Слух полз да полз по тайге, ему верили и не верили. Но все же многим было любопытно знать: так ли это или нет? Явится Венька Красная Лодка со своей артельной братией по весне в райцентровский ресторан отмечать «золотой урожай» или останется дома с молодой женой? А если придет, то будут ли снова заключаться пари или Венька в самом деле поставил на всем крест? А если и поставил крест, то сыщутся ли охочие продолжать без него эти никем и нигде не фиксируемые, беспротокольные состязания-соревнования?..

Вопреки всяким предположениям, Венька вместе со своей малочисленной артелью в ресторан явился, прихватив с собой свою жену Нюшку, что противоречило неписаным колымским законам: обмывать «золотой урожай» без жен, без невест и без знакомых девчонок, то есть в сугубо мужском обществе. («Кто мыл золотишко — тот и гуляет», — гласила местная поговорка).

Однако оказалось, что данная поговорка имела прямое отношение к Венькиной жене, поскольку молоденькая супруга его, как и он сам, была бульдозеристкой и работала вместе с Венькой на промывке золота. Но самым интересным было не это, самым интересным было то, что уж очень похожи они были друг на друга: Венька — на жену, а Нюшка — на мужа. И ростом невелики, и глаза у обоих карие, и носы курносые. Даже темная Нюшкина челка тоже была косовато подрезана.

Нюшка сидела в компании смирно, не пила ни вина, ни шампанского. Подперев смуглым кулачком щеку, слушала джаз, гремевший с эстрады, и чуть приметно шевелила губами, когда патлатый молодой солист в джинсах с пестрыми наклейками пел в микрофон незатейливую песенку на местную тему: «Трасса, колымская трасса».

Семеро парней вызвались в тот вечер скрестить с Венькой, образно говоря, шпаги. Семеро протянули Веньке свои руки, и семь раз Серега Бабкин ударил по сцепленным рукам, утверждая тем самым состоявшееся пари. И каждому из семерых Венька сказал одно и то же:

— На коробку парафиновых бигуди. Говорят, только в Таллине можно достать. Говорят, потрясающая штука.

Назначение бигуди не требовало объяснения: видимо, Нюшка страстно желала заменить в домашних условиях свои прямые от природы волосы какими-нибудь сногсшибательными локонами.

— А если я выиграю, на кой мне твои бигуди? — воспротестовал геолог из дальнего прииска Семен Крутик, малый завидного сложения и к тому же крепкого упрямства: он третий раз шел на поединок с Венькой, шутливо объясняя это тем, что бог, мол, троицу любит.

— Нет, вы не выиграете, — улыбнулась в ответ ему Нюшка. — Я Вене не разрешу проиграть.

— Ну, поглядим, бабка надвое гадала, — упрямо хмыкнул Семен Крутик, но насчет ненужных ему бигуди успокоился.

В этот раз состязания на Лысом Деде и впрямь были необычны. Венька решил блеснуть, что называется: всем соперникам дал форы в полкилометра. Это означало, что все они могли начинать спуск от Серого камня, оставив за спиной самый опасный порожистый обрыв, близ которого на берегу всегда находилось несколько Венькиных дружков, вооруженных длинными баграми, ибо в том месте чаще всего опрокидывались лодки, и задача дружков-секундантов состояла в том, чтобы мгновенно помочь неудачнику в целости выбраться на твердую землю, а еще и в том, чтобы постараться подцепить багром его беспризорную лодку. Но куда там было успеть подцепить, если лодка, лишенная седока, неслась вниз, кувыркаясь и подпрыгивая в смерче пены, едва ли не со скоростью звука.

Короче говоря, Венька всем дал хороший шанс для выигрыша и, не изменяя своему правилу, предоставил им возможность первыми пытать свою удачу. Самого себя, если можно так сказать, он всегда оставлял на закуску.

В общем и целом, состязания начались, и это было воистину великолепное зрелище. Скорбить приходилось лишь о том, что на нем присутствовало ничтожное число зрителей: человек двадцать спасателей (они же боковые судьи), разбросанных по правому берегу Лысого Деда, да горсточка зрителей на финише — на некрутом мыске в низине, как раз в том месте, где Лысый Дед смыкался с Красавушкой.

Серега Бабкин, находившийся среди зрителей на финише, послал вверх оранжевую ракету. Она взметнулась к вечноснежным отрогам Чертова хребта, распустила в небе огненный хвост, и по этому сигналу первая лодка — надувная, резиновая и ярко-желтая, отвалила от Серого камня.

