дожди. И голова у меня с вечера разболелась не зря. К перемене погоды». Она вспомнила, что сегодня у них посиделки в парке. «У них» — это значит у таких же пенсионеров, как и она. Лет пять назад они познакомились в парке. И с тех пор встречаются раза два в неделю. А если погода хорошая, то и каждый день. Познакомились они, конечно, не все сразу. Сначала Вера Ивановна с Лилей Трофимовной. Потом к ним на скамеечку как-то подсела Аня Удальцова. Аня Удальцова была у них самая молодая. Веселая, энергичная. С ней всегда было интересно. А как быстро сгорела. И года не прошло со дня их знакомства. Шестьдесят два года стукнуло Анне. За месяц до смерти они побывали у нее на дне рождения. Дома. Такой Аня наполеон испекла! И наливки малиновой выпили. Разговорились старухи, раскраснелись. И попели, и поплакали. Анина квартира произвела на всех впечатление. Две комнаты огромные, рояль, книг много, красивые безделушки повсюду. По стенам картины. И все так неназойливо, не напоказ. Все с большим вкусом и тактом. Теперь этого не умеют. Красивые вещи расставят так, чтобы они сразу в глаза бросались, кричали: вот мы какие красивые и дорогие! «Мало осталось интеллигентов, — говорит Лиля Трофимовна. — Далее в Ленинграде их раз-два, и обчелся». И Вера Ивановна с нею согласна.

Хорошо они отпраздновали Анин день рождения, душевно. Тем более что в гости-то они друг к другу почти не ходят. Соберутся в парке, поговорят, редко когда в театр вместе сходят — и все. Это у Анны такая хорошая квартира была — она вдова профессорская. Сама когда-то в университете преподавала — а другим гостей и пригласить некуда. Живут все тесновато. Когда собираются вместе да разговоры ведут про свое житье — можно подумать, что у каждой хоромы. Но Вера Ивановна знает, что хоромы не лучше ее комнаты. Понадобилась ей однажды Татьяна Константиновна Зевельт — в театре дали две контрамарки, хотела ее пригласить на балет, — разыскала ее, так сама не рада была. И Татьяну Константиновну в неудобное положение поставила. Правду та говорила, что с дочкой и зятем живет в большой трехкомнатной квартире, да только сама-то спит в чуланчике без окон. Наверное, когда-то кладовка была. Позвонила Вера Ивановна в квартиру. Долго не открывали. Потом скрипучий мужской голос спросил: «Кого надо?» Узнав, что Татьяну Константиновну, мужчина открыл, зажег свет в коридоре и, буркнув: «Она у себя» — скрылся за одной из дверей.

Так и осталась Вера Ивановна в растерянности посреди коридора одна. Дверей несколько. В которую стучать? Хорошо Татьяна Константиновна услышала, как зять хлопнул дверью, и вышла из своего чуланчика.

А сама она? Разве может пригласить гостей в свою маленькую комнатку? Ведь и посадить негде. Стол крошечный. В буфете четыре чашки с блюдцами. Правда, от хорошего сервиза. Кузнецовский фарфор. Вот этот сервиз ей, и верно, от матери достался. Были и еще красивые вещи, да в блокаду на хлеб сменяли. И не жаль! Слава богу, сами остались живы.

Из кузнецовских чашек она чай не пьет. Бережет. Уже давно сыну сказала:

— Это тебе хоть маленькая память о матери будет.

Вера Ивановна встала. Долго расчесывала седые длинные волосы. Потом аккуратно сложила спальное белье, подушку, сунула в шкаф. Поднимать диван и засовывать белье туда ей тяжело. Да и порвать можно, а простыни и наволочки и так штопаны-перештопаны. В это время за стенкой мощно взревела музыка. Низкие негритянские голоса запели там что-то про реки Вавилона. Проснулся их четвертый сосед — Олег Борзунов, Борзунчик, как звала его Вера Ивановна. Вслед за музыкальной увертюрой сам Олег, напевая себе что-то под нос, прошествовал по коридору. Минуты через две он постучал в дверь.