Первым стартовал геолог Семен Крутик.

— Раз ты замыкаешь, я первым пойду. Семь бед — один ответ, — сказал он Веньке еще в прошлом году, когда заключали пари в ресторане.

Лысый Дед был в стадии высокого разлива. Вода, как цепной пес, срывалась с поверхности, вспрыгивала на левый скальный берег, со звоном и шумом грохалась вниз, притапливала и снова выбрасывала на поверхность обломки льда и пласты дырчатого снега, швыряла на противоположный берег, пологий, но заваленный грудами камней, шипящие шлейфы воды, смешанной с пеной.

Ярко-желтая лодка стремительно летела вниз по реке, наполовину погруженная в пену, и трудно было описать позу находившегося в ней Семена Крутика. Он полусидел-полустоял в лодке, подавался корпусом то влево, то вправо, то вперед, то назад и балансировал легким веслом, держа его обеими руками у груди, как держат штангу, которую вот-вот надлежит послать рывком вверх. Семен был в черном ватнике, без шапки, и ветер нещадно дыбил и трепал его светлые, как солома, волосы.

На третьем крутом повороте, где Лысый Дед огибал врезавшийся в него кусок скалы, желтую лодку швырнуло к скале, а затем какая-то дикая сила проволокла ее поперек течения и выбросила на другой берег. Волна тут же схлынула, оставив на берегу среди камней целехонькую лодку с целехоньким Семеном Крутиком.

А дальше — обычная история: Серега Бабкин, строго соблюдая интервал в десять минут, посылал в небо оранжевую ракету, лодки, крашенные в разные цвета, срывались со старта, потом черпали бортами воду, переворачивались, владельцы их, благополучно выбравшись на берег, быстро переодевались в сухое и уже на своих двоих бежали к месту финиша узнать, успели ли там перехватить их лодку или придется ловить ее в Красавушке.

Всем на удивленье героем дня едва ль не стал маркшейдер с прииска «Вольный», молодой паренек, молчаливый и застенчивый с виду. Звали его Тима, что означало Тимофей, фамилия была Мальчиков. Но Тиму Мальчикова подвела преждевременная радость. Этот Тима Мальчиков всего два года жил на Колыме, присланный сюда после горного техникума. А сам он был с Урала, и похоже, что на Урале имел дело с шальными горными реками, — судя по тому, как уверенно стартовал он на своей лодчонке, размалеванной яркими полосами, и как славно прошел на ней все хитросплетения Лысого Деда. До финиша оставалось метров двести, еще минута — и полосатая лодка вырвалась бы из горловины реки и закачалась на мягкой воде Красавушки. Четверо Тиминых друзей с прииска «Вольный» почувствовали это и шумно закричали, подбадривая его. И Тима Мальчиков, тоже поняв, что его взяла, сдернул с головы меховую шапку и, вскричав что-то восторженное, бросил шапку вверх и вперед, намереваясь с ходу поймать ее, но тут же, потеряв равновесие, плюхнулся в воду. Он выбрался сам, без посторонней помощи, на берег и, обескураженный случившимся, досадливо махнул рукой. И после, уже переодевшись в сухое, все покачивал головой и пожимал плечами, точно сам не понимал, как допустил такую оплошность.

Ну, а потом свой класс демонстрировал Венька. Черт знает что это был за Венька и что за лодка была под ним! Не лодка, а какое-то живое существо, какой-то демонический красный конь с пенистой гривой и белопенным хвостом. Венька стоял во весь рост на этом чудо-коне, как всадник в стременах, подавшись грудью вперед и выбросив вперед руки, будто натягивая невидимые поводья. Красный конь стремительно нес его на себе, делая при этом немыслимые виражи и подскоки. Красный конь то взвивался на дыбы, то припадал на передние копыта, и казалось, что это не река гремит и вызванивает мелкими льдинами, а бьет подковами чудо-конь, звенит удилами и заливается колокольчиком. И летел на чудо-коне по бешеной реке наездник в странном одеянии: в мотоциклетной каске, в квадратных мотоциклетных очках и в нейлоновой куртке, которую рвал, хлобучил, пузырем надувал ветер. А по берегу, по камням, неслась как угорелая Нюшка и кричала что есть мочи острозвенящим голосом